Читать онлайн «Два пути России». Страница 39

2. Право продавать крепостных. На сей счет существовала некоторая двусмысленность. Петр Великий, хотя и осуждал продажу крепостных в отрыве от земли («как скотину»), все же никаких законодательных запретов на подобные действия не установил и по существу сам их поощрял, разрешая дворянам продавать крестьян другим дворянам для поставок их в рекруты. Итак, вплоть до 1843 года, когда это было запрещено, крепостных обычно продавали и покупали вместе с семьями, но иногда и поодиночке. У помещиков было также право (с разрешения властей или суда) переводить крестьян из одного имения в другое, сколь угодно удаленное, и богатые землевладельцы перемещали своих крепостных тысячами.

3. Право принуждать крепостных к вступлению в брак против их воли.

4. Право наказывать крепостных любым способом, исключая лишение жизни. Поскольку, однако, не существовало никакой реальной возможности проследить, что происходит в поместьях, широко разбросанных на просторах империи, это ограничение означало не более чем пожелание.

5. Право ссылать крепостных в Сибирь на поселение (с 1760 года) и на каторгу (с 1765 по 1807 год). Помещики могли также отправить крепостных на пожизненную военную службу.

6. Законное право на все имущество крепостных. Крепостной мог приобретать собственность, но только с разрешения хозяина-землевладельца и только на его имя.

Если крепостные в России даже в наихудшие для них времена, то есть в царствование Екатерины Великой, не опустились все же до положения черных рабов в Америке, то причину этого следует искать в отсталости российской экономики и в сдерживающем влиянии обычая.

В отличие от работавших на рынок рабовладельческих плантаций в Вест-Индии и на юге Соединенных Штатов, российские поместья были преимущественно самодостаточными домашними хозяйствами, которые сами потребляли бóльшую часть того, что производили. Управлялись они, поэтому, не столь взыскательно. Русский помещик не думал о том, чтобы, налаживая производство и приставляя к крестьянам надсмотрщиков, выжать из своих работников все, на что они только могут быть способны. Если крестьяне были повинны ему барщиной, это ставило его требованиям естественный предел, потому что крепостного, лишенного возможности работать и на своем поле, пришлось бы кормить. Не было особой заинтересованности и в получении избытков продукции, поскольку сбывать было негде. Как правило, русские крепостники больше заботились о надежности своих доходов, чем об их приращении, и поэтому не мешали крестьянам заниматься своими делами. На личное имущество крестьян и плоды их труда смотрели, за малыми исключениями, как на их собственность.

Более того, известны случаи, когда помещики помогали своим крепостным обходить закон, разрешая им покупать земли на свое собственное имя, даже земли, населенные другими крепостными; крепостные одного из богатейших российских землевладельцев графа Шереметева сами владели более чем шестью сотнями крепостных. Наконец, крепостных «облагали налогами и призывали на военную службу, то есть обременяли их обязанностями не самыми, конечно, радостными, но и на повинности рабов не похожими».

Другим ограничителем помещичьей власти над крепостными была деревенская община. Землевладелец был заинтересован в том, чтобы поддерживать власть общины, поскольку за счет коллективной ответственности она обеспечивала сбор подушной подати, за которую с него спрашивало государство, и ренты. Община, в свою очередь, могла при необходимости защитить крестьянское хозяйство от покушений со стороны помещика. Устанавливалось поэтому некое равновесие между теоретически беспредельной властью землевладельца и существовавшими de facto ограничениями, которые налагали экономическая действительность, обычай и община; такого рода сдерживающие обстоятельства начисто отсутствовали на плантациях, применявших рабский труд.

У частной собственности, которую воспринимали как корыстную льготу для немногих, а не как коренное право человека, и которая, более того, приобреталась за счет миллионов бесправных людей – у такой частной собственности даже среди консерваторов и либералов в царской России сторонников оказалось мало. Широко было распространено мнение, что она противостоит и свободе, и социальной справедливости. На протяжении последних ста лет существования царизма российские либералы и либерал-консерваторы напирали на то, что право является основой свободы, но не сумели разглядеть связи между правом и частной собственностью. Среди теоретиков и публицистов заключительного периода имперской эры трудно найти кого-либо, готового отстаивать частную собственность как естественное право и основу политической свободы. Не нашлось пока в России и ни одного историка, который счел бы нужным исследовать историю частной собственности в своей стране.

