Читать онлайн «Суд над Сократом (Сборник исторических свидетельств)». Страница 38

ПОСЛЕСЛОВИЕ

СУД ПОТОМКОВ

Посмертная реабилитация Сократа произошла не так уж скоро, и конечно, носила не юридический, а общественный характер. Ученики Сократа разбрелись в разные концы небольшого (по нашим меркам) греческого мира, основали собственные философские школы: Эвклид — в Мегаре, Федон — в Элиде, Аристигш — в Кирене; Антисфен жил в порту Пирей. По достоверным сведениям, Платон после казни учителя долго путешествовал, потом вернулся в родной полис, и в 387 году основал Академию… Особенно прославились Аристигш — родоначальник гедонизма, философии наслаждения (и телесного, и духовно-возвышенного), и Антисфен — от него берет начало противоположное направление, киническое, смысл которого в максимальном ограничении своих потребностей и желаний. Имена последователя первой философской ветви Эпикура и второй — Диогена Синопского, того, что "жил в бочке", известны всем… Разумеется, основным философским движением стал объективный идеализм Платона, а потом учение Аристотеля. К теме "реабилитация Сократа" названные события имеют прямое отношение: все ученики так или иначе стремились восстановить справедливость, доказать невиновность Сократа, неправедность его обвинителей и недругов. Особенно много в этом отношении сделали Платон и Ксенофонт, чьи защитительные сочинения уже знакомы читателю.

"Нет пророка в своем отечестве" — эта вечная истина подтвердилась и в нашем вечном сюжете. Признание, распространение и даже канонизация идей Сократа и их автора начались не на земле Аттики, а в других государствах и краях Греции, где при жизни Сократа никогда не видели (впрочем, он вообще был "домоседом" и путешествовать не любил). Впоследствии, спустя столетия, пылкие почитатели — из лучших намерений — создали множество изящных сказок о раскаянии и покаянии афинян (Диоген Лаэрций, с. 232). По другим версиям-мифам троица обвинителей была казнена разгневанным народом без суда и следствия (Диодор Сицилийский); Плутарх в присущей ему тончайшей и занимательнейшей литературной манере повествует, как опамятовшиеся граждане возненавидели Анита с присными, не давали им огня, отказывались мыться с ними в одной воде, т. е. в общей бане и плавать в том же бассейне, так что злодеям ничего не оставалось, как удавиться… (Плутарх "О зависти и ненависти", гл. 6). Исторический анализ говорит о другом; например, очевидно, что Ксенофонт совершенно иначе писал "Воспоминания", если бы массовое мнение в Афинах в отношении Сократа "перестроилось"; не преминул бы, конечно, поведать об этом и Платон в одном из "сократических" диалогов. Есть сведения (речь Лисия XXII, Ь), что в 387 году Анит был жив (и здоров?) и занимал немаловажную должность хлебного пристава; однако самым убедительным доводом, что Сократ еще долго представал для среднего афиняна фигурой одиозного нарушителя законов, является речь знаменитого оратора Эсхина (345 год, через 50 с лишком лет), где он, походя, замечает: "Афиняне, вы казнили софиста Сократа за то, что он воспитал Крития, одного из Тридцати, низвергших демократический строй" (1,173). Опытный ритор никогда бы не поплыл против народного мнения…

Возвращение Сократа в родной город "богоравным" мудрецом состоялось после потери Афинами независимости в 338 году, и наверное, не в один день чудо свершилось, а когда до "масс" дошла та простая истина, что теперь — в политическом и моральном унижении — им остается ухватиться только за свое великое прошлое, наполненное тенями знаменитых мужей. К этим мужам причислили, конечно, и "софиста" Сократа, которому поднесли чашу с ядом их отцы и деды… Вполне возможно, что тогда повсеместно прославленному уже мыслителю и был воздвигнут памятник, о котором сообщает Диоген Лаэрций.

В бесконечно долгий эллинистический период[216] Сократа ждала счастливая судьба; он был одним из немногих, кто не подвергался отрицанию и, тем более, новому, посмертному суду. Причин тому несколько; ну, ставшая с дистанции времени столь зримой несправедливость казни; еще то, что его учение пришло к потомкам через высоко чтимых Платона и Ксенофонта, пришло как бы в своих избранных, лучших страницах; а самое важное то, что его учение не было системой, "растущей" из одного корня-идеи. Его учение — это высокие заповеди, его учение — это высокоморальная жизнь и смерть. Именно поэтому его любили и постоянно ссылались на него столь разные люди, как Аристотель, Эпиктет, Цицерон[217], Сенека или Плотин… Каждый, разумеется, стремился подкрепить свою философию цитатами из Сократа, трактуя их на свой лад.

