Читать онлайн «Неизвестный Сталин». Страница 35

Возможность создания атомной бомбы на основе урана-235 была очевидной. Но для этого нужно было прежде всего решить сложную задачу разделения природного урана на изотопы 235 и 238 и накопления урана-235 в количествах, которые могли измеряться десятками килограммов. Немецкие ученые уже в апреле 1939 года информировали свое правительство о потенциальной возможности создания атомной бомбы. В США Альберт Эйнштейн по настойчивой просьбе своих коллег-физиков передал 2 августа 1939 года письмо президенту Рузвельту, объясняющее возможность создания атомной сверхбомбы и предупреждавшее Рузвельта о том, что Германия, возможно, уже начала практические работы в этом направлении. Во Франции Фредерик Жолио-Кюри (Frederic Joliot-Curie) информировал свое правительство о реальности атомного оружия только в марте 1940 года, когда война в Европе уже разразилась. В США также в это время в различных газетах обсуждалась и рассматривалась вероятность того, что именно это оружие может оказаться решающим для исхода войны[104]. Но с середины 1940 года вся информация о работах с ураном была засекречена. В СССР ядерная физика была одной из приоритетных областей исследования. В Москве, Ленинграде и Харькове существовали институты, специализировавшиеся на исследованиях атомного ядра. Однако первые сведения о возможности создания атомной бомбы правительство СССР получило уже после начала войны с Германией не от собственных ученых, а от разведки.

Рассекреченные и недавно опубликованные документы показывают, что в конце сентября 1941 года резидент советской разведки в Лондоне передал в Москву шифрованное сообщение по радио о том, что в Великобритании создан специальный Урановый комитет для практической разработки и создания атомной бомбы. Предполагалось, что такая бомба может быть создана в течение двух лет. Второе сообщение из Лондона от того же резидента, полученное в Москве в начале октября, приводило некоторые технические детали проекта завода по разделению изотопов урана и данные о сделанных расчетах критической массы урана-235, из которого должна была состоять «начинка» атомной бомбы. Вскоре в Москве был получен и полный доклад по этой проблеме, подготовленный британским военным кабинетом[105].

Первым советским физиком, который в начале 1942 года обратился с несколькими письмами непосредственно к Сталину о возможности создания атомной бомбы и о том, что Германия, США и Великобритания уже, безусловно, начали разработку этого проекта, был Георгий Николаевич Флеров. В начале войны Флеров был призван в армию и осенью 1941 года находился как лейтенант инженерных войск на военном аэродроме под Воронежем. «Правда» с публикацией выступления Капицы не прошла мимо его внимания. Прочитав заявление Капицы, Флеров немедленно начал писать своим бывшим коллегам, включая Курчатова, убеждая их в необходимости возобновления прерванных войной исследований по урановой проблеме. Прекращение в научных журналах всех публикаций по атомной физике, в чем Флеров убедился, посетив университетскую библиотеку, говорило о том, что эта область исследований перешла в разряд засекреченных. Не получая от своих коллег, эвакуированных к этому времени в Казань, каких-либо ясных ответов, Флеров начал писать обстоятельные письма членам Государственного Комитета Обороны и Сталину.

В СССР работа разведки была построена таким образом, что получаемые агентурными службами сведения могли реализоваться в практические решения только после их оценки лично Сталиным. Сталин держал под собственным контролем абсолютно все важные государственные решения, и именно в этом была основа эффективности его столь неограниченной власти. В СССР накануне войны с Германией только Сталин обладал всем объемом информации для принятия решений. Сообщения от разведывательных управлений Красной Армии и НКВД поступали к Сталину, а не в Генеральный штаб. По свидетельству маршала Г. К. Жукова, бывшего в начале войны начальником Генштаба, генерал Федор Голиков, начальник разведки Генштаба, часто докладывал Сталину лично, минуя Жукова и наркома обороны. «Могу сказать, — пишет Жуков, — И. В. Сталин знал значительно больше (о положении на границе), чем военное руководство»[106]. Разведывательным сообщениям об атомной бомбе также предстояла предварительная оценка Сталиным. Исключительная информированность Сталина и его некое «всезнание», производившие сильное впечатление на всех подчиненных и лежавшие в основе культа личности, обеспечивались не его особым интеллектом, а его монополией на информацию.

