Читать онлайн «Неизвестный СССР. Противостояние народа и власти 1953-1985 гг.». Страница 23

Лишь в середине 1950-х гг. в правоохранительных органах появились люди, способные понять системные предпосылки массовых неповиновений, роста преступности и дезорганизации лагерей. По их мнению, это было прораставшее из самой сущности ГУЛАГа как «отсталого хозяйства с использованием принудительной рабочей силы» неизбежное отношение лагерных бюрократов к заключенным как к рабам «с максимально ограниченными правами».[132] Именно поэтому суть происходивших в лагерях после смерти Сталина событий нельзя привычно ограничивать проблематикой «политического, ГУЛАГа» или сводить ее к «сопротивлению», как это принято в историографии. Власть столкнулась с предельным выражением общего кризиса сталинской системы и, не видя альтернативных решений, склонилась, хотя бы к паллиативу — «оттепели». ГУЛАГ в том виде, как он сложился при Сталине, больше существовать не мог. Механизм совмещения пенитенциарной и производственной функций (узилище и «стройка коммунизма» в одном лице) окончательно разладился. Надо было менять всю систему, а не только чиновников и бюрократов, ответственных За поддержание этой системы в рабочем состоянии и уже плохо понимавших, чего хочет от них Москва: строить и производить или «не пущать» и даже «перевоспитывать»?

Начиная с июля 1953 г. по сентябрь 1954 г. на Президиум ЦК КПСС пять раз выносились вопросы о положении дел в лагерях и по этим вопросам принимались ситуативные решения. Спровоцированные волнениями в Речлаге (июль 1953 г.), Курганском, Унженском и Вятском ИТЛ (январь 1954 г.), в Бодайбо (февраль 1954 г.) и строительстве № 585 (сентябрь 1954 г.), эти решения сами по себе не вносили принципиальных новшеств в политику, но отражали бесспорную обеспокоенность высших властей. Президиум ЦК КПСС давал МВД, Прокуратуре и Министерству юстиции СССР жесткие поручения навести порядок в лагерях. Однако события продолжались с удручающим постоянством. Дважды (в июле и августе 1953 г.) Президиум фактически откладывал окончательное решение вопроса о режиме содержания в особых лагерях. Вместо этого заинтересованные министерства получали очередное поручение о подготовке предложений.[133]

Тем не менее, партийная верхушка узнала наконец о разложении ГУЛАГа во всех малопривлекательных подробностях. Все они, и Хрущев, и Маленков, и тот же Ворошилов, получали массу официальных материалов о ситуации в лагерях. К высшим руководителям страны шел поток жалоб не только политических узников, но и жертв лагерного режима и криминального произвола из числа уголовных заключенных. К. Е. Ворошилов рассылал письма о надвигавшейся на ГУЛАГ катастрофе членам Президиума ЦК КПСС и в межведомственные комиссии, вовсю занимавшиеся в то время лагерями. Иногда он сопровождал письма заключенных припиской: «весьма полезное письмо», «прошу непременно прочесть». Не менее показательной была и реакция чиновников, готовивших реформу исправительно-трудовой системы. Оказалось, что их идеи преобразований в ГУЛАГе совпадали с предложениями заключенных, бывших и нынешних, больше того: предложения этих частных лиц рассматривались наряду с предложениями официальных учреждений.

Пристальное и обеспокоенное внимание высшего советского руководства к событиям, фактически происходившим на периферии советского социума, было, по крайней мере, необычным. Особый политический смысл этим событиям придали не только их беспрецедентный размах и целеустремленность, но и позиция новой власти, впервые после долгого перерыва (с середины 1930-х гг.) изъявившей готовность слушать и слышать подобные сигналы из лагерей. По мнению некоторых исследователей, именно восстания заключенных в Горном лагере в Норильске, в Речном лагере в Воркуте, в Степлаге, Унжлаге, Вятлаге, Карлаге и на других «островах Архипелага ГУЛАГ» привели большинство Президиума ЦК к пониманию того, что «прежними методами оно вряд ли сможет удержать страну в повиновении и сохранить режим в условиях тяжелого материального положения населения, низкого уровня жизни, острых продовольственного и жилищного кризисов». Составители сборника документов «Реабилитация: как это было» полагают, что «при неблагоприятной обстановке восстания могли стать детонатором больших социальных потрясений»,[134] а поэтому члены Президиума ЦК были ограничены в выборе политических сценариев — прагматические обстоятельства, помимо ряда субъективных мотивов подталкивали их к разрыву со сталинизмом.

