Читать онлайн «Короли Италии (888–862 гг.)». Страница 3

Некоторые города украсились новыми постройками. Жители Павии помимо королевского дворца могли гордиться также крепостными стенами и церквами в количестве сорока четырех. В Милане к старинным памятникам римской эпохи прибавились восхитительные церкви, такие, как церковь св. Лаврентия, построенная из дорогих пород камня и увенчанная золотым куполом. Верона могла похвастаться крепостной стеной с сорока восемью башнями, мраморными мостами, двумя замками.

Вне городских стен уже выросли маленькие поселки, и по обе стороны крепостных укреплений кипела работа ремесленников и торговцев, старавшихся удовлетворить все основные потребности городского и сельского населения, а также стремление знати к роскоши и блеску, которыми она так любила себя окружать.

Сложно сказать, чем ограничивались в своих требованиях низшие сословия; что же до знатных людей, известно, что их дома были украшены коврами, их инкрустированные драгоценными камнями кровати устилали вышитые покрывала, их обеденные столы украшала дорогая посуда. Их шелковые одежды были расшиты золотом, парчовые мантии подбиты мехом, чеканные ожерелья, перстни, пояса, браслеты, мечи, шпоры усыпаны драгоценными камнями. Столь же ценными были и предметы домашнего обихода, которые верующие приносили в дар церквам[3].

Искусство в том смысле, который придал бы этому понятию грек времени Перикла или римлянин эпохи Августа, — возможно, имело мало общего с этой выставкой сокровищ. Однако нельзя назвать варварским и непросвещенным общество, которое могло рождать литературные тексты, подобные песням моденской школы, веронезским ритмам, поэме в честь Беренгария. С другой стороны, не стоит извращать, как это делают моралисты и проповедники, значение и цель всего этого драгоценного великолепия: в отличие от сеньоров и купцов Возрождения, средневековая знать украшала себя и свой дом драгоценными украшениями и утварью лишь потому, что это был наиболее простой и практичный метод создания запаса ценного материала, который можно было бы впоследствии использовать в случае необходимости.

Уместность подобных мер предосторожности должна была показаться очевидной прежде всего знатным людям, которые, в отличие от итальянских сеньоров, не были рождены в этой стране, а были переселены в нее как господа и управители. Итальянские феодалы имели баварское, бургундское, рипуарское, салическое происхождение. Они постоянно контактировали со своими родными племенами, которые обитали в старинных селениях в долинах Мааса, Мозеля, Рейна, Дуная. Кроме того, высшее духовенство также по большей части состояло из чужестранцев, а мелкая знать была родом из заальпийских земель.

Никто пока не укоренился в Италии, никто еще не начал связывать свою счастливую или злую судьбу со страной, в которой жил; поэтому, как только представлялась такая возможность, каждый охотно отправлялся по ту сторону Альп. Этим объясняется, почему итальянские — лишь по названию — феодалы возвращались к своим королям в заальпийские земли, откуда они были родом — и о чем они никогда не забывали. Кроме того, становится понятно, почему эти феодалы оказывались способны только на кровопролитие во время междоусобных войн и не были в состоянии защитить государство, пребывание в котором они не переставали считать временным[4]. Города и укрепленные деревни смогли бы обороняться самостоятельно. Горожане никогда, даже в самые тяжелые годы лангобардского владычества, не теряли права на участие в управлении городскими делами. Они любили то место, где родились они сами, их дети, где должны были родиться их внуки, и эта слепая собственническая любовь сделала их способными на самопожертвование и на героические поступки, недоступные пониманию знати.

В среде феодалов конца IX века некоторые семьи выделялись особой знатностью, как, например, Бернардины, потомки Бернарда, короля Италии и племянника Карла Великого[5]. Некоторые другие семьи примечательны в силу той роли, которую они сыграли в произошедших чуть позже немаловажных событиях, например, Манфреды, переехавшие в Италию во время правления Карла Лысого вместе с герцогом Бозоном, жена которого была их родственницей[6]. Род Ардуинов появился в Италии недавно и еще не был особенно влиятельным[7]. Знатные семьи, члены которых чуть позже станут творить историю Северной Италии — Аттоны, Алерамы, Отберты, — еще не совершили своего выхода на сцену, где уже не одно поколение блистали многочисленные Суппониды.

Суппон I, родоначальник этого семейства, франк по происхождению, в 814 году был назначен на высокую должность графа дворца. В 817–822 годах он — граф Брешианский, в 822–824 годах — герцог Сполето. Его потомки осели в Сполето, Парме, Бергамо, Брешии, Пьяченце, Реджо. Семья его была настолько влиятельной и авторитетной, что Людовик II предпочел жениться на женщине из этого рода — Ангельберге, — нежели на византийской принцессе.

Семейный союз Ангельберги с императором серьезно повлиял на рост благосостояния Суппонидов, и некоторые авторы полагают, что им было пожаловано ломбардо-эмилианское маркграфство[8].

Система деления на графства, которую Каролинги ввели в завоеванном Лангобардском королевстве, в свою очередь, преобразилась в систему более крупных территориальных единиц, которые включали в себя несколько графств: в систему маркграфств.

Само понятие «маркграфств», их количество, происхождение, функционирование — одна из наиболее спорных тем в итальянской истории. Не все ученые соглашаются с фактом существования северного, или ломбардо-эмилианского маркграфства, которое включало в себя графства Бергамо, Брешия, Парма, Пьяченца, Аучия, Кремона, Мантуя, Реджо и являлось оборонительным рубежом на пути через Альпы в Ломбардию. Однако все сходятся на том, что три старинных маркграфства: Сполето, Тоскана и Фриули — и чуть позже Иврея — выполняли, как и германские маркграфства, оборонительную функцию. Фриули защищал восточную границу Италии от славян, Тоскана должна была стать препятствием на пути сарацинской атаки с Тирренского моря, Сполето должен был оборонять государство от сарацин и византийцев. Впрочем, эти маркграфства имели ярко выраженный региональный характер, тесно связанный с укоренившейся римской провинциальной традицией. Таким образом, они становились больше похожи не на франкские маркграфства, состоявшие из одного, хотя и протяженного, графства, а на немецкие герцогства: и первые, и последние были не только единицами политического деления, но и, прежде всего, географическими округами[9].

Являясь по сути своей регионами, маркграфства были весьма органичными и компактными образованиями. Маркграфы крепко держали бразды правления в своих руках, что давало им возможность безнаказанно бросать вызов королям и императорам, выбирать наследников короны и самим претендовать на нее. В свете постоянного роста влияния маркграфств значимость графов уменьшалась день ото дня. Во время смуты последних лет многие графства остались без хозяина, и столь же многие епископы автоматически превратились в представителей и защитников городов, в которых они жили, а деревенская округа оставалась предоставленной заботам мелких сеньоров, не имевших практически никакого веса в обществе именно в силу своего не слишком знатного происхождения.

С момента кончины Людовика II и вплоть до потери Итальянским королевством независимости вершителями политической судьбы Италии попеременно были маркграфы Фриули, Сполето, Тосканы, Ивреи вкупе с оставшимися в живых графами, епископами, архиепископами — прежде всего, миланскими. Только они на королевской ассамблее могли громко заявить о своих требованиях. Что же касается городов, то именитые граждане, которые регулярно и осознанно использовали свое право выносить постановления по сугубо муниципальным вопросам, порой оказывали влияние на политический курс государства, проводя различные локальные акции, но они были не в состоянии наладить и стабилизировать ход итальянской политической жизни[10].

Самое старинное из трех маркграфство — Фриули — по площади было несколько больше прежнего одноименного герцогства, поскольку простиралось вплоть до Истрии, на востоке включало в себя часть Карниолы, на западе доходило до Адды, а на севере — до Тренто[11]. В 828 году или немного позже Людовик Благочестивый передал его во владение Эверарду, влиятельному франкскому сеньору.

Эверард был отважным воином, сражался со славянами и сарацинами, но до нашего времени дошло больше сведений о его личной жизни, нежели о его ратных подвигах. Эверард, знатный и необыкновенно богатый сеньор, переехав в Италию, не порвал отношения с родной страной, сохранил и передал сыновьям принадлежавшие ему в областях Мааса и Швабии земли. Он взял в жены младшую дочь Людовика Благочестивого Гизелу. У них было девять детей, и, если судить по тем словам, с которыми овдовевшая Гизела обращалась к памяти супруга, их союз был проникнут искренней нежностью[12].