Читать онлайн «Революtion!». Страница 31

Поскольку большинство революций в мире разворачивалось по так называемому «центральному типу», то есть начиналось с победы в столице (таковыми, кстати, были и все русские революции), то для революционеров критически важно обеспечить превосходство в национальной столице. В этом отношении ситуация декабря 2011 г. выглядела для революционеров как нельзя более благоприятно.

В сжатые сроки им удалось мобилизовать для участия в московских акциях несколько десятков тысяч (до сотни тысяч) человек. Это немного, даже ничтожно мало по отношению к общей численности населения российской столицы, но более чем достаточно для создания плацдарма – «пятачка свободы» – в городе. Тем более что среди этих десятков тысяч было по крайней мере несколько тысяч человек (минимальная оценка – две-три тысячи), изначально нацеленных на самые активные действия и способных выступить их запалом.

Не менее важно, что в момент начала протестов большинство населения российской столицы воспринимало разворачивавшуюся на их глазах революционную динамику весьма позитивно. Почти половина москвичей (точнее, 46%) так или иначе одобряла протестные акции при четверти отнесшихся к ним отрицательно и еще 22% затруднившихся определить свое отношение или уклонившихся от ответа[63]. То есть в случае перехода революционеров к наступательным действиям имелся колоссальный резерв для расширения их поддержки.

Резюмирую: хотя возможность компрометации оппозиционного движения была заложена в самом составе его руководства – и это обстоятельство контролируемая властью пропагандистская машина отработала на все 100%, – в принципе для динамики революции подобная компрометация особого значения не имела. Для победы революции «центрального типа» поддержка оппозиции в Москве была более чем внушительной. В данном конкретном случае все упиралось не в политическую «пехоту» и в резерв, а в принципиальную неготовность оппозиционного штаба к генеральному сражению. У него не оказалось ни воли к власти, ни воли к борьбе.

С точки зрения власти несравненно более важной задачей, чем компрометация оппозиции, был ее раскол. На рубеже 2011–2012 гг. в российской политике сложилась уникальная, беспрецедентная коалиция – объединение против власти всех без исключения отрядов несистемной оппозиции. В одних рядах оказались либералы, левые и русские националисты.

Ничего подобного в российской политике не наблюдалось на протяжении почти двадцати лет, с рубежа 1980–1990 гг. прошлого века, когда антикоммунистическая коалиция «Демократическая Россия» объединила под своим зонтиком либералов и демократов, социал-демократов и левых некоммунистического толка, а также крайне немногочисленных в то время русских националистов-либералов. После падения коммунистического режима эта коалиция распалась, а три ее составляющие впали в состояние политического конфликта. Особенно непримиримыми выглядели отношения между демократами и русскими националистами, где не то что сотрудничество, но даже сближение казалось невозможным. И вдруг они оказались в общих рядах.

Для власти в целом и органов правопорядка в частности это была очень плохая новость в двух отношениях. Во-первых, в собственно политическом: ожил призрак коалиции, успешно протаранившей в свое время коммунистическую власть. А поскольку многие из нынешней власти в то время служили в организации, которая именовалась «щитом и мечом КПСС», то для них крушение коммунизма было еще и очень личной историей бесславного поражения и пережитого страха. И этот преследовавший их ночной кошмар вновь стал облекаться в политическую плоть.

Второй аспект коалиции носил скорее инструментальный, но не менее пугающий власть характер. К тому времени у националистов сложилась репутация политического течения, готового к уличным столкновениям и обладающего значительным контингентом подготовленных уличных бойцов. Репутация эта питалась так называемым «восстанием Спартака» – массовым выступлением футбольных болельщиков на Манежной площади 11 декабря 2010 г., когда ОМОН откровенно испугался пойти на разгон десятка тысяч разгневанных и воинственно настроенных молодых людей.

Здесь сразу же стоит внести важное уточнение: хотя футбольные болельщики в России настроены в значительной части националистически, равно как футбольные болельщики многих других стран мира, это вовсе не означает, что они являются членами националистических организаций или находятся в сфере влияния подобных организаций. Другими словами, футбольные болельщики сами по себе, а националисты – сами по себе. И выступление на Манежной площади 11 декабря 2011 г. было организовано именно так называемыми спартаковскими «фирмами» (организованными группами болельщиков «Спартака»), протестовавшими против попытки правоохранительных органов замять убийство спартаковского болельщика Егора Свиридова, но никак не русскими националистами.

Но хотя последние на этом «празднике непослушания» были, что называется, сбоку припека, им удалось извлечь немалые политические дивиденды из организованного не ими мероприятия. Националисты ассоциировали себя с выступлением на Манежной и успешно создали впечатление, что именно они выступили его закоперщиком. По горячим следам «восстания Спартака» сформировалось представление о русских националистах как мощной уличной силе. Без обиняков скажу, что это был чистой воды миф. Однако миф успешный, то есть обладающий убедительностью. И убедил он как либералов, так и власть.

В воспаленном испугом сознании последней вырисовывалась апокалипсическая картинка. Вот хитроумные либералы, питающиеся и направляемые «мировой закулисой». У них есть мозги, деньги, массмедиа, связи, влияние. Но нет ударной уличной массовки.

А вот безмозглая, но воинственная масса русских националистов, которую хлебом не корми, а дай подраться – «за расу, и за Одина, и за рабочий класс». И – о ужас! – эти две силы начали объединяться. Во вновь образованном тандеме националистам отводилась роль наконечника копья, тарана, который пробьет кремлевские стены.

Понимаю, что у многих читателей это описание вызовет сардоническую ухмылку, а то и смех. Но я могу абсолютно уверенно утверждать, что для ряда людей в Москве, наделенных властью и доступом к информации, эта фантасмагорическая картинка обладала убедительной силой реальности. (Это, кстати, и есть главный критерий дееспособности мифа: убеждает он в своей реальности или же нет.)

Несколько забегая вперед, скажу, что миф о русском национализме как главной силе уличного протеста вполне может оказаться самосбывающимся пророчеством. До пяти тысяч русских националистов приняло участие в войне на востоке Украины – в Донецкой и Луганской областях. В Россию они вернулись, приобретя военный опыт, закалку и став частью боевого содружества. Соответственно, в случае политического кризиса эти люди могут с успехом участвовать в уличном протесте.

Однако в 2011–2012 гг. русский национализм не обладал подобным потенциалом. А его мобилизационные возможности выглядели откровенно убогими. В чем можно был легко убедиться, оценив численность русских националистических колонн в ходе массовых манифестаций зимы 2011-12 г.: maximum maximorum 2–3 тыс. человек русских националистов на несколько десятков тысяч либеральных хипстеров.

Часть русских националистов была готова к уличному конфликту и даже заряжена на него. Равно как и национал-большевики Лимонова. Но, как известно, бодливой корове бог рогов не дает. Верхушка оппозиции избегала даже намека на решительные действия, а сами по себе националисты и национал-большевики спровоцировать что-нибудь подобное не могли или не решались.

Так или иначе, объединение различных идеологических сегментов оппозиции и перспектива координации их действий выглядели для Кремля политической угрозой. Купировать это можно было, расколов хрупкое и условное единство. И здесь на помощь власти пришло неожиданное обстоятельство – так называемый «панк-молебен» группы «Пусси Райот» в храме Христа Спасителя в Москве 21 февраля 2012 г.

При ретроспективном анализе динамики, воспоследовавшей «молебну», легко обнаружить, что событие, не тянувшее на больше, чем хулиганская выходка, было умело использовано властью в двух видах: во-первых, чтобы вбить клин между либеральной и националистической группами оппозиции; во-вторых, чтобы перекоммутировать общенациональную повестку.

Хорошо известно, что для русских националистов православие служит одним из краеугольных камней русской идентичности, в то время как неотъемлемой частью либерального символа веры выступают презумпция свободы слова и скептическое отношение к религии и церкви. Схематично либералы оказались на стороне «Пусси Райот», а националисты – против.

Усилиями пропагандистской машины этот, честно признаем, малозначительный эпизод был раздут до масштабов чуть ли не общенациональной катастрофы (причем вопреки воле и намерению Русской православной церкви), а напряжение в обществе искусственно поддерживалось длительное время. Самоопределение различных политических групп по отношению к этому событию поляризовало их позиции, подрывая взаимопонимание и взаимодействие в рамках оппозиции.