Читать онлайн «Сравнительный анализ политических систем». Страница 34

Государственная экономическая политика определяла направления промышленного развития. Президент Ким Ир Сен противопоставлял социализм капитализму. По его мнению, социализм означал экономическую независимость, государственное планирование, централизованное руководство и общественную собственность. Для капитализма характерна экономическая зависимость от крупного капитала, рыночные механизмы, децентрализация и частная собственность. Социализм предполагал трансформацию под влиянием партии–государства человеческого сознания, а не изменение производственных отношений вроде рабочего контроля над экономической деятельностью или уничтожения разницы между умственным и физическим трудом. Кроме того, он отвергал общество всеобщего благосостояния, приравнивая его к «буржуазной демократии» и «буржуазному либерализму»[99].

Соединив идеологию и организацию, партийно–государственная власть осуществила всесторонние экономические преобразования. Политические организации обеспечили высокие темпы роста в промышленности и равенство в доходах. В частности, с 1961 по 1965 и с 1971 по 1975 гг. рост ВНП составлял 9—10% в год. Механизация сельского хозяйства позволила увеличить производство риса. Эти высокие темпы роста элита КНДР обеспечила благодаря заботе о создании физического и человеческого капитала. Импорт машин, оборудования и технологий из Советского Союза, а также Японии, Франции, Западной Германии и Швейцарии позволил Северной Корее создать базовые отрасли тяжелой промышленности: черную металлургию, угледобычу, химическую, станкостроительную и оборонную. После 1980 г. стал возможен экспорт цемента, угля, стали, станков и вооружений. Особое внимание к техническому образованию объяснялось тем, что технократам принадлежала ведущая роль в обеспечении экономического развития. Благодаря быстрым темпам промышленного развития, а также правительственным программам, регулирующим трудовые ресурсы, безработица держалась на довольно низком уровне. Контроль над ценами на потребительские товары, над стоимостью жилья и коммунальных услуг сдерживал рост инфляции. Осуществляя программы распределения земли, субсидируя выращивание риса и арендную плату и обеспечивая полную занятость всеобщее образование и здравоохранение, политики добились относительно эгалитарного распределения доходов.

Несмотря на успехи этой политики, после 1980 г. экономическая ситуация стала ухудшаться. Темпы роста ежегодно падали на 2%. Не хватало продуктов питания, сырья, нефти, угля, электроэнергии и товаров народного потребления. Большой торговый дефицит усилил экономическую стагнацию. Правительство нуждалось в твердой валюте для импорта передового в технологическом отношении оборудования из развитых капиталистических стран. После 1990 г. СССР уже не предоставлял дешевые кредиты и недорогую нефть. Экономическому росту также препятствовали чрезмерные государственные расходы на армию, производство вооружений и строительство монументов и статуй, прославляющих Ким Ир Сена. Крестьянам не хватало удобрений, инсектицидов, горючесмазочных материалов и складских помещений для хранения сельскохозяйственной продукции; поэтому снизилось производство зерна и риса. В некоторых районах сельские жители голодали. Негибкие механизмы государственного планирования не могли легко приспособиться к изменению мировой экономики. Моральное старение оборудования, отсутствие инноваций, проблемы с транспортом на фоне экономического упадка в Советском Союзе привели корейских политиков к созданию зон свободной торговли и совместных предприятий с иностранными частными инвесторами.

Все усложнявшаяся система стратификации нуждалась в гибкой общественной политике. По мере падения темпов развития росло недовольство партийно–государственной элитой, пользовавшейся значительными привилегиями. Партийным чиновникам, государственным служащим верхнего эшелона, старшим армейским офицерам, деятелям искусства и известным спортсменам предоставлялись особые возможности для отдыха, новые квартиры, роскошные машины («мерседес–бенц», «вольво»), бесплатные путевки, продукты питания, импортные товары (часы «Ролекс», одежда); возможность получить высшее образование и лучшее медицинское обслуживание. Среди рядового населения квалифицированные рабочие в тяжелой промышленности получали более высокую зарплату, чем менее квалифицированные работники легкой промышленности и сельского хозяйства. Такая элитарная стратификация явно противоречила идеологическим заповедям эгалитарной системы, «служащей интересам народных масс»[100]. Для борьбы с возникающим недовольством правительство активизировало программы политического просвещения и идеологического принуждения.

