Читать онлайн «Конфиденциально. Ближний Восток на сцене и за кулисами». Страница 33

В первой половине ноября 1970 года Каир для встречи с Садатом посетил руководитель разведки Саудовской Аравии Камель Адхам — доверенное лицо саудовского короля Фейсала. Адхам сказал президенту, что американцев весьма тревожит присутствие русских в Египте. Садат понял, что США практически выдвигают условия для улучшения отношений с Египтом, и без колебаний ответил Адхаму о своей готовности прекратить «советское присутствие» в Египте, но как только осуществится первая фаза отвода израильских войск с Синая. Садат запросил цену, но очень невысокую, за то, чтобы сделать такой болезненный для Египта шаг навстречу американцам, — только первую фазу отвода войск Израиля. Он не мог не понимать, что такой отвод, без чего невозможно было бы открыть Суэцкий канал, отнюдь не противоречит интересам и самих США. Камель Адхам спросил Садата, может ли он передать все это американцам, Садат ответил утвердительно. Таков был первый сигнал, который получили США от нового президента Египта[24].

Кое-что Государственный департамент и Совет национальной безопасности США могли почерпнуть и из анализа публичных выступлений Садата. Его речи и интервью пестрели фразами «о продолжении линии Насера», «о благодарности в адрес Советского Союза», «о долге защищать интересы всей арабской нации» и так далее и тому подобное. Однако уже в этих первых заявлениях присутствовали нотки, свидетельствующие о готовности Садата к «игре» с США.

Так, в интервью У. Кронкайту, которое было передано по американскому телевидению 7–8 января 1971 года, Садат, подчеркнув, что он «полностью предрасположен к мирному урегулированию», добавил: «Я не завишу ни от каких советских гарантий» и «Наша политика делается в Каире нами и никогда — другими странами». И наконец, настоящим «сигналом» для американцев было выдвинутое Садатом 4 февраля 1971 года предложение об открытии Суэцкого канала в условиях «прекращения враждебности» и некоторого отвода израильских войск к востоку от канала. Самое главное, что, предложив такую развязку, Садат вообще обошел вопрос о судьбе всех остальных арабских территорий, захваченных в 1967 году.

Все, вместе взятое, — оценка личности Садата, анализ его первых выступлений, информация из саудовских источников — определило решение США запустить пробный шар: Государственному секретарю Роджерсу было поручено встретиться с египетским министром иностранных дел Махмудом Риядом. Удовлетворенный этим разговором, Роджерс в начале мая 1971 года прибыл в Каир для встречи теперь уже с самим Садатом.

Есть основания считать, что ни Никсон, ни Киссинджер, ни Госдепартамент во главе с Роджерсом не ожидали, что уже эта первая встреча с новым египетским президентом станет такой продуктивной для Соединенных Штатов. Во время беседы Садат, вдруг переключившись на другую тему, без всяких обиняков спросил Роджерса, почему тот не поднимает вопроса «о советском присутствии в Египте». Зная через К. Адхама о настроениях нового президента Египта, госсекретарь США обретал уникальную возможность получить подтверждение информации руководителя саудовской разведки от самого Садата, причем не прилагая к этому никаких усилий. Садат повторил Роджерсу, что после первого этапа отвода израильских войск от Суэцкого канала советские специалисты покинут Египет.

Между тем США в тот момент еще не верили Садату. Особенно после того, как он предоставил право советским военным кораблям заходить в некоторые египетские порты. Садат, правда, в конфиденциальном послании Никсону просил не возражать против этого, но американская разведка доносила, что египетский президент, даже разворачиваясь в сторону США, все еще проводит просоветскую политику.

4 февраля 1971 года, то есть именно в тот день, когда Садат объявил о своем намерении в одностороннем порядке открыть Суэцкий канал, он направил послание советскому руководству, в котором говорилось о необходимости дать отпор «бесчестному союзу врагов прогресса, свободы и мира». Послание было передано через хорошо известного в СССР соратника Насера Шарави Гомаа. Для пущей убедительности в том, что он, Садат, не отступает от насеровской линии, Гомаа был представлен в послании в качестве его личного друга и коллеги, к которому он испытывает полное доверие. Через три месяца этот друг и коллега был посажен Садатом в тюрьму.

Но даже после того, как все близкое насеровское окружение оказалось в заключении, Вашингтон все еще держал паузу, не идя на радикальное сближение с Садатом. Колебания Вашингтона усугубляла позиция Израиля, да и сам президент Никсон, ломающий голову над тем, как выйти из вьетнамского тупика, не был заинтересован в тот момент вводить в американо-советские отношения такой раздражитель, как откровенный флирт США с «преемником» Насера.

