Читать онлайн «Метафизика Петербурга. Немецкий дух». Страница 19

Уже на закате Ганзы, в конце XVI века, отделывая на одной из главных улиц ганзейского Ревеля дом для своей штаб-квартиры, предводители так называемого Братства Черноголовых велели архитектору установить на фасаде дома щиты с гербами четырех гостиных дворов, исторически игравших ведущую роль в торговле Сообщества. Здание сохранилось до наших дней, теперешний его адрес – улица Пикк, дом 26. Подойдя к дому и всмотревшись в детали фриза, отделяющего первый этаж от второго, читатель и сегодня сможет увидеть эмблемы великих дворов, расположенных в Лондоне, Бергене, Брюгге – а с ними и подворья св. Петра в Новгороде (что, кстати, примерно очерчивало еще и пределы географического пространства, где доминировала Ганза – на западе, севере, юге, востоке). Был такой дом и в Риге.

Здесь нужно заметить, что имена апостолов Петра и Павла искони чтились на берегах как Волхова, так и реки Великой. Напомним, что три Петропавловских церкви маркировали три древнейших конца Великого Новгорода. У Петропавловской церкви «на берегу» – а именно, на пути от Псковского кремля к Снетогорскому монастырю – разворачивается один из ключевых эпизодов Сказания о Довмонте.

Однако немецкой церкви св. Петра и гостиному двору при ней суждено было в средние века фактически стать форпостом западной цивилизации в наших краях – даже если принять во внимание все те ограничения, о которых мы попытались в самом сжатом виде рассказать выше. Именно в этом качестве она осталась в исторической памяти русского народа, по сути дела послужив одним из источников местной традиции, мощно продолженной через несколько столетий основанием Града св. Петра в устье Невы.

Требование экстерриториальности своих представительств составляло, так сказать, альфу и омегу в отношениях Ганзы с местными властями. Соответственно этому, новгородская администрация в принципе не имела доступа на территорию «Немецкого двора», как в просторечии нередко именовался у нас Гостиный двор при церкви св. Петра. Не подлежал судебному преследованию по местным законам и персонал представительства, равно как ганзейские купцы в целом. Все, что входило в компетенцию новгородских властей в случае проступка или преступления ганзейца, совершенных в самом Новгороде или на его землях – это схватить виновного и незамедлительно передать его руководству Двора, для отправления дальнейшего судопроизводства в соответствии с буквой и духом ганзейских законов[76].

Следует еще принять во внимание, что Немецкое подворье располагало автономностью в рамках Ганзы, и это давало ее управляющим – ольдерманам, а позже приказчикам (hovesknechte) – почти абсолютную власть над подчиненным им персоналом. Надо ли говорить, какое раздражение встречали в ганзейских центрах даже малейшие осложнения, способные поставить под удар привилегии, выговоренные у местных властей в ходе долгих, мучительных переговоров. Вот почему любой ольдерман, а также и гофескнехт, видел свою первую задачу в поддержании примерной дисциплины и жесточайшего порядка – говоря современным языком, Ordnung und Zucht – на вверенной ему территории подворья.

Подворье св. Петра в Новгороде не имело ничего общего с духом снискавшей себе заслуженную известность в позднейшей российской истории Немецкой слободы в Москве. Эта веселая слобода заслужила у русского народа в XVI веке насмешливое прозвание «Налеек», в соответствии с поразившей добропорядочных москвичей, вовсе не склонных в те годы к чрезмерному употреблению спиртного, склонностью ее немецких обитателей к наливанию горячительных напитков в свои кружки, их дальнейшему опорожнению, равно как разгульному образу жизни вообще…

О нет! Типичный служащий ганзейского подворья был бледен от постоянного сидения за конторскими книгами. Одет он был скромно, почти бедно – чтобы не вызывать зависти местного населения, и подчинялся почти монастырскому распорядку. Выйти на свежий воздух было для него уже развлечением – однако и в этом случае он проходил по новгородской улице бочком, опустив глаза и за версту обходя ссоры и драки.

Все интересы ганзейца были сосредоточены на его профессиональных обязанностях и пронизаны требованиями устава подворья – знаменитой «скры». Вот почему, общаясь с ним, новгородец с огорчением обнаруживал психологическую отстраненность, на манер внутренней стены, раз и навсегда отделившую от местной жизни немецких тружеников прилавка.

