Читать онлайн «Управляемая демократия: Россия, которую нам навязали». Страница 23

Ельцинский режим в России сложился в результате двух переворотов. В августе 1991 г. Ельцин защищал Белый дом и конституционный порядок от «коммунистических путчистов», незаконно организовавших Государственный комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП), а в сентябре — октябре 1993 г. тот же Ельцин сам отменил конституцию и расстреливал Белый дом (чего августовские «путчисты» сделать не решились). По существу, однако, уже в августе 1991 г. Ельцин и его окружение действовали антиконституционно. Августовский путч остается весьма загадочной страницей истории России. Его участники, вспоминая о тех событиях, постоянно противоречат друг другу и самим себе. Знал ли Горбачев о готовящемся путче заранее, одобрил ли он его в принципе, предпочтя уйти в тень, пока ГКЧП будет наводить порядок? Горбачев, естественно, утверждает, что не знал, а деятели ГКЧП утверждают обратное. Роль Ельцина в тех событиях тоже остается под вопросом — слишком многое указывает на то, что он знал о готовящемся перевороте, а сами путчисты имели основания рассчитывать на сотрудничество, и его жесткое сопротивление оказалось для них полной неожиданностью[65].

Пока ГКЧП неудачно пытался организовать свой переворот, Ельцин осуществил собственный — успешный. Власть от союзных структур, подчинявшихся Горбачеву, перешла к российской республиканской бюрократии, находившейся под контролем Ельцина. Вернувшись в Москву после августовских событий, Горбачев оказался президентом без государства. Официальный роспуск Советского Союза в Беловежской Пуще был предрешен.

Переворот 1991 г. устранил со сцены консервативные фракции бюрократии и открыл путь для широкомасштабной приватизации. Однако он не решил всех политических вопросов, стоявших перед Ельциным. У недовольных сохранялась возможность для сопротивления, продолжали существовать независимые от президента органы законодательной и судебной власти, а следовательно, оппозиция могла быть политически эффективной. Критика политики Ельцина в Верховном Совете на первых порах была достаточно осторожной, но тем не менее она спровоцировала острейший конфликт, приведший к вооруженному противостоянию. На самом деле проблема состояла не в разном понимании экономической реформы Верховным Советом и Кремлем. Все представительные органы власти, избиравшиеся на протяжении правления Ельцина, были критически настроены по отношению к его экономической политике, причем порой критика была даже острее, нежели в 1992 г. Препятствием для реформаторов было само существование Верховного Совета как полноценного и легитимного органа законодательной власти, что оказывалось в принципе несовместимо с «курсом реформ».

В апреле 1993 г., когда очередной кризис в отношениях между Кремлем и Верховным Советом вынудил провести референдум, информационная монополия правящей группы сыграла решающую роль в исходе борьбы.

На референдум были вынесены четыре вопроса:

1) Доверяете ли Вы Президенту Российской Федерации Б. Н. Ельцину?

2) Одобряете ли Вы социально-экономическую политику, осуществляемую Президентом и Правительством Российской Федерации с 1992 г.?

3) Считаете ли Вы необходимым проведение досрочных выборов Президента Российской Федерации?

4) Считаете ли Вы необходимым проведение досрочных выборов народных депутатов Российской Федерации?

Кремль призвал население голосовать да, да, нет, да, а Верховный Совет — нет, нет. Да, да. При этом средства массовой информации бессовестно лгали, сообщая своим слушателям, зрителям и читателям, будто Верховный Совет во главе с Русланом Хасбулатовым призывал голосовать против досрочных выборов депутатов, тогда как на самом деле Хасбулатов настаивал на досрочных выборах обеих ветвей власти.

Референдумы вообще традиционно выгодны власти. Население повсюду, тем более в России, склонно скорее сказать «да», чем «нет». На это и рассчитывали организаторы апрельского референдума 1993 г. «Готов предположить и даже поручиться, — писал известный публицист Виктор Гущин, — что, вынашивая идею референдума, его инициаторы делали ставку и на историческую традицию, давно укоренившуюся в российской политической жизни». Покорность народа, его постоянная готовность к жертвам были важнейшим козырем власти. «Парадоксально лишь то, — но это тоже одна из особенностей российской действительности, создающая впечатление абсурдности всего в ней происходящего, — что сыграть на исторической традиции патерналистских отношений между властью и народом пытаются силы, ориентирующиеся на западный цивилизованный мир»[66].

