Читать онлайн «Коммунизм и фашизм: братья или враги». Страница 24

Между французским и немецким фашизмом действительно было много больших различий. Во французском варианте меньшее значение имел не только расизм, но и (может быть, вследствие этого различия) гораздо меньший упор делался на массовую, тоталитарную демократию и на народ как источник политического суверенитета и национального величия. Несмотря на положения партийных программ, рассчитанные на широкую массовую поддержку, французский фашизм, в общем, был идеологией, более проникнутой элитарным мышлением, чем его немецкий аналог. Частично он был вынужден подчеркивать свое элитарное мышление, так как ему не удалось стать массовым движением. Но многие интеллектуалы движения испытывали настоящее идеологическое отвращение к любой доктрине, которая превозносила массу, а не небольшие группы необыкновенных людей.

Наконец, важнейшим элементом критики французскими фашистами своей страны было ее обвинение в декадентстве, что означало, что и большинство их соотечественников — декаденты. Такие люди, как Дриё и Бразильяк особенно критиковали недостаток жизненной силы и воли во французском народе по сравнению с другими народами и требовали, чтобы авторитарная элита оторвала нацию от ее инертных привычек. Даже фашистские политики, такие как Дорио и Деа, не то чтобы совсем не учитывали общественное мнение, но давали понять, что их правительство будет скорее правительством для народа, чем благодаря народу. Хотя они говорили о политическом представительстве профсоюзных корпораций, решающая политическая власть при фашизме должна была находиться в руках единственной партии и элиты. Правда, члены этой элиты могли происходить их любых слоев населения и любых областей Франции.

Важное различие между фашистами и большей частью консерваторов заключалось в том, что фашистские теоретики настаивали, что правящий слой должен пополняться не только из традиционной иерархии, но и особенно талантливыми представителями низов. Оба лагеря отвергали суверенитет народа, но у них были разногласия насчет формирования господствующей элиты. По крайней мере в этом отношении фашисты были демократичней многих консерваторов. Но их отношение к широкой массе оставалось столь же недемократичным.

Одним из еще более важных различий между французским и немецким фашизмом было то, что вождь согласно нацистской идеологии получает свою власть от народа и его воля поэтому — закон и для правящей элиты, тогда как французские фашисты были гораздо более низкого мнения о массах, а принцип вождизма никогда не вызывал у них энтузиазма. Дриё, например, настаивал, что члены настоящей элиты должны быть партнерами, а не слугами вождя, и их голоса должны учитываться при принятии решений. В своей книге «Фашистский социализм» он поносил всех диктаторов и презрительно замечал, что они выбиваются наверх лишь там, где люди слабей всего. Он закончил выводом, что массы «несколько женственны» и поэтому горды возможностью отдаться этим «живым богам», тогда как настоящая мужественная элита всегда будет против подобной покорности, как он показал за год до этого в своей пьесе «Вождь»: «В человеке, который отдается другому, есть пугающая слабость. Там, где есть диктатор, нет больше элиты, это означает, что элита не выполняет больше свой долг».

Это элитарное мышление французского фашизма невозможно переоценить. Оно составляло часть того очарования, которым фашизм соблазнил таких чувствительных и интеллигентных литераторов, таких как Дриё, Бразильяк, Бардеш и другие. Особенно соблазнительной была картина тесно сплоченной группы молодых, лояльных друг к другу и подчеркнуто мужественных товарищей, команды, членом которой хотелось быть. Фашизм это прежде всего дух, сказал однажды Бразильяк, — дух команды. Иногда фашизм этих людей казался не более, чем мечтой школьников, культом мужественной дружбы, товарищества, однако к этому добавлялось и чувство собственной силы, растущей благодаря принадлежности к динамичной группе, а, может быть, и чувство того, что кончились изоляция и отчуждение, от которых особенно страдали такие люди, как Дриё.

Как сказал Дриё незадолго до своего обращения в фашизм, никто в современном мире не хочет уподобляться тем тысячам, которые дрожат от холода в своих каморках в больших городах и думают, что, прижимаясь друг к другу, они согреются. Благодаря принадлежности к ППФ люди преодолевали слабость индивидуализма и снова учились «групповой жизни». «Там больше живешь не один, а со всеми вместе, — писал Дриё в своей книге «Вместе с Дорио» (1936). — Там не умираешь в одиночку в своем углу… там живешь». Свобода больше не вопрос индивидуальной самостоятельности, а личная сила, и она больше всего, когда принадлежишь к группе и живешь ее жизнью. Поэтому Дриё определяет свободу как «силу, которую человек получает от связи с другими людьми». Почти такие же ощущения описывает Бразильяк в книге «Наш предвоенный период» (1941), когда он рассказывает, как он и многие его товарищи-фашисты благодаря «совместной жизни» на массовых собраниях, «при которых ритмические движения армий и людских масс напоминали удары пульса огромного сердца», настраивались на один лад.