В общении с новгородцами ганзейские купцы были дотошны и неуступчивы. Все нарушения правил торговли протоколировались ими и докладывались властям Немецкого двора. Те свою очередь предъявляли претензии – и, если они своевременно не удовлетворялись, то имена провинившихся русских купцов вносились в особый список. В соответствии с фразеологией современного русского языка, его можно бы было назвать «черным». Купец той эпохи скорее сказал бы что-нибудь вроде «лестничный список».

Дело состояло в том, что на подворье св. Петра была некая лестница, к которой и прикреплялись меморандумы всякого рода, включая и списки провинившихся русских купцов, сношения с которыми были прерваны до урегулирования взаимных претензий, именовавшимся в просторечии «снятием с лестницы». «Попасть на лестницу» было событием весьма неприятным, и новгородцы имели обыкновение морщиться при одном упоминании о ней.

История русско-ганзейских отношений содержит не один пример обсуждения «лестничных списков» даже на уровне официальных переговоров. Так, Н.А.Казакова цитирует один новгородско-ганзейский договор 1436 года, в котором особо записано решение высоких договаривающихся сторон, сформулированное с прямо-таки античной лаконичностью: «А кто из русских у немцев записан на лестнице, тех с лестницы снять и торговать с ними по старине»…

Можно представить себе, какой вздох облегчения издали торговцы, «записанные на лестнице», которым удалось провести это решение на высшем уровне… Здесь нужно оговориться, что новгородские купцы тоже не были расположены прощать обидчиков и отпускать долги должникам своим. Умели они и соблюдать свою выгоду, и жульничать, и в нужных случаях доводить дело до суда. Однако дела в общем велись в гораздо более свободной манере, чем у немцев. До протоколирования своих претензий в такой несомненно обидной для торговых партнеров манере, как «помещение на лестницу», у нас все же не додумались – а узнав, не стали принимать ее к исполнению.

Так обстояли дела с лестницей. Что же касалось печи, то на Немецком дворе таковая имелась в наличии – и, скорее всего, не одна. «Что же в том удивительного», – может заметить читатель, недостаточно знакомый с нравами и традициями описываемой эпохи, – «Зимы у нас длинные и холодные, поэтому без печи не обойтись». Услышав такое высказывание, купец средневекового Новгорода испустил бы еще один вздох, а ганзейский купчина потупил бы глаза и поджал губы. Действительно, кому не обойтись, а кому и перезимовать меж холодных стен, без всякой печки – или, как издавна говорили в наших краях, гусь свинье не товарищ.

Поспешим объясниться. Посмотрев на привольную деятельность подворья св. Петра – а кстати, и Готского двора, который ганзейцы приобрели в самом начале XV века, с упадком благосостояния готландских купцов и их влияния в Ганзе – новгородцы пришли к выводу, что совсем не худо было бы завести собственные купеческие подворья, хотя бы и небольшие, в ближайших ганзейских городах Ливонии – хотя бы в Дерпте, Ревеле, Риге. Православные церкви во всех этих городах тогда уже были построены и действовали, что было немаловажно, поскольку купцы того времени имели обычай обстраивать свою церковь подсобными помещениями, в которых они хранили свои товары, устраивали конторы, да обычно и жили тут же.

Такая идея была принята ганзейцами холодно – во всех смыслах этого слова. К примеру, в Ревеле была русская церковь св. Николая, при которой очень удобно было бы устроить купеческий двор. Для начала достаточно было бы построить хотя бы одну печь, поскольку даже в самой церкви таковой не было – и, по возможности, «до белых мух». Разбежавшись, как говорится, с такой просьбой к местным властям, новгородские купцы встретили удивленные лица – и получили ответ, гласящий, что все надо делать в соответствии со сложившимися традициями и уложениями, одним словом, «по старине». Поскольку же никакого русского купеческого двора в Ревеле исстари не было, то и не надо его заводить. По той же причине следует воздержаться и от кладки печи.

Тут уже русская сторона пошла на принцип, и начала посылать в Ревель одно официальное ходатайство за другим. Немцы на каждое отвечали в своей фирменной прохладной, но крайне корректной манере, и все тянули с решением. Более десяти лет (1493–1503) тянулась бумажная волокита, холодно улыбались ревельские ратманы, потирали руки ганзейские гофескнехты – а русские гости коротали одну ревельскую зиму за другой, обогреваясь по постоялым дворам и соседям, мечтая о хорошо протопленной поутру собственной печи[77]… Примерно в таком духе проходило решение вопросов об организации русских подворий и в других ганзейских городах Ливонии.