На публику обрушился настоящий шквал пропаганды. 85% телевизионных передач, посвященных референдуму, представляли собой восхваление властей и призывы голосовать за президента. Кинозвезды, модные певцы и популярные писатели целыми днями повторяли с экранов телевизоров заклинание: «Да, да, нет, да!» В итоге на референдум явилось 64% избирателей. Из них больше половины (т. е. треть от общего числа граждан, имеющих право голоса) сказала «Да» по первому и второму вопросу. Зато по главным — третьему и четвертому вопросу граждане, участвовавшие в референдуме, большинством голосов сказали «Нет». Иными словами, народ не поддержал ни призывов власти, ни предложений оппозиции.

Можно сказать, что в апреле 1993 г. и Кремль и Белый дом потерпели поражение, хотя Кремль — менее тяжелое. Однако средства массовой информации находились в руках Кремля, а потому его сторонникам удалось интерпретировать это поражение как победу. В свою очередь противники президента были деморализованы. Как отмечает Рой Медведев, «в некоторых оппозиционных газетах писали даже о массовом телевнушении по какой-то американской или сионистской методике»[67].

И все же власть была вынуждена после референдума сделать вывод, что пропаганда не всесильна. Ее предстояло подкрепить прямым насилием. «Ничто так не провоцирует усиление конфликта, — писал Гущин, — как неубедительность победы и неочевидность поражения. А итоги референдума именно такими и оказались, неубедительными и неочевидными, с какой стороны ни возьми»[68]. На место эйфории 1990—1991 гг. пришло разочарование и апатия, за которыми, впрочем, нетрудно разглядеть признаки надвигающейся политической бури.

Сентябрьский «Указ № 1400» о роспуске Верховного Совета действительно положил конец «двоевластию» в стране, но не в том смысле, как этот термин понимается у Ленина. Противопоставляя «всевластию» Советов либеральный принцип «разделения властей», Ельцин и его окружение добивались именно того, чтобы положить конец этому разделению и вернуть Россию к тем формам демократически приукрашенного самодержавия, которые существовали между революциями 1905 и 1917 гг. Законодательная власть должна была превратиться в придаток исполнительной, лишиться эффективных контрольных функций и полностью отстраниться от процесса принятия экономических решений.

Бескровно этого сделать было невозможно, но оппозиция упорно пыталась сопротивляться мирными методами. Ельцин отменил Конституцию, распустил представительные органы, депутаты отказывались подчиняться. Президент блокировал парламент, отключил там электричество, вызвал войска. Депутаты объявили импичмент Ельцину и призвали народ к мирным демонстрациям. Развязка наступила 3—4 октября 1993 г. 3 октября совершенно неожиданно для их организаторов и участников мирные демонстрации возле блокированного здания парламента переросли в восстание, милиция бежала, мэрия была захвачена сторонниками оппозиции, а тысячи людей, в большинстве своем безоружных, двинулись к телецентру Останкино, где произошла настоящая бойня.

Даже правая пресса признавала, что восставшие были настроены мирно. «Нам рассказывают и показывают, как банды озверевших национал-коммунистических погромщиков бродили по Москве, штурмуя телецентр, мэрию и различные иные общественно нужные объекты, — писал Михаил Леонтьев, известный поклонник Гайдара, Тэтчер и Пиночета. — Однако вы не найдете ни одного сообщения о разгроме беззащитного коммерческого ларька. Ужасные коммунистические экспроприаторы, немного полежав под шквальным огнем рядом с телецентром Останкино, отбегали в соседний киоск, ПОКУПАЛИ ЗА ДЕНЬГИ водку и шоколадки и возвращались назад, помирать за идеалы социальной справедливости. Киоски у Белого дома в “ночь беспредела” после его деблокирования, когда в городе даже с миноискателем нельзя было найти ни одного милиционера, сделали рекордную выручку»[69]. Еще более страшную картину рисует Л. Сурова на страницах «Независимой газеты». Столкнувшись с толпой защитников Белого дома, она не увидела «никакого неистовства, никакого фанатизма. Это были обычные, но разные люди, мои сограждане, мои земляки. Были молодые, старые, женщины, девушки... Папа с сыном лет 10... мы видели людей, никем не организованных... одни помягче, поинтеллигентнее, другие повоинственней... — но шли не убивать, не мстить... Что мы видели из оружия? Пять-шесть щитов металлических, у кого-то еще кусок трубы водопроводной, а у одного мальчишки лет 15 — топорик... Никаких вооруженных боевых отрядов мы не видели»[70].