Русские крестьяне никогда не признавали землю принадлежащей кому бы то ни было, кроме как государству, то есть царю, и поэтому никогда не мирились с установлениями Жалованной грамоты 1785 года, которые отдавали землю дворянам, освобождая их при этом от обязательной государственной службы. С точки зрения крестьян, грамота лишала крепостное право всяких оснований, поскольку их предков для того и обращали в крепостную неволю, чтобы дать знатным людям возможность выполнять свой долг перед царем. Действительно, «крестьяне понимали тягло не как ренту верховному собственнику земли, а как выпавший на их долю способ служения Государству». Почему же они по-прежнему должны служить, если с их хозяев эта обязанность снята?

Екатерина ввела также частную собственность на городскую недвижимость. «Грамота о правах и выгодах городов Российской империи», изданная одновременно с грамотой дворянству, объединила всех российских горожан в единую корпорацию, возложив на них равные обязанности и одинаково подчинив тем же административным и судебным властям.

Должность градоправителя стала выборной (статья 31). Городское население было поделено на два сословия – купцов (крупных торговцев) и мещан (ремесленников и мелких торговцев). Последние по своему статусу напоминали казенных крестьян в том отношении, что они коллективно несли те же повинности, но, накопив достаточно денег, могли переместиться в разряд купцов. Купцы, статус которых определялся размерами их капитала, пользовались различными торговыми привилегиями. Горожанам обоих сословий грамота предоставляла право владеть и беспрепятственно пользоваться движимой и недвижимой собственностью (статья 4). Дворяне, имевшие городскую недвижимость, в административном отношении ничем не отличались от простолюдинов, но не платили налогов и не несли тягловых служебных повинностей (статья 13). Формально города получали самоуправление, но на деле оставались под приглядом правительства. Первая же статья Грамоты объявляла, что новые города могут строиться только по планам, одобренным ее величеством.

Вскоре выяснилось, что городская культура не может быть создана повелением властей. Русские города развивались медленно, потому что ничтожно мал был объем торговли: еще в середине XIX столетия примерно из тысячи поселений, отнесенных к разряду городов, в 878 насчитывалось менее 10 тысяч жителей в каждом, и лишь в двух свыше 150 тысяч. В последние десятилетия существования старого порядка большинство городского населения России составляли крестьяне-коробейники и люди, занятые поиском хоть какой-нибудь работы. Русские города кишели пришельцами из деревни, не имевшими ни узаконенного статуса городских жителей, ни постоянного занятия: около 1900 года почти две трети обитателей двух крупнейших городов России, Санкт-Петербурга и Москвы, были крестьянами с временным видом на жительство.

Обладание частной собственностью на имущество, отличное от земли, поощрялось законами, которые были приняты в середине XVIII века под влиянием учения физиократов. Это привело к отмене множества действовавших со времен Петра Великого государственных монополий на промышленное производство и торговлю. В 1762 году Петр III устранил большинство ограничений на торговлю, включая и составлявшую царскую прерогативу торговлю хлебом. В 1762 и повторно в 1775 году Екатерина II сняла запреты на нелицензированное промышленное производство, разрешив своим подданным всех сословий основывать фабрики. Более всего от этих мер выиграли дворяне, использовавшие свое положение людей, свободных от налогообложения и имеющих доступ к рабочей силе крепостных (обладание которыми стало их исключительной привилегией), чтобы заняться промышленным производством и коммерцией. Вскоре бóльшая часть промышленных производств России сосредоточилась в деревне, в дворянских имениях или по соседству с ними. Крепостные также кое-что выиграли от новых экономических свобод, потому что в расчете на более высокие барыши помещики поощряли их браться за работы, отличные от сельскохозяйственного труда. В первой половине XIX века некоторые секторы российской промышленности, как и розничной торговли, оказались в руках крепостных. Иные из них стали миллионерами. С точки зрения закона предприниматели, находившиеся в крепостной неволе, не имели никакой гарантии своих прав собственности: помещики могли забрать и порой действительно забирали себе их имущество. Но такое происходило лишь в исключительных случаях. В целом же законы, передавшие промышленность и торговлю в частные руки, стимулировали развитие в России частной собственности, хотя наибольшая выгода от этого досталась не городскому среднему классу, а помещику и крестьянину.