Садат начал испытывать опасения, что его сигналы, направленные американцам, не срабатывают, — ведь он очень многое поставил на карту.

Еще до ареста соратников Насера А. Сабри, Ш. Гомаа, С. Шарафа и других Садат в своем послании советскому руководству в дни работы XXIV съезда КПСС предложил подписать договор о сотрудничестве между двумя странами с целью укрепить советско-египетские отношения. После ареста этих просоветски настроенных деятелей Садат, опасаясь полного провала своей политики, подписал этот договор, как он считал, обезопасив себя со стороны СССР. Одновременно он довел до американцев, что этот договор не только не означает отказа от стремления сблизиться с Соединенными Штатами, но даже поможет этому, создав своеобразную ширму для его маневра. Но США продолжали держать паузу. В таких условиях Садат в 1971 году нанес еще один визит в Москву. Все было как в «добрые времена». «Я всегда говорю своему народу, — заявил Садат во время переговоров в Москве, — что вы стояли рядом с нами как искренние друзья в часы невзгод. Я считаю, что цель империалистических держав — вбить клин между нами и Советским Союзом. Это на пользу лишь Америке и сионизму».

К большому сожалению, в Кремле верили таким словам. Мне говорил резидент нашей внешней разведки в Каире Вадим Кирпиченко — мой друг еще по Московскому институту востоковедения, в котором мы оба учились (дружба наша укрепилась в то время, когда я возглавлял СВР, а генерал Кирпиченко помогал мне освоить новые обязанности), — что он докладывал в Центр о стремлении Садата переориентировать свою политику. Но трудно, если вообще возможно, было в то время пробить любыми аргументами и даже фактами стену, которую возвели лица, подписавшие договор с Садатом, — очень сильный в то время председатель Президиума Верховного Совета СССР Подгорный, которого сопровождали в Каир и участвовали в подписании договора министр иностранных дел Громыко и секретарь ЦК КПСС Пономарев. Этих двоих людей, отвечающих за внешнюю политику страны, Подгорный специально «приобщил» к документу, который был представлен в Политбюро как достижение, обеспечивающее преемственность курса Насера в Египте. Такой линии подыгрывал и советский посол в Каире В.М. Виноградов.

Однако в руководстве СССР были и те, кто начинал сомневаться в этом. В первых числах июня 1971 года меня попросил срочно зайти к себе Л.М. Замятин — генеральный директор ТАСС, который сказал: «Я был на заседании Секретариата ЦК, на котором секретарь ЦК Демичев спросил, почему нет информации от Примакова по Египту (в то время я уже перешел на работу из газеты „Правда“ в Институт мировой экономики и международных отношений Академии наук. — Е. П.). Мне поручено направить тебя на месяц на Ближний Восток в качестве специального корреспондента ТАСС. Согласен?» — задал мне риторический вопрос Замятин.

Незамедлительно вылетел в Каир, где состоялось много встреч с моими хорошими знакомыми по пятилетнему пребыванию в Египте в качестве собственного корреспондента «Правды». Из бесед с исполняющим в то время обязанности руководителя еще не распущенного Арабского социалистического союза бывшим премьер-министром Азизом Сидки (в его кабинете висели два портрета — Насера и Садата, а в приемной уже один портрет — Садата), государственным министром Зайятом, политическими деятелями Халедом Мохиэддином, Ахмедом Хамрушем, Фуадом Мурси, журналистами, политическими обозревателями ведущих каирских газет Мухаммедом Ода, Филиппом Галябом, Мухаммедом Саидом Ахмедом, Адилем Хусейном, официальным представителем правительства ОАР Тахсином Баширом и другими сложилось определенное представление о тех процессах, которые получили развитие в Египте после смерти Насера.

Об этих представлениях я доложил в Москву шифротелеграммами не из Каира, а из Бейрута. Почему — расскажу позже. А сейчас хотел бы подробнее осветить мою встречу в Каире 12 июня с американским журналистом, корреспондентом «Нью-Йорк таймс» Р. Андерсоном. Я знал его историю пребывания в Москве, где он тоже представлял «Нью-Йорк таймс». Андерсон влюбился в студентку МГИМО и после дикого скандала — в те годы такие браки с иностранцами, мягко говоря, не поощряли — все-таки женился на ней, но был вынужден в результате этого покинуть Советский Союз. Не знаю, сразу или нет, но его жене разрешили выезд, однако въезд в СССР, как она поняла, ей был закрыт. А престарелые ее родственники находились в Куйбышеве (ныне — Самара), и ее муж хотел хоть каким-то образом пробить этот запрет и устроить жене поездку к родным. Пишу об этом подробно, так как думаю, что откровенная беседа со мной по инициативе Андерсона могла быть связана с его стремлением организовать поездку жене.