В заключение можно сказать, что в КНДР процесс проведения политики сочетал нововведения с преемственностью. Высокие темпы развития и большее равенство в доходах, чем при колониальном правлении Японии, привели в КНДР к коренным преобразованиям. Социально–экономическая трансформация происходила на фоне политической преемственности. Как бы ни велика была роль авангардной ТПК и активистского государства, большое значение имело и то, что данная мобилизационная система сохраняла преемственность династии Ли. Патриархальность, покорность политической элите, политическая замкнутость, идеологическое принуждение, управление посредством убеждений — все это перекликалось с династическими традициями прошлых веков. Ким Ир Сен, президент–монарх, держался как отец своего народа, предоставляя заботы по воспитанию «матери–партии». Начав свой путь как обычный последователь марксизма–ленинизма, он попытался затем передать свою харизматическую легитимность сыну — Ким Чен Иру. При этой династической последовательности революционно–социалистическая семья президента Ким Ир Сена функционировала в качестве господствующей политической элиты, возглавляющей мобилизационную систему[101].

Как показывает анализ примеров России и Северной Кореи, мобилизационная система функционирует в соответствии с особыми отличающими ее фундаментальными принципами, политическими стилями и методами осуществления социальных преобразований. Движущей силой является участие масс, стихийное или контролируемое. Популистский тип характеризуется широким добровольным участием масс и коллективным руководством при относительно слабом государстве. В отличие от лидеров согласительных систем, популисты–мобилизаторы соединяют материальные интересы и приверженность радикальным идеологическим преобразованиям. Активистами движут моральные устремления, а не желание заключить политические сделки.

В элитистской мобилизационной системе социальные группы и участие масс в политике контролируется мощным государством и авангардной политической партией. Харизматический лидер предлагает идеологическое видение, озаряющее радикальную реконструкцию общества светом духовно–нравственных ценностей. Технократы и бюрократы, осуществляющие политику с помощью управленческой иерархии, отличаются более прагматической ориентацией. На их подход к проведению социальных преобразований влияет не идеологическая чистота, а политическая целесообразность. Мобилизационные системы пытаются добиться общественных преобразований с помощью институциональных потрясений. Революционные движения разрушают институты старого режима и создают новые: политические партии, общественные организации, органы пропаганды и общеобразовательные школы. При разработке коренных социальных преобразований, таких, как быстрая индустриализация и ликвидация неграмотности, расширение возможностей вертикальной мобильности, элитарные мобилизаторы полагаются на идеологическое убеждение и организационный контроль[102]. Однако, изменения политической системы отстают от социальных. Поэтому элитистские мобилизационные системы как правило недолговечны. После смерти харизматического лидера они трансформируются в другой системный тип — обычно в бюрократический авторитарный режим.

Как и изучающие тоталитаризм философы, исследователь элитистских мобилизационных систем часто преувеличивает значение идеологии харизматического лидера и преуменьшает различие между радикальной риторикой и фактической реализацией политики. Например, в работе «Происхождение тоталитаризма» Ханна Арендт полагает, что тоталитарные элиты обладают достаточной волей и властью для трансформации существующих социально–политических структур: «Где бы и когда бы он [тоталитаризм] ни приходил к власти, всюду он создавал совершенно новые политические институты и разрушал все социальные, правовые и политические традиции страны»[103]. Однако эмпирические исследования нацистской Германии, сталинистского Советского Союза и маоистского Китая показывают ограниченность устремлений партийно–государственных элит к тотальным изменениям. Подобно КНДР, эти национальные государства функционировали как закрытые политические системы, враждебные гражданским свободам и интеллектуальному поиску. Ни отечественные, ни иностранные наблюдатели не могли найти факты, подтверждающие соперничество фракций внутри правящей элиты или массовое сопротивлене со стороны населения. Чтение идеологических трактатов или прослушивание по радио политических программ оказалось более легким делом, чем наблюдение за функционированием высших политических структур. Отсюда преувеличение наблюдателями степени происходящих структурных, поведенческих и мировоззренческих трансформаций. Реальные изменения стали видны лишь после распада элитистской мобилизационной системы. Названные режимы сумели задумать и осуществить быстрое развитие промышленности, послевоенную реконструкцию, коллективизацию сельского хозяйства и создание военно–промышленного комплекса. Однако социально–экономическое неравенство сохранилось. Существующая политическая практика продолжала соответствовать традиционному элитарному стилю правления. Мало кто из альтруистов или идеологических «пуристов» обладал достаточной властью для преобразования общества в соответствии с официальными революционными учениями[104].