Читать онлайн «Поворот под Москвой». Страница 18

Эти обстоятельства, а также первые бои на Можайской линии обороны, в результате которых русские части были вынуждены отступить[105], убедили немецкое командование в том, что русская армия, испытывая недостаток сил на большом по протяженности фронте, сосредоточила только в немногих пунктах сильные группировки с целью прикрыть от разгрома основные силы и создать основу для дальнейшего ведения борьбы, что она не будет располагать крупными боеспособными резервами до наступления зимы. Поэтому немецкое командование считало, что можно продолжать наступление имеющимися силами, прорвать неглубокие оборонительные линии русских и быстро окружить Москву. В такой оценке обстановки, реально определившей лишь тяжелое положение Красной Армии, не были учтены три важных фактора. Во-первых, Можайская линия обороны, имевшая глубоко эшелонированные (на 100 км) оборудованные позиции с многочисленными природными и противотанковыми препятствиями, позволяла русским осуществлять медленный организованный отход на восток с боями, нанося немцам все новые потери. На пути наступления немцев протекали реки Лама, Москва, Колоча, Лужа, Пахра, Ока, Протва, Уна, Плава и Суходрев. К позициям Можайской линии обороны подходили хорошие железные и шоссейные дороги, позволявшие осуществлять переброску войск туда, где они были особо необходимы, и быстрый подвоз пополнений. Кстати, эти дороги, начиная с середины октября, почти не подвергались налетам немецкой авиации. Действия 2-го воздушного флота были направлены преимущественно против противника, располагавшегося непосредственно перед немецкими боевыми порядками, с целью поддержки наступления своих войск. Железнодорожная распределительная сеть под Москвой, разрушение которой было бы особо важно для нарушения системы снабжения русских войск, не подверглась сколько-нибудь сильному воздействию авиации. В течение всего октября немецкая авиация осуществила только 17 ночных беспокоящих налетов и 6 дневных налетов на Москву, самым крупным из которых (59 самолетов) был налет 28 октября. Но при этом немецкой авиации не удалось нанести большого урона городу[106].

Вторым фактором был новый метод ведения боевых действий, примененный Жуковым. Он был необходим как для боевого использования небольших, часто с этой целью созданных частей, так и в связи с тем, что бои проходили вблизи русской столицы. Отступление с Можайской линии обороны и оставление большой территории было далее невозможно, если Сталин хотел удержать Москву[107]. Красная Армия практически сражалась на последнем рубеже. Поэтому Жуков делал все, чтобы использовать свои небольшие силы по возможности более эффективно, создавая с этой целью в армиях на наиболее опасных участках глубоко эшелонированные противотанковые и артиллерийские очаги обороны, вынуждавшие наступающего противника прорывать все новые и новые позиции. Кроме того, танки теперь использовались не только для поддержки пехоты, но и сосредоточенно для борьбы с немецкими танками. Для укрепления обороны Сталин немедленно направил все имевшиеся в его распоряжении противотанковые подразделения на фронт для использования их на главных направлениях. В осуществлении этого нового метода ведения боевых действий, обеспечивавшего широкие возможности маневра и сочетавшего огневое воздействие с быстрыми контратаками на флангах наступающего противника, все большую поддержку оказывала русская авиация. Советские летчики, действуя со стационарных аэродромов под Москвой, все чаще вступали в бой и наносили немецким войскам ощутимые потери. В период с 10 по 31 октября советская авиация совершила около 10 тыс. самолето-вылетов в расположение войск группы армий «Центр»[108], действуя даже тогда, когда немецкая авиация из-за погодных условий не могла летать.

Третий, решающий фактор заключался в характере боевых действий. С приближением фронта к Москве повысился моральный дух красноармейцев. В своем приказе войскам Западного фронта Жуков указывал:

«В этот момент все, от рядового красноармейца до старших командиров, должны смело и непреклонно сражаться за Родину, за Москву! Проявление трусости и паники в этих условиях равносильно предательству. В связи с этим приказываю: 1. Трусов и паникеров, оставляющих поле боя, покидающих без приказа занимаемые позиции и бросающих оружие и снаряжение, расстреливать на месте. 2. Ответственность за выполнение этого приказа возложить на военные суды и прокуратуру… Ни шагу назад! Вперед за Родину!»

