Читать онлайн «Русский патриотизм и советский социализм». Страница 22

В октябре 1922 г. план «федерализации» был утвержден на Пленуме ЦК РКП(б) в качестве отправного варианта создания будущего государства. Ленинский проект и само первоначальное название союзного государства носили на себе явный отпечаток глобальной политической стратегии по созданию «Всемирной федеративной республики Советов», о которой вождь пролетарской партии заявил еще в марте 1919 года[239]. Разворачивающиеся революционные события на Востоке и остававшиеся у значительной части большевистского руководства надежды на европейский (прежде всего немецкий) пролетариат лишь подкрепляли утопическую мечту о дальнейшем победоносном шествии мировой революции, по мере которого количество новых республик, вливающихся в единый союз, будет постоянно расти. Ленинский федеративный проект ввиду его усложненности и заидеологизированности едва ли мог стать надежной основой для эффективного и длительного существования нового государства без жесткой партийно-административной структуры (что и показала судьба СССР спустя 69 лет). «Русский фактор», ведущая роль государствообразующего народа в упрочении политического и экономического единства советских республик автором проекта игнорировались, а любые проявления т. н. «русского шовинизма» решительно осуждались. Все это доказывало, что используемые в период Гражданской войны идеи русского патриотизма, тактически необходимые в условиях враждебного окружения РСФСР в 1918–1920 гг., с наступлением «нового этапа» мировой революции и созданием для нее государственного плацдарма – СССР становились для вождя большевизма неприемлемыми. Очевидно, что новообразованное государство рассматривалось В. И. Лениным как временная форма сосуществования союзных республик, которая будет видоизменяться по мере развития мирового революционного процесса. При этом набиравший в республиках силу партийный национал-сепаратизм рассматривался Лениным как неизбежное и меньшее зло по сравнению с «великодержавным уклоном», который, по мнению вождя, лишь один мог воспрепятствовать добровольному объединению народов в Союз. Свое наиболее яркое выражение эта позиция Ленина получила в связи с т. н. «грузинским инцидентом».

19 октября 1922 г. руководство ЦК компартии Грузии потребовало ликвидации Закавказской Федерации (ЗСФСР) и вхождения своей республики в состав будущего государства на правах самостоятельного политического образования. Выяснения отношений между представителями Москвы на Кавказе и грузинской стороной дошли до рукоприкладства: во время одного из конфликтов руководитель Закавказского крайкома Г. К. Орджоникидзе ударил одного из членов ЦК республики. Посланная для выяснения причин инцидента комиссия из Москвы под председательством Ф. Э. Дзержинского оправдала действия Орджоникидзе. Такое решение вызвало сильное возмущение В. И. Ленина, усмотревшего в подобном повороте событий доказательство существования «великодержавной» оппозиции своему курсу[240]. Однако из-за плохого состояния здоровья он не мог сразу дать необходимой для членов партии теоретической оценки произошедшему. Лишь 30 декабря 1922 г. он диктует свое письмо «К вопросу о национальностях или об “автономизации”», в котором обрушивается со всей присущей ему в таких случаях нетерпимостью на проводников «великорусско-националистической кампании» в республиках.

Прежде всего, необходимо было еще раз предать анафеме ранее отвергнутый курс на «автономизацию», являвшийся, по мнению Ленина, главной причиной проявившегося в Грузии русского «великодержавничества». «Я, кажется, сильно виноват перед рабочими России за то, что не вмешался достаточно энергично и достаточно резко в пресловутый вопрос об автономизации… Видимо, вся эта затея “автономизации” в корне была неверна и несвоевременна.» – таким признанием начинается это письмо[241]. Далее его автор называет главную политическую силу, препятствующую «правильному решению» национального вопроса. Речь идет о работниках советского аппарата, не изживших прежней имперской психологии: «Говорят, что требовалось единство аппарата… Мы называем своим аппарат, который на самом деле насквозь еще чужд нам и представляет из себя буржуазную и царскую мешанину… При таких условиях очень естественно, что «свобода выхода из союза», которой мы оправдываем себя, окажется пустою бумажкой, неспособной защитить российских инородцев от нашествия того истинно русского человека, великоросса-шовиниста, в сущности, подлеца и насильника, каким является типичный русский бюрократ. Нет сомнения, что ничтожный процент советских и советизированных рабочих будет тонуть в этом море шовинистической великорусской швали»[242].