Дриё подчеркивал, однако, что не любая группа рождает такие чувства. Это должна быть воистину элитарная группа, члены которой должны быть молоды, воинственны и отважны. Именно эти качества, утверждал он, отличают фашистов от их политических противников, особенно от большой массы коммунистов и социалистов, и в этом, говорил он, величайшее обаяние фашизма и источник его силы. Действительно, были моменты, когда Дриё подчеркивал личные качества активистов, такие как агрессивность, мужество, жизненная энергия и сила, таким образом, что его фашизм казался только символом действия ради действия. Так в 1937 г. он заявил, что важна не программа ППФ, важен ее дух борьбы и действия. Лучшее доказательство этого аспекта его фашизма можно найти в его романе «Жиль», в том эпизоде, когда герой, пережив беспорядки февраля 1934 г. в Париже, предлагает вождю одной политической организации примечательный план действий:

«Вы должны сразу же открыть бюро, чтобы вербовать боевые отряды. Никаких манифестов, никакой программы, никакой новой партии. Только боевые отряды, которые так и будут называться. Как только будет создан первый отряд, надо будет что-то предпринять. Либо напасть на Даладье, либо взять его под защиту, но непременно действовать конкретно. Или захватить редакцию сначала правой, а потом левой газеты. Или избить кого-нибудь у него на квартире. Любой ценой надо порвать с рутиной старых партий, манифестов, собраний, статей и речей».

Революция нигилизма? Не обязательно. Тот факт, что Дриё был склонен в определенные моменты принижать определенные идеологические вопросы, еще не означает, что у него не было идеологии или что его не интересовали доктрины. Его культ действия и силы сам по себе был доктриной и тем самым — источником других доктрин. Поскольку такие фашисты как Дриё прославляли силу и жизненную энергию и осуждали французское общество за его декадентство, за отсутствие этих качеств, они требовали радикального преобразования и духовного обновления этого общества. Эта критика не только оказывала вдохновляющее воздействие на многие доктрины и программы, она — что еще важней — отличала фашистов во Франции от консерваторов и традиционалистов.

То, чем какое-то время исключительно занимались французские фашистские писатели и что относилось к самым характерным чертам их идеологии, это было ощущение национального упадка, ощущение того, что Франция обессилела и ослабла, переживает застой и впала в глубокий сон. Они считали, что Франция, забыв былую славу, утратила свое значение в большой степени из-за морального и физического вырождения народа. Часть вины возлагалась на «плутократический капитализм», поэтому предлагался новый вид национального социализма, чтобы увеличить экономическую мощь Франции по сравнению с другими странами, но в целом упадок Франции был в глазах французских фашистов, прежде всего, моральной проблемой (может быть, поэтому их экономические программы не были такими жесткими, как марксистские). Как и Дриё, большинство французских фашистов понимало свою революцию как духовную. Они утверждали, что Франция страдает от снижения рождаемости, эгоизма, индивидуализма и недостатка жизненной силы, а не от экономических причин. Французские фашистские мыслители единодушно отвергали чисто экономическое и материалистическое объяснение истории и общественного строя; по их мнению, французский народ ввели в заблуждение определенные философские понятия. Как только эти понятия будут заменены новыми, лучшими концепциями, французское общество обновится.

Для такого человека, как Бразильяк, фашизм был также мятежом молодежи против стариков, мятежом молодого, здорового, идеалистического поколения против старого, больного и отжившего. Такую точку зрения не могли приветствовать консерваторы среднего возраста. К тому же большинство французов, несомненно, интересовалось своим обновлением меньше, чем хорошей едой, а молодежной аскезой — меньше, чем материальными благами жизни. И здесь опять мы видим четкое различие между фашистами и многими консерваторами, особенно зажиточными. Как Дриё, так и Бразильяк со своими друзьями из газеты «Же сюи парту» презирали материалистические ценности буржуазии и ее расслабляющее стремление к уюту; как и он, они мечтали о новом поколении французов, физически крепких, проникнутых духом товарищества и «полных презрения к собственникам этого мира». В результате к этому мятежу примыкало много примитивных людей. «В действительности, — пишет Бардеш, — человек, каким понимали его фашисты, это молодой дикарь, который верит лишь в качества, необходимые в джунглях или на Северном полюсе. Он презирает культуру вообще, она для него лишь лицемерие и мошенничество».