Читать онлайн «Социализм. Экономический и социологический анализ». Страница 30

Поскольку принцип экономичности приложим ко всем действиям человека, необходима особая осторожность, когда пытаются отделить внутри этой единой сферы "чисто экономические" действия от всех остальных. Такое различение, необходимое для многих научных задач, позволяет выделить особенную цель и противопоставить ее всем другим. Эта цель -- здесь мы не станем обсуждать, является ли она окончательной или служит только средством для какой-нибудь другой, -- состоит в максимальном увеличении дохода, исчисляемого в деньгах. Потому и невозможно ограничить ее специально выделенной сферой действий. Конечно, для каждого индивидуума она ограничена, но это определяется его общим мировоззрением. Одно -- для человека чести, другое -- для того, кто продает своего друга за золото. Разграничение не оправдывается ни характером целей, ни особенностью средств. Оно оправдано единственно особой природой применяемых методов. Только использование точных расчетов отличает "чисто экономические" действия от всяких других.

Сфера "чисто экономического" совершенно совпадает со сферой денежных расчетов. Мы склонны придавать этому виду деятельности особую важность только потому, что там мы имеем возможность с помощью вычислений сопоставлять альтернативные решения с детальной точностью -- обстоятельство, очень важное для нашей мысли и нашего поведения. Легко упустить из виду, что это различие есть различие в технике мысли и действия и никоим образом не затрагивает конечных целей действий, в сущности единых; Неудачу всех попыток представить "экономическое" как особый раздел рационального, а в нем выделить еще более узкий раздел "чисто экономического" не следует приписывать использованному аппарату анализа. Не может быть сомнений, что эта проблема разрабатывалась с большой изощренностью и настойчивостью, и отсутствие ясных результатов отчетливо свидетельствует, что на этот вопрос просто не может быть удовлетворительного ответа. Ясно, что область "экономического" есть то же, что область рационального, а "чисто экономическое" -- это всего лишь область, в которой возможны денежные вычисления.

В конечном счете, для человека есть всего лишь одна цель: достижение наибольшего удовлетворения. Сюда включено удовлетворение всех видов человеческих желаний и потребностей независимо от их природы: материальной или нематериальной (духовной). Вместо слова "удовлетворение" мы могли бы использовать слово "счастье", если бы не страх перед ложным толкованием, очень вероятным из-за традиционного спора между гедонизмом и эвдемонизмом. [112]

Удовлетворение субъективно. Современная социальная философия столь часто подчеркивала это свое отличие от прежних теорий, что возникла склонность забывать, что физиологическая природа человека и традиционная общность взглядов и эмоций порождают далеко идущее сходство в оценке потребностей и способов их удовлетворения. Именно это сходство оценок делает возможным существование общества. В силу общности целей люди способны жить вместе. По сравнению с тем, что большинство целей (в том числе важнейших) -- общее для подавляющей части человечества, то обстоятельство, что некоторые цели разделяются лишь немногими, является малосущественным.

Обычное разделение между экономическими и неэкономическими побуждениями обесценивается тем, что, с одной стороны, цели экономической деятельности лежат за пределами экономики, а с другой -- вся рациональная деятельность есть деятельность экономическая. Вместе с тем есть хорошие основания для выделения "чисто экономической" деятельности (т. е. деятельности, поддающейся денежной оценке) из всех других. Как мы уже видели, за пределами сферы денежных расчетов остаются только промежуточные цели, поддающиеся непосредственной оценке. Значит, есть нужда в обращении к таким суждениям. Признание этой нужды и составляет основу для рассматриваемого нами различения.

Если, например, народ желает воевать, было бы незаконно рассматривать это желание как непременно иррациональное только потому, что причина этой воинственности обычно лежит за пределами "экономического", как, например, в случае с религиозными войнами. Если народ решает воевать с полным знанием всех фактов, рассудив, что цели войны важнее, чем неизбежные жертвы, и что война есть наилучший способ достижения этих целей, то война не может быть оценена как иррациональное поведение. В данном случае нет нужды рассуждать, разумно ли наше предположение или может ли оно вообще когда бы то ни было быть разумным. Такое рассмотрение необходимо, когда приходится выбирать между войной и миром. Именно для того, чтобы сделать такой выбор отчетливым, и было введено рассмотренное нами различение.

Нужно только припомнить, сколь часто войны или таможенные барьеры рекомендовались как "выгодные" с "экономической" точки зрения, чтобы понять, сколь часто об этом забывали. Насколько более ясными были бы политические дискуссии последнего столетия, если бы не упускали из виду различие между "чисто экономическими" и "неэкономическими" основаниями действия.

При социализме все средства производства являются собственностью коммуны. Только коммуна распоряжается, как их использовать в производстве. Коммуна производит, произведенное достается коммуне, и коммуна решает, как распорядиться произведенным.

Современные социалисты, особенно марксистского толка, многозначительно настаивают на обозначении социалистической коммуны как общества, из чего следует, что передача средств производства в исключительное распоряжение коммуны есть обобществление средств производства. Против самого выражения возразить нечего, но надо иметь в виду, что его используют для сокрытия одной из важнейших проблем социализма.

Слово "общество" и соответствующее прилагательное "общественный" имеют три различных значения. Это, во-первых, абстрактная сущность общественных взаимоотношений, во-вторых, конкретное объединение индивидуумов, а между этими резко различными значениями обыденная речь поместила третье: абстрактное общество предстает персонифицированным в таких выражениях, как "человеческое общество", "гражданское общество" и т. п.

Маркс использовал термин во всех трех значениях. Это было бы не важно, если бы он четко разграничивал их применение. Но он-то поступал как раз наоборот, для своих целей манипулируя ими с мастерством фокусника. Когда он говорит об общественном характере капиталистического производства, он использует слово "общественное" в его абстрактном смысле. Когда он говорит об обществе, страдающем от кризиса, он подразумевает персонифицированное человечество. Когда он говорит об обществе, которое должно экспроприировать экспроприаторов и обобществить средства производства, он имеет в виду конкретное объединение людей. В цепи его рассуждений все значения взаимозаменяемы -- чтобы доказать недоказуемое. Причиной этих манипуляций было желание избежать употребления термина "государство" или его эквивалентов, поскольку это слово вызывало неприятные ассоциации у тех поклонников свободы и демократии, поддержки которых марксисты не хотели лишаться с самого начала. Программа, которая бы отдавала государству всю ответственность и все управление производством, не имела шансов на поддержку в этих кругах. Потому-то марксистам и приходилось постоянно изобретать фразеологию, которая бы маскировала сущность программы, успешно бы скрывала пропасть между демократией и социализмом. Можно без преувеличений утверждать, что люди, жившие в десятилетия перед первой мировой войной, не разобрались в этих хитросплетениях.

Современное учение о государстве понимает под государством авторитарное образование, аппарат принуждения, характеризуемый не своими целями, но формой. Марксизм произвольно ограничил значение слова "государство", так что оно не включает социалистическое государство. Только те государства и формы государственных образований называются государством, которые возбуждают неприязнь у социалистических авторов. По отношению к своей цели, будущему государству, они отбрасывают с негодованием этот термин как унижающий и оскорбительный. Будущее государство называют "общество". За счет этих трюков марксистская социал-демократия получает возможность, с одной стороны, призывать к разрушению существующей государственной машины и фантазировать об отмирании государства, а с другой -- яростно бороться со всеми анархическими движениями и проводить политику, ведущую к созданию всемогущего государства [111*].