Хотя этот приказ и аналогичные распоряжения не потеряли своей силы и во второй половине октября, следовало в целом констатировать усиление воли к борьбе и повышение морального духа советских солдат. Примером для других войск служили соединения, прибывшие с Дальнего Востока. Особенно советская пропаганда выделяла боевые подвиги 316-й стрелковой дивизии под командованием генерала И.В. Панфилова и 78-й стрелковой дивизии под командованием генерала А.П. Белобородова, входивших в 16-ю армию Рокоссовского. Обе дивизии за проявленное мужество были переименованы, соответственно, в 8-ю и 9-ю гвардейские стрелковые дивизии[109].

Не только строгие приказы и политические лозунги, выдвигаемые политработниками, приводили к повышению моральных качеств воинов, но и страх перед немецким пленом[110]. О судьбах русских военнопленных очень скоро стало известно советским солдатам. Бок, во время поездки на фронт убедившись в тех тяжелых условиях, в которых находились русские военнопленные, записал в своем дневнике, что мучения, голод, расстрелы солдат — все это было в действительности.

«Ужасным было впечатление от десятков тысяч русских военнопленных, которые почти без охраны двигались к Смоленску. Бледные и изможденные, эти несчастные люди еле держались на ногах. Многие погибли в пути. Я говорил об этом с командованием армий, но вряд ли это поможет».

Свою роль сыграл и «приказ о комиссарах». Советские политработники понимали, что в случае пленения они неизбежно будут убиты, и побуждали своих солдат к сопротивлению из последних сил, так что те, будучи поставлены перед альтернативой — сдаваться немцам в плен или продолжать борьбу, — склонялись к последнему. И хотя некоторые немецкие командиры требовали отменить этот приказ из-за его негативных последствий для действий немецкой армии, Гитлер не пошел навстречу этим пожеланиям, так как это противоречило его идеологии. Не только командующие на фронте, но и пропагандистские организации пытались устранить очевидные недостатки, так как они понимали, что русские солдаты едва ли верили немецким передачам и листовкам. В одном из донесений отдела пропаганды вермахта при командовании тылового района группы армий «Центр» приводилось по этому поводу знаменательное высказывание:

«Создание благоприятного настроения у населения затрудняет… наше обращение с военнопленными. Снова и снова имеют место случаи, когда попросту расстреливают пленных, которые вследствие изнеможения не могут продолжать двигаться… Известия об этих случаях, когда пленные расстреливаются в населенных пунктах, моментально распространяются на весь район».

Но немецкое командование не проявляло большого желания улучшать положение советских военнопленных и привлекать кого-нибудь к ответственности за массовые расстрелы этих людей, которые добровольно сдались немцам. Напротив, Йодль в своей резолюции на вышеприведенном донесении указывал:

«Нужно вести контрпропаганду, а именно — нужно было указать, что в этом случае речь идет о военнопленных, которые отказываются идти дальше не потому, что они больше не могут, а потому, что не хотят. Во всех подобных донесениях меня удивляет, что констатируется лишь, в результате каких наших неправильных действий вражеская контрпропаганда получает выгодные для себя аргументы. Было бы правильнее докладывать о том, какие контрпропагандистские меры следует предпринять».

Органы немецкой службы безопасности, проводя политику террора в отношении гражданского населения и массовые расстрелы, лишь усиливали ненависть русских к немецким оккупантам. Положение русского населения ухудшала также директива о подавлении партизанского движения от 25 октября, которая рекомендовала вермахту воспитывать у населения уважение к немцам и тем самым добиться его доверия. Но следствием этой директивы было не доверие, а еще более глубокая ненависть к немцам и страх перед ними. Тяжелое продовольственное положение гражданского населения в оккупированных районах убеждало красноармейцев, что немецкие солдаты пришли не как «освободители», а как поработители и что следует бороться против них всеми имеющимися средствами. При этом не только простые солдаты, но и прежде всего советская интеллигенция глубоко ненавидела немецких захватчиков. В 1941 году А. Сурков написал рассказ, в котором говорится о том, как красноармеец дает присягу. Солдат клянется: «Я — русский, солдат Красной Армии. Моя страна дала мне в руки винтовку. Она послала меня на борьбу против черных полчищ Гитлера, которые вторглись на мою землю… За мной сто девяносто три миллиона советских людей, и гитлеровское порабощение тяжелее, чем смерть… Я видел тысячи убитых женщин и детей, лежащих на шоссейных и железных дорогах. Их убили немецкие кровопийцы… Слезы женщин и детей жгут мое сердце. Убийца Гитлер и его орды заплатят своей волчьей кровью за эти слезы; ненависть мстителя не знает жалости».