Строго говоря, прямых доказательств того, что восстания и забастовки в ГУЛАГе после смерти Сталина сыграли столь значимую роль в истории СССР, не существует. В данном случае, речь идет скорее о концептуализации известных фактов, попытке установления между ними причинно-следственных связей, о «квалифицированном предположении» («educated guess»), основанном на определенном понимании советской системы власти; Безоговорочно согласиться с подобными суждениями мешает не очевидный, но весьма существенный факт — в одном ряду с осмысленными выступлениями заключенных особых лагерей, действительно, посылавших власти политический сигнал на близкую послесталинскому руководству тему — нарушение «социалистической законности» «бериевцами», оказались традиционные бунты и волынки в ИТЛ, новые вспышки давно шедшей в лагерях войны «воров» и «сук». Эти события, как показывают документы МВД и партийных инстанций занимали высшее партийное руководство ничуть не меньше чем, казалось бы, более опасные «политические» волнения в особых лагерях. Значение имело, скорее, число жертв и пострадавших среди участников конфликтов, чем их политическая направленность. Массовые неповиновения заключенных, ставшие с конца 1940-х гг, привычным элементом образа жизни лагерей, но значимые в поздние сталинские времена лишь для бюрократов среднего звена, теперь приобрели иной, политический, статус.

То, что хрущевское руководство определяло с помощью эвфемизмов о «восстановлений ленинских норм» и «социалистической законности», было на деле бессознательной борьбой с аномалиями позднего сталинизма, опасными для самого режима. Начиная с военных времен именно в сталинских лагерях вызревала угроза десакрализации «верховной власти», питаемая социальной глухотой режима, массовой люмпенизацией населения страны, из которого едва ли не каждый десятый имел тюремно-лагерный опыт. Диктатура, возникшая для и на основе «мобилизационной экономики», превратила привычный авторитарный произвол в непривычный «беспредел», при котором «некуда пожаловаться». А это, как поняла, в конце концов, и сама власть, таило в себе угрозу существованию режима. С этой точки зрения хрущевский «ренессанс» (апелляция к «ленинским нормам») и вспышка волнений и беспорядков после 1953 г. как в лагерях, так и на воле, были явлениями одного ряда. Они представляли собой возвращение к неким «нормам» традиционного существования, к восстановлению работоспособности даже таких специфических форм «обратной связи» народа и власти, как бунты, массовые беспорядки, забастовки и мятежи. Волнения в лагерях не только первыми донесли до высшего руководства СССР один из самых острых сигналов о необходимости изменения репрессивно-карательной политики, но и заставили задуматься о модификации всей сталинской политической модели.

Массовый «выброс» в общество людей с лагерным опытом максимально усилил процесс люмпенизации определенных групп населения СССР. Маргинальные элементы (в узком смысле этого слова) — безработные, тунеядцы, мелкие базарные торговцы, хулиганы станут непременными участниками практически всех известных нам крупных беспорядков хрущевского времени. Их криминально организованная часть — «блатные», неразличимые в толпе, растворявшиеся в общей сутолоке погрома, всегда играли в беспорядках свою отдельную «тему» и стремились к реализации целей, часто далеких от целей остальной толпы. В абсолютном большинстве случаев «блатные» не были главной движущей силой крупных волнений, хотя иногда и придавали им очевидный уголовный оттенок, делали жестокими и агрессивными, провоцировали участников на прямое столкновение с властями (нападения на отделения милиции и т. п.). Зато во множестве мелких групповых конфликтов и столкновений с властями именно эти «самоорганизованные полууголовники» были зачинщиками и лидерами.

Этому способствовало, прежде всего, то, что люди, которых особенно легко затягивало в воронку конфликта, испытывали глубокий социальный стресс, выпадали из нормального социума и легко подчинялись архаичным формам самоорганизации, привнесенным из ГУЛАГа. Страна, потерявшая 30 млн человек во Второй мировой войне, имевшая на своем попечении миллионы послевоенных сирот, измученная террором и массовыми репрессиями, наполненная людьми с лагерным прошлым и осужденными при Сталине за самые незначительные проступки по различным экстраординарным указам и постановлениям, а также миллионами деклассированных крестьян, давно и тяжело страдала от множественных кризисов — демографического, «модернизационного», кризиса урбанизации. Огромное число людей, переживших и переживавших личный кризис идентичности, выпавших из устойчивого круга традиционного быта и бытия, было социально дезориентировано и — реально или потенциально — асоциально.