Кроме работников аппарата в разряд проводников «великорусской националистической кампании» Ленин зачисляет и своих соратников, убежденных интернационалистов – Сталина и Дзержинского, повинных в «неправильном» разрешении «грузинского инцидента». При этом подчеркивалось, что «тов. Дзержинский, который ездил на Кавказ расследовать дело о «преступлениях этих «социал-националов»[243], отличился тут же только своим истинно русским настроением (известно, что обрусевшие инородцы всегда пересаливают по части истинно русского настроения)»[244]. В своей следующей диктовке, 31 декабря В. И. Ленин решил конкретизировать свое отношение к двум основополагающим, на его взгляд, вопросам, от правильного понимания которых зависела судьба союзного пролетарского государства – к вопросам национализма и интернационализма. Автор «диктовки» подчеркивал, что абстрактная постановка вопроса о национализме в корне неправильна: «Необходимо отличать национализм нации угнетающей и национализм нации угнетенной, национализм большой нации и национализм нации маленькой… По отношению ко второму национализму почти всегда в исторической практике мы, националы большой нации, оказываемся виноватыми в бесконечном количестве насилия»[245].

Какое же «правильное» поведение в новых социальных условиях предписывалось «большой нации», в чем должен был выразиться ее интернационализм в отношении нерусских народов? Ответ автора был однозначным: «Интернационализм со стороны угнетающей или так называемой «великой» нации (хотя великой только своими насилиями, великой только так, как велик держиморда) должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически»[246].

Автор, по сути, ревизует интернациональную доктрину, предполагавшую национальное и социальное равноправие народов (вне зависимости от их численности, культурного и экономического уровня развития) и предлагает свое понимание интернационализма, согласно которому большая нация должна быть поставлена в неравное и даже подчиненное положение к малым нациям. По мнению автора «Письма», русский народ, создавший великую культуру и сыгравший ведущую роль в революции, разгроме интервентов и белогвардейцев, социальном освобождении других народов и собирании их в новое государство, должен был нести ответственность за прежнюю политику самодержавной власти. Из этого следовало, что под понятие «угнетающая нация» подпадал и великорусский пролетариат – главный творец революции, о котором В. И. Ленин всегда отзывался с восхищением и считал ведущей силой социального освобождения трудящихся России.

В советской и российской историографии сложилось устойчивое мнение о подлинности авторства этого документа. Однако вышедшее в 2003 г. исследование историка В. А. Сахарова, посвященное «Политическому завещанию» Ленина, ставит под сомнение общепринятую версию. Опираясь на широкий круг источников и проведя научную экспертизу «Письма», автор делает предположение, что этот документ – продукт политической игры и авторство Ленина, стилистическое и даже теоретическое – сомнительно[247].

Отношение В. И. Ленина к русскому народу, его истории, культуре, его роли в революционном движении крайне противоречиво. Не подлежит сомнению, что Ленин был убежденным и последовательным интернационалистом. Национальный вопрос рассматривался им с позиций решения конкретных задач классовой и национально-освободительной борьбы. Построение бесклассового и безнационального коммунистического общества являлось для него главной целью всей политической деятельности. Любые проявления русского национализма и консерватизма (в литературе, публицистике, искусстве) рассматривались им как выражение идеологии эксплуататорских классов и решительно осуждались, как идейно враждебные «демократическому направлению» в политической теории и культуре. Однако в повседневной жизни В. И. Ленин не был человеком, лишенным национальных пристрастий, вкусов и патриотических чувств. Об этом, к примеру, свидетельствует близко знавший Ленина писатель М. Горький: «Я нередко подмечал в нем черту гордости Россией, русскими, русским искусством. Иногда эта черта казалась мне странно чуждой Ленину и даже наивной, но потом я научился слышать в ней отзвук глубоко скрытой, радостной любви к своему народу»[248]. О Ленине как о национальном политическом лидере писал Л. Д. Троцкий: «Ленин глубоко национален. Он корнями уходит в новую русскую историю, собирает ее в себе, дает ей высшее выражение… Через Ленина социалистическая революция, давно имеющая свое интернациональное теоретическое выражение, нашла впервые свое национальное воплощение»[249]. Показательно, что подобные характеристики «вождю мирового пролетариата» давались людьми, нисколько не идеализировавшими русский народ. Русские поэты A. А. Блок, С. А. Есенин, Н. А. Клюев, С. Д. Дрожжин, B. Я. Брюсов писали о Ленине как о народном вожде[250]. Один из ведущих публицистов эмигрантского движения сменовеховцев Н. В. Устрялов в статье «Памяти Ленина» отмечал: «Пройдут годы, сменится нынешнее поколение, и затихнут горькие обиды, страшные личные удары, которые наносил этот фатальный, в ореоле крови над Россией взошедший человек, миллионам страдающих и чувствующих русских людей. И умрет личная злоба, и “наступит история”. И тогда уже все навсегда и окончательно поймут, что Ленин – наш, что Ленин – подлинный сын России, ее национальный герой – рядом с Дмитрием Донским, Петром Великим, Пушкиным и Толстым»[251].