Читать онлайн «Мировая борьба. Англосаксы против планеты». Страница 23

Я не буду вдаваться здесь в споры о том, готовил ли Сталин войну против Германии и собирался ли первым нанести удар – это отдельная тема и особый разговор. Ограничусь следующим. Как трезвый политик Сталин должен был не только думать о войне с Германией и готовиться к ней, но думать именно об упреждающем, превентивном ударе, о том, чтобы нанести удар первым. Как трезвый политик Сталин также не мог не понимать, что в случае победы над Англией следующей жертвой (в Евразии) усилившегося Рейха будет СССР и не надо ждать, когда Германия добавит к своему английский экономический потенциал. В такой ситуации нельзя было не думать о первом ударе. Но дело здесь не только в тактике и стратегии. СССР и Германия рано или поздно (и уж тем более в случае победы Германии над Англией) должны были столкнуться в соответствии не только с геоисторической (геополитической) логикой, но и в соответствии с логикой борьбы социальных систем – капиталистической и антикапиталистической (коммунистической). Столкновение произошло в 1941 г., и это существенно изменило социальное качество последней мировой войны, придало ей доселе невиданные черты и особенности.

Поскольку Германия не была достаточно готова не только к мировой войне, но и к войне с серьезным противником класса СССР, Британской империи или США, те, кто либо хотел такой войны, пока Рейх еще слаб, либо стремился подтолкнуть Гитлера к войне на западе или на востоке, должны были создать у него впечатление об успешной возможности такой войны, подтолкнуть к ней, завлечь в нее. В этом смысле так называемая политика «умиротворения» («appeasement»), которую проводили по отношению к Гитлеру «западные демократии» и символом которой стал Мюнхен, отнюдь не во всем была проявлением абсолютной слабости и недальновидности. Вместе с этим, то был и в определенной степени рассчитанный курс на создание у Гитлера впечатления, что возможна легкая победа при невмешательстве западных демократий (к тому же, как уже говорилось, с Чехословакией ему передавался в дополнение к немецкому мощный военный потенциал, в котором так нуждался Рейх), впечатление, что Запад все проглотит. Но когда Гитлер проглотил англосаксонскую наживку, оказалось, Англия заняла неожиданно жесткую позицию по Польше, и локальное мероприятие Адольфа Алоизовича обернулось не еще одной маленькой победной войной, а мировым конфликтом. По-видимому, так и было задумано. Собственно, так же было задумано и исполнено в случае с мировой войной 1914-1918 гг., когда Англия создала у немцев впечатление, что не вмешается в войну на стороне Франции и России. Ай да англосаксы, ай да сукины дети, заставили Германию дважды наступить на одни и те же грабли.

Ошибки, глупость и… их системное программирование в истории. Разумеется, все не так просто и не все так просто. Помимо планов и расчетов хватало ошибок, глупости, трусости, равнодушия, которые очень часто упускаются из виду историками и аналитиками. «Роль ошибки, легкомыслия и просто глупости, – пишет Л. В. Шебаршин, – никогда не учитывается в анализе политических ситуаций. В материалах расследований, отчетах, публицистических статьях, научных трудах логика и разум вносятся туда, где господствовали неразбериха и некомпетентность, отметается элемент случайного, все события нанизываются на железный стержень рациональной, злой или доброй, воли. В жизни так не бывает». Иными словами, как гласит один из законов Мерфи, не ищи злого умысла там, где достаточно глупости. Впрочем, в жизни не бывает и так, чтобы всё или бóльшая часть объяснялось глупостью и просчетами. Более того, умысел очень неплохо упрятывается в глупость, халатность, чрезмерное усердие. И это еще более усложняет задачу историка. Вот пример роли непоследовательности и просчета.

Г. Манн пишет, что как только Гитлер пришел к власти, польский полудиктатор Пилсудский обратился к французам с предложением раздавить возникающую опасность в зародыше (как раздавить – ясно), и нужно сказать, что это было вполне выполнимо. Французы сначала колебались, однако после первой же «мирной речи» Гитлера отказались от силового решения. В результате, заключает Манн, уже в 1933 г. оформилась модель поведения европейских держав во всех дипломатических кризисах 1933-1939 гг.: если одна держава (Франция, Польша, Британия и Россия) были готовы действовать, то остальные – нет, а инициатор не хотел браться за решительное дело в одиночку; результат – готовность всех европейских держав к односторонним соглашениям с Германией.

Такая обстановка, естественно, была благоприятной для действий Гитлера, но она же и убаюкивала его, создавала уверенность в безнаказанности, а это лучшая западня – здесь и играть специально не надо, все играется как бы само. В конце концов, Гитлер начал локальную войну, которая, благодаря поразительному, но столь часто встречающемуся в истории взаимоналожению глупости, ошибок, долгосрочных планов и хитрых комбинаций серьезных игроков, стала прологом мировой. А такую войну Германия объективно не могла выиграть – не было ни ресурсов, ни экономического, ни военного потенциала. Иными словами, Гитлера подтолкнули к войне, к которой он не был готов и потому не мог выиграть.

О том, что Гитлер не готовился не то что к мировой, но просто к серьезной войне, не думал об этом (хотя в среднесрочной перспективе, несомненно, готовился к широкомасштабной агрессии – и подсекли его вовремя), свидетельствует его поведение летом 1939 г. Альберт Шпеер вспоминает, что Гитлер был убежден: после мюнхенской капитуляции Запад проявит уступчивость и в случае немецкой оккупации Польши, английский генштаб убедит свое правительство не ввязываться в бесперспективную войну с Германией.

Объявление Англией и Францией войны застало Гитлера, который, как отмечают исследователи, в 1939-1941 гг. практически не использовал в выступлениях термин «мировая война», врасплох, и он растерялся. Правда, он пытался утешать себя и свое окружение тем, что «демократии» объявили войну для сохранения лица, не всерьез, а потому приказал вермахту держаться оборонительной тактики (отсюда, например, запрет немецким подлодкам атаковать французский корабль «Дюнкерк» и ряд подобных распоряжений). Все изменилось, однако, после бомбежки британцами Вильгельмсхафена и гибели «Атении» – Гитлер понял, что это война, война серьезная и с серьезным противником. После этого, пишет Шпеер, Гитлер «на время… явно утратил успокоительный облик никогда не ошибающегося фюрера». Только теперь до Гитлера дошло, что он начал мировую войну. Так к мировым войнам не готовятся и так их не начинают. Ну а решение полностью подчинить экономику Германии военным целям, Гитлер (как показывают исследования) принял только в конце 1941 г., после неудачи блицкрига, после того, как в России «немецкая военная организация не выдержала суровой зимы» (А. Шпеер) и, добавлю я, усилий «русского Бога», роль которого успешно выполнили советская организация фронта и тыла и русский солдат.

В случае с Польшей Гитлер, похоже, заглотнул не только западную наживку, но и советскую. Грязный трюк? Нет, грязный мир большой политики, где нет морали, но только сила, хитрость и интерес. Августовский договор между Германией и СССР, конечно, развязывал Гитлеру руки в отношении Польши. Сталин, однако, сделал ход, который, помимо прочего, навсегда похоронил возможность в будущем обвинить его в развязывании мировой войны: советские войска были введены на польскую землю только тогда, когда Польша перестала существовать как государство. Вся вина теперь ложилась на Гитлера.

По иронии истории, единственный в ту эпоху руководитель крупного государства, не готовый по-настоящему к мировой войне, – Гитлер, начал ее. По иронии истории, единственный крупный государственный деятель эпохи, который на данный момент не хотел (естественно, не по причине миролюбия, а из-за недостаточной готовности) мировой войны, начал ее – и оказался единственным виновником, тогда как желавшие (по разным причинам, с разными целями и в разной временной перспективе) именно мировой войны Черчилль, Рузвельт, Сталин выступили как борцы с агрессором, с угрозой нового мирового порядка, мирового Рейха. И произошло это не столько потому, что историю пишут победители, сколько потому, что именно вышеназванное трио – «тегеранская тройка нападения» – оказались политиками мирового масштаба, виртуозами мировой шахматной, карточной и т. д. игры, а неудавшийся художник из Вены (с кем за один стол играть сел, бос та?) так и остался, пусть талантливым, но провинциальным по сути политиком, политиком в лучшем случае странового уровня, хотя и харизматическим лидером, фюрером, пустившим судорогу в народы всего мира и заставившим их трепетать. В этом – тотально-личностном (будь то монархия или революционная по происхождению харизма) характере лидерства континентальных деятелей, с одной стороны, и их неадекватному пониманию мира, построенного на господстве островного принципа и возникшей на его основе военно-социальной машины и заключалось главное противоречие деятельности великих континентальных вождей, а также причина «блеска» подъёма и «нищеты» геоисторического финала, неизбежность которого определялась и таким фактором как Россия.