Читать онлайн «Годы эмиграции». Страница 10

В отчете, представленном Чайковским сменившему его правительству в Архангельске, он пишет в конце лета, то есть уже после подписания мирного договора в Версале, о безуспешности своих бесед с представителями Польши, Белоруссии, Эстонии, Финляндии и Азербайджана об установлении совместных действий в борьбе против большевиков. Чайковский действовал как член Политического совещания, и объяснял неудачу неблагоприятным моментом, недоверием представителей окраинных народностей к существующему русскому дипломатическому аппарату и пережившей свое время практикой дипломатов, для "собирания российского государства" прибегавших к "приемам XVI и XVII веков".

И мы встречались с представителями разных народов, входивших в Россию и теперь стремившихся от нее отделиться. В защите целостной России, мы исходили из принятого Учредительным Собранием постановления о "Государстве Российском", как "демократической федеративной республике, объединяющей в неразрывном союзе народы и области в пределах, установленных федеральной конституцией, суверенные". При этом мы самым решительным образом отвергали право одностороннего отделения. Эта позиция была направлена одинаково против территориально-экспансионистских вожделений былых Союзников России и против расчленения ее изнутри, так называемыми, сепаратистами. Наши встречи и беседы тоже не встречали сочувственного отклика.

Не всё надлежит отнести полностью на счет недругов России. И друзья ее не находили общего языка, и взаимная полемика не прекращалась. Почти во всех антибольшевистских организациях происходили отколы и расколы. Главный водораздел проходил по {32} линии отрицания диктатуры: всякой? Или только большевистской, но не военной? От русской "Республиканской Лиги" откололись более левые; своя оппозиция возникла в весьма умеренном "Союзе Возрождения; и т. п. Почти каждая организация посылала свой меморандум Конференции мира, мало отличавшийся по существу от других, но умалявшийся в своем значении наличностью ему подобных.

Единственным исключением, как бы подтверждавшим правило, было образование блока русских политических и общественных группировок в протесте против захвата Бессарабии Румынией и ее претензий закрепить свой захват в международном порядке. Находившиеся в Париже члены Учредительного Собрания вместе с представителями парижского и итальянского отделов Союза Возрождения России, лондонского Союза русской демократии, Русского Республиканского Клуба в Париже и др. собрались 10 мая 1919 года под председательством Чайковского, выслушать представителей Бессарабии о создавшемся там положении, и приняли резолюцию об "энергичном протесте" с заявлением, обращенным к Конференции мира. Оно было подписано деятелями, встретившимися в эмиграции едва ли не в первый и последний раз: Керенский, Авксентьев, Зензинов, Слоним, Орест Розенфельд и тут же - В. Рафальский, Штрандман, бар. М. Таубе.

Не преувеличивая и не отдавая никому специального предпочтения, можно резюмировать положение словами К. Д. Набокова: "со времени созыва мирной Конференции в Париже, влияние русских политических деятелей, дипломатов и случайных советчиков на политику держав Согласия по отношению к России свелось к нулю" ("Испытания дипломата", стр. 268-269, 1921 г.).

Как ни велик был разнобой среди русских политических организаций, решающим и определяющим фактором все же оставались Союзники, и всякая попытка воздействовать на них наталкивалась неизменно на их эгоцентрическую заинтересованность, непоследовательность, а то и хаотичность общей политики в отношении к "русскому вопросу" и в их отношении друг к другу. Существует множество явно противоречивых заявлений Франции, Англии, США. Ограничимся всего одной иллюстрацией.

Когда началась на Волге вооруженная борьба с большевиками и образовался фронт Учредительного Собрания, министр иностранных дел Франции Пишон в июле 1918 года послал приветственную телеграмму эсеру Веденяпину, управлявшему ведомством иностранных дел Комитета Учредительного Собрания, так называемого КОМУЧа, в которой сообщал: "был счастлив узнать от Маклакова о создании правительства, имеющего целью восстановить нормальные условия жизни.. . Все здесь полагают, что только Учредительное Собрание может реорганизовать российское государство. Но невозможно отождествлять Учредительное Собрание с его Комитетом, из которого исключены две политические партии (большевики и левые эсеры, разогнавшие У. Ч. - М. В.), что колеблет самый принцип легальности... Вот почему ваше происхождение от У. С. не {33} имеет большого веса в глазах Европы. Это скорее моральная, чем законная сила".

А 10 месяцев спустя в ноте адмиралу Колчаку 26 мая 1919 года, за подписями Клемансо, Ллойд Джорджа, Вильсона и Сайонджи (глава японской делегации на Конференции мира), в числе условий, на которых Союзники соглашались продолжить помощь Колчаку, на первом месте значилось: "Как только адмирал Колчак достигнет Москвы, он тотчас же созовет Учредительное Собрание, избранное свободным, тайным и демократическим голосованием в качестве высшей законодательной власти для России. Если же к тому времени порядок не будет в достаточной мере восстановлен, адмирал Колчак созовет Учредительное Собрание, избранное в 1917 г., чтобы оно заседало, пока не станут возможны новые выборы" (последние слова подчеркнуты мною, как вызывающие естественное недоумение: надо ли было содействовать перевороту 18 ноября 1918 г., чтобы 26 мая 1919 г. предъявить новой власти, адм. Колчаку, ультимативное требование осуществить то, что составляло главное содержание деятельности не свергнутой Директории, а ненавистного заговорщикам Съезда членов Учредительного Собрания?) (Winston S. Churchill "The World crisis. - The Aftermath", p. 184, 1929).

Такова была общая обстановка - международная и в эмигрантской среде, когда я попал в Париж и Конференции мира оставалось всего месяц с небольшим, чтобы закончить первую и главную свою задачу выработать и заключить "Версальский мир" с Германией. Должен повторить: многое из описанного выше не было известно мне и большинству моих единомышленником тогда, когда события происходили и в связи с ними принимались решения. В свете последующего многое представилось совсем не таким, каким казалось в свое время. Может быть, не лишним будет и подчеркнуть снова, что сказанное, как и последующее, ни в какой мере не претендует быть историческим повествованием и того менее исследованием, а является всего только - личными воспоминаниями, притом не всегда участника в событии, а свидетеля или даже лишь наблюдателя со стороны.

{34}

ГЛАВА II

Безрадостное существование, политическое и личное. - Как мне "повезло". Первая случайная и краткосрочная, но интересная и нужная работа через полгода. - Служба в Комитете еврейских делегаций при Конференции мира, сменившаяся секретарской службой в Российском Обществе в защиту Лиги Наций. Специализация по вопросам о меньшинствах. - Сотрудничество в периодической и непериодической, русской и иностранной печати. - Участие в международных конференциях Союза Обществ в защиту Лиги Наций. - Конференции зарубежных организаций Партии социалистов-революционеров в Берлине, Праге, Париже.

Не будучи марксистом, я никогда не считал, что бытие определяет сознание. Декартовский афоризм: размышляю, следовательно, существую, - ближе характеризовал мое понимание смысла жизни и истории. Так сложилась история русской интеллигенции, что жизнь значительной ее части протекла за последнее столетие под знаком размышлений о социально-политическом переустройстве России и, с ней вместе, мира. И моя жизнь, как и жизнь моих сверстников, не составила исключения. Очутившись же вне России, мы еще острее восприняли свой долг активно вложиться в судьбы страны и революции, потерпевших катастрофическую неудачу не без нашего в том участия. Мы не переоценивали своих сил и объективной возможности, но это не освобождало нас от долга и обязательства всячески содействовать стране и народу поскорее выкарабкаться из большевистской бездны.

Что мы нашли в Париже было печально, неожиданно и не зависело от нас. При этом первые же наши попытки политической помощи России натолкнулись не только на неблагоприятные внешне-политические и международные условия, но и на тяжелое личное положение почти всех нас. Как народники, все мы отвергали социологический тезис о бытии, определяющем сознание. Но с первого же дня нашей добровольной экспатриации мы столкнулись с неопровержимостью древней мудрости: primum vivere, deinde philosophari. Как "жить", где найти заработок, чтобы получить возможность "философствовать", - в данном случае осведомлять международное и русское общественное мнение и официальную власть о том, что нам известно, может быть, лучше других, по положению и сравнительно недавним непосредственным впечатлениям от России.

Все эмигранты утратили свои очаги и заработки, былое социальное положение, часто и "профессию". Все были "деклассированны" и, за немногими исключениями, неимущи. Особенно тяжким было {35} положение людей умственного труда. Вместе с почвой, на которой они стояли, был утрачен и воздух, которым дышали, среда, в которой действовали. Привычные интеллигентам профессии - врачей, юристов, педагогов, литераторов, даже журналистов были во Франции недоступны эмигрантам в течение многих лет иногда и по закону, и почти всегда фактически: из-за незнания или недостаточного знания языка, отсутствия обязательного аттестата об окончании среднего учебного заведения и т. п.