В течение 1942 года советская разведка получила очень большое число документов по урановой проблеме. Из Англии наиболее ценные сведения поступали от Клауса Фукса (Klaus Fuchs), физика-атомщика, уехавшего в 1933 году из Германии, и от Джона Кэрнкросса (John Cairncross), секретаря одного из министров военного кабинета лорда Хэнки (Lord Hankey). Из США в это же время стала поступать информация от Бруно Понтекорво (Bruno Pontecorvo), эмигранта из Италии, близкого сотрудника знаменитого Энрико Ферми, строившего в 1942 году первый в мире урановый реактор.

Кэрнкросс, Фукс и Понтекорво были коммунистами по политическим убеждениям, и передача в СССР сведений по атомной бомбе осуществлялась ими не только добровольно, но и по их собственной инициативе. Агентурная связь обеспечивала лишь отправку материалов, а не их генерацию. Но эта информация приходила в форме обстоятельных научных отчетов, сложных математических расчетов и копий исследований, которые распространялись как своеобразные «закрытые публикации» среди активных участников уранового проекта в США и Англии. Каждый новый технологический процесс или техническое решение обеспечивались патентами, и копии связанной с этим документации также поступали в СССР. Понимать все эти материалы могли лишь ученые, знающие высшую математику и теоретическую физику. Некоторые отчеты могли быть понятны лишь химикам или физикохимикам. Тем не менее они лежали непрочитанными в сейфах НКВД больше года.

Из Германии в СССР по проблемам атомной энергии почти не поступало никакой информации. Во многих работах по истории атомных исследований в СССР сообщается о записной книжке майора немецких инженерных войск, убитого недалеко от Таганрога в феврале 1942 года, в которой содержались расчеты и формулы, указывавшие на интерес к урановой бомбе. Эта записная книжка, которую с фронта привезли Сергею Кафтанову, председателю Комитета по делам высшей школы и научному консультанту Государственного Комитета Обороны (ГКО), никогда не подвергалась экспертному анализу.

В мае — июне 1942 года, судя по существующим документам и воспоминаниям, Сталин получил краткие доклады по атомной бомбе, представленные независимо друг от друга Берией и Кафтановым. Оба доклада были представлены устно. Официальный письменный доклад Сталину от НКВД, датированный мартом 1942 года, приводимый во многих публикациях недавнего времени, не был подписан Берией, так как он имел слишком сложный технический характер. Берия сообщил Сталину о выводах разведки. Кафтанов доложил о письме на имя Сталина от физика Флерова, объяснившего намного более популярно, чем НКВД, что из себя представляет атомная бомба и почему Германия или США могут овладеть этой бомбой в не столь отдаленном будущем. Судя по воспоминаниям Кафтанова, Сталин, походив немного по своему кабинету, подумал и сказал: «Нужно делать»[107].

Назначения на важные государственные или партийные посты всегда были монополией Сталина. Оформление их как решений Политбюро, ГКО или Президиума Верховного Совета СССР было лишь формальностью. Программа по атомной бомбе также требовала лидера. Сталин понимал, что это должен быть авторитетный к крупный ученый. До начала войны Сталин один раз встречался с академиками Владимиром Вернадским и Абрамом Иоффе. Заочно, по переписке, он знал академиков Николая Семенова и Петра Капицу. Именно поэтому, очевидно, родилась легенда о том, что в октябре 1942 года Сталин вызывал к себе на дачу в Кунцево этих четырех академиков для консультации по проблеме атомной бомбы. В действительности такой встречи не было.

Консультации о возможном лидере проводились и в аппарате Кафтанова, и у Берии. Позиция НКВД в этом выборе была важна прежде всего потому, что выбранному лидеру нужно было знакомиться в разведуправлении НКВД с большим количеством документов, многие из которых даже в НКВД никто не мог прочитать. Они состояли из формул, схем, расчетов и объяснений на английском языке. К этому времени в НКВД накопилось уже около двух тысяч страниц сугубо научных материалов. Любой физик, которому доверили бы руководство проблемой, первые месяцы должен был бы работать в НКВД, а не в лаборатории. Ему прежде всего предстояло давать так называемую «ориентировку» агентуре, то есть составлять списки конкретных вопросов для «источников» в США и Англии. Только поступление из СССР специфических вопросов, привязанных к уже полученным документам, могло показать Фуксу, Понтекорво и другим ученым, согласившимся помогать СССР, что с их ранее отправленными материалами работают действительно специалисты.