Читать онлайн «Летом сорок первого». Страница 13

А Шургалов на всю жизнь запомнил первые минуты страшного пробуждения. Впрочем, если говорить откровенно, они, те первые минуты, не были такими страшными. Просто тогда не воспринимали, не могли воспринять всей трагичности ситуации и своего положения. В те первые минуты подумали, что в крепости возник какой-то грандиозный пожар, что горят бочки с горючим – склад находился неподалеку от казармы. Кто-то сорвал огнетушитель и с ним кинулся к дверям, увлекая за собой товарищей. Но в следующее мгновение, когда услышали характерный свист, а затем оглушительные взрывы, то они-то, эти взрывы, и заставили круто изменить первые предположения. Кто-то крикнул сдавленным голосом: «Война, братцы!» Ему верили и не верили. Что из себя она, эта война, представляет, никто не знал. Но каждый понимал, что нет времени для раздумий. В суматохе и смятении солдаты смотрели друг на друга и недоуменно спрашивали: «Что ж это такое? Почему не объявляют боевой тревоги?» Спешно разобрали винтовки из пирамиды, противогазы, а патронов не было. Вернее, были, да дневальный не решался без командиров раздавать их. Его пытались уговорить, но он был неумолим, никого не подпускал, взяв автомат наизготовку и кричал: «Не подходи!» Тут тяжелый снаряд угодил в угол казармы, взрывом вырвал кусок стены, осколками и кусками кирпичной стены многих поранило.

Бойцы устремились по лестнице вниз, к выходу. Но первых же, кто выбежал из распахнутой двери, встретили автоматные очереди – фашистские автоматчики расстреливали их в упор. Как они очутились перед казармой и в самом центре Брестской крепости, понять было трудно. Живые и раненые попятились назад, но не тут-то было, задние напирали, казарма большая, только в главном помещении полторы сотни двухъярусных коек. Кое-как запахнули дубовую дверь, спешно забаррикадировались кроватями, столами, матрацами. От испуга многие бойцы, особенно из молодых, тряслись, как в лихорадке. Чтоб успокоить себя, Шургалов прижался спиною к толстой кирпичной стене, но и та непрерывно содрогалась от рвущихся бомб и снарядов. А в разбитые окна было видно, как полыхали многие дома в крепости, как вдали взорвался склад с боеприпасами...

И тут в грохоте взрывов под окнами казармы, за дверью послышались частые выстрелы и крики: «Ура! Бей гадов!» Бойцы как-то сразу приободрились. За стеною были свои. Они шли на выручку. По голосу узнали капитана Акимова. Мигом разобрали завал, распахнули двери и в казарму, с винтовками в руках, вбежали красноармейцы. Их было человек десять. Это они смело атаковали фашистских автоматчиков, хотя тех и было значительно больше, отогнали их и пробились в казарму.

Последним, отстреливаясь на ходу, весь в пыли и копоти, с пистолетом в одной руке, с фуражкой в другой, вбежал капитан Акимов. Узнав, что в казарме нет командиров, он первым делом приказал дневальному немедленно раздать патроны и гранаты, а потом стал давать различные задания, повторяя громким командирским голосом: «Без паники! Это провокация, а не война! Как на Дальнем Востоке у озера Хасан, товарищи! Фашистам дорого обойдется эта провокация!» Ему никак не хотелось поверить в страшное слово «война».

От голоса капитана, его уверенности бойцы как-то сразу преобразились, как бы очнулись от оцепенения. По его приказанию быстро организовали круговую оборону. На опасных участках, в оконных проемах установили пулеметы. Открыли огонь по немцам, отбили атаку. Оказывали помощь раненым, сносили их вниз, в подвал, где было более безопасно. Повар направился на кухню, чтобы взять на учет все имеющиеся там продукты. Телефонисту капитан приказал связаться с другими воинскими частями крепости и штабами. Но телефонной связи уже не было. В командирской комнате находилась полевая рация, но она, как доложил радист, не имела своих позывных и шифра, их еще не дали. Капитан Акимов не отважился передавать открытым текстом, памятуя, что это будет разглашением военной тайны. Радист пытался поймать Минск или Москву, но из динамика слышались лишь немецкие бравурные марши. За первым маршем следовал другой, третий, четвертый... Берлинские радиостанции работали на полную мощность, забивая эфир. Потеряв терпение, радист выключил рацию и взялся за винтовку: немцы в который раз за этот день снова пошли на штурм казармы. Но теперь под прикрытием танка. Он прошел в крепость и, стреляя на ходу, приблизился к казарме, к дверям, намереваясь прямым выстрелом разметать и двери и баррикаду за ними. Но тут со второго этажа одна за другой полетели гранаты. Танк вспыхнул факелом. Из него выскакивали танкисты в черных кожаных шлемах и падали под прицельным огнем из окон казармы...

Атака захлебнулась. Отступили фашисты. Площадь перед казармой усеяли трупы в серо-зеленых мундирах. Бойцы ликовали: знай наших! Но радость была недолгой. Над крепостью загудели моторы немецких самолетов. Они опускались низко и, поливая огнем из пулеметов, прицельно сбрасывали бомбы. Возобновила яростный обстрел артиллерия, к ним присоединились и минометы, расположенные на противоположном берегу реки Муховца. Бойцы по команде капитана спустились в подвал. Тяжелые стены, как живые, вздрагивали от каждого разрыва, осыпая цементную штукатурку. К свисту снарядов примешивается пронзительный вой пикирующих бомбардировщиков. Вскоре все звуки слились в один сплошной грохот. Едкая пыль, гарь и густой дым заволокли пеленой амбразуры. В нескольких местах рухнули перекрытия. Бесшумно и страшо расползались, обнажая сердцевину из жженого красного кирпича, площадки под амбразурами. Не слышно стонов и криков раненых. Не слышно и собственного голоса. Оглушенные бойцы, задыхаясь, падая, поднимаясь, переносили в безопасные места раненых, снова возводили площадки у бойниц, разбирали завалы у выхода из подвала...

Шургалов на всю дальнейшую жизнь запомнил те бесконечные часы, проведенные в подвале. Потом ему пришлось переносить и более жуткие обстрелы и бомбежки, но та, почему-то именно та тяжелая бомбежка навсегда врезалась ему в память. Страшно было? Неимоверно страшно, трудно выразить словами охвативший их страх. И в то же время никакой паники он не увидел. Ее попросту не было. Чувство воинского долга помогало бойцам преодолевать и страх, и заставлять себя двигаться, и находить в себе силы выполнять то, что и положено делать солдату.

Улетели бомбардировщики, перестали взрываться и перепахивать руины снаряды. Смолкли орудия и минометы. А в голове все еще стояли грохот и звон. У многих бойцов из ушей и носа вытекали струйки крови. Лица в копоти и пыли. Шургалов помнит, как у него, да и не только у него, дрожали, подкашиваясь, ноги, как слезились глаза, как мучительный кашель раздирал грудь. И несмотря ни на что, бойцы, один за другим, по груде кирпича и бетона, спешно пробирались наверх, карабкались по лестницам, занимали свои места в оконных проемах и у амбразур. Каждый понимал – немцы снова пойдут в атаку.