Оглядываемый нами чуть ли не 900-летний период в его второй половине характеризуется, прежде всего, соперничеством, взаимопроникновением и противоборством античного и христианского миросозерцаний и мировидений. В этом историческом "сражении" двух религиозных концепций участвовали — не по своей воле — Христос и Сократ, иногда их противопоставляли, чаще сопоставляли, ибо поистине в их земной юдоли немало сходного. Многие из отцов новой веры, постепенно бравшей верх[218], сослаться, например, на сочинение Блаженного Августина "О граде Божием"; хотя, конечно, язычника можно было уважать лишь в некоем историческом плане, но не в церковном.

…Перелистаем наш календарь эпох: европейское Возрождение, начавшееся и быстрее шедшее в архитектуре, живописи и скульптуре, вскоре коснулось и литературы, сначала сочинений римских авторов — Овидия, Цицерона, Сенеки; через них начали воскрешаться и греческие классики. В 1459 году во Флоренции вновь открывается платоновская Академия, в 1482 Марсилино Фиччино заново переводит Платона на латинский язык — и тут, разумеется, Сократ, его жизнь и учение не могли не войти в "программу" обсуждений и обучений.

Эразм Роттердамский (1469–1536) ставит Сократа почти в один ряд с христианскими святыми мучениками; особенно близки ему идеи самопознания, самоусовершенствования и мудрой веры в высший смысл того, что суждено испытать человеку. Один из участников диалога "Благочестивое застолье", Нефалий, говорит: "Поразительно! Ведь он не знал ни Христа, ни Святого Писания! Когда я читаю что-либо подобное о таких людях, то с трудом удерживаюсь, чтобы не воскликнуть: ""Святой Сократ, моли Бога о нас!""[219]

Не менее значимая веха — это отношение к Сократу великого французского моралиста Мишеля Монтеня (1533–1592). В его "Опытах" ("Les Essais"), давших начало всей мировой эссеистике, имя афинского философа встречается, вероятно, чаще всех остальных. Обе последние главы "Опытов", несомненно, писались на том же столе, на котором лежала "Апология" Платона; в чтении сократовских мыслей Монтень черпал силы в предчувствии надвигающейся неизлечимой болезни, когда его одолевали страх и боль небытия; из нее он целиком выписал в свою книгу речь Сократа после вынесения смертного приговора. Для Монтеня, как, вероятно, для многих, Сократ становится опорой и поводырем на той пограничной линии, что отделяет царство живых от иного, неведомого…

Перелистаем еще несколько страничек-столетий: начало немецкой классической философии — Иммануил Кант. Для него Сократ в вопросах морали авторитет высочайший. Однако сократовский демоний смущает Канта иррациональностью, загадочностью, труда оуловимостью; вера в знамения и озарения не в духе кёнигсбергского мыслителя[220], мучительно (что и сам прекрасно замечал) искавшего истину на путях логики, науки и рассудка.

Отметим великого софиста нового времени Гегеля, который в одном из своих сочинений учинил заново суд над Сократом[221] и вынес ему повторный: смертный приговор, отделив от Сократа-человека его учение: дескать, автор виновен, но его учение бессмертно! Точно также не станем задерживаться у философской "зоны" Фридриха Ницше, его напоенные ядом стрелы против Сократа соответствовали его концепции сильной личности; по-нашему мнению, сила самого Ницше — в художественно-культурологических наблюдениях, а не в его доктрине, столь притягательной для обозленных мелетов и ликонов. Два слова — о другом кумире, уже века нашего, об Освальде Шпенглере. Приходится сожалеть, что из литературно-философского обихода выпала (или осталась в тени) статья Томаса Манна "Об учении Шпенглера", в ней дан исчерпывающий анализ теории непроницаемо-герметичных цивилизаций. Диагноз писателя и мыслителя достаточно строг: сочинение Шпенглера не более чем гиллерторское теоретизирование, пропитанное холодным снобизмом. Можно добавить, что для невежественного и замкнутого в себе индивида герметичны и непроницаемы не только другие цивилизации, другие времена и нравы, но и взгляды любого другого человека, чьи убеждения не согласны с его собственными. Универсальность, вневременность философского учения Сократа, его личности и судьбы, несомненно, подтверждают существование некой сквозной темы, связи между всеми человеческими сообществами и мирами.