Читать онлайн «Записки социалиста-революционера (Книга 1)». Страница 18

Раза два-три приходили к нам на собрания "старшие". Среди них помню студента-медика Куша. По-видимому, сначала впечатление было успокоительное : пока шла речь о значении для цивилизации великих исторических рек (по статье Л. Мечникова в "Вести. Европы"), о значении климата и почвы для развития материальной культуры, или о роли "общего вида природы" для образования религиозных представлений (по Боклю), никаких особенных "ересей" у меня не находили. Но подошли более "рискованные" темы, и среди "старших" почудилось некоторое беспокойство и потребность иметь за мною "глаз". Наконец, со мною нашли нужным объясниться, для чего привлекли и моего предшественника по руководству кружком. Объяснение привело к совершенно неожиданному результату. Оказалось, что пригласили меня потому, что считали совершенно "единомышленным" - правоверным марксистом.

{105} - Но позвольте - спросил меня, наконец, мой предшественник после жаркого спора, в котором весь кружок оказался на моей стороне: ведь мы вас считали сторонником Маркса. Нам говорили о вашем изучении "Капитала". Но после того, что вы сейчас говорили, я считаю себя в праве задать вам ребром вопрос: да точно, марксист ли вы?

- Да, в политической экономии я марксист: здесь вас не обманули.

- А в социологии?

- Что касается социологии, то здесь я считаю необходимым целый ряд поправок. Здесь я к марксизму не ближе, чем хотя бы, скажем, П. Ф. Николаев в его последней статье "Активный прогресс и экономический материализм". Не знаю, будет ли это по вашему марксизмом.

- Ах, вот как? Помилуйте, какой же это марксизм! Выходит, что между нами все время идет одно огромное недоразумение. Как же мы его теперь разрешим?

- Я не понимаю, о каком разрешении недоразумения вы говорите. Приходите хоть на каждое собрание кружка, как сегодня, и возражайте с точки зрения "чистого" марксизма. Вот и все.

Но мой оппонент, растерянный и изумленный, уже уходил и шептался о "казусе" с разгоряченной "тетенькой". "Сказано слово - и все объяснилося". Все трения по вопросу о способе и программе занятий, все частные "уклонения" мои неожиданно осветились новым светом. Что теперь делать? Они чувствовали, что сами виноваты, не разобравши броду и сунувшись в воду; я был ими же приглашен, и как то неудобно было меня грубо "отставить", что значило бы деморализовать кружок. И вот {106} "там" было решено вооружиться терпением и "ликвидировать" дело без скандала, деликатно и под каким-нибудь благовидным предлогом. Приближалось Рождество; кое кто на каникулы разъезжались по домам; в кружковых занятиях был поэтому сделан перерыв. После Рождества я, как было условленно, приходил раза два-три, по субботам., в обычное место наших собраний.

Меня встречала одна "тетенька", дававшая неопределенные ответы: не собрались ... разные обстоятельства мешают... в Туле были обыски, и наш кружок, в котором было много тулячек, лучше пока не собирать... немного выждем, а там, при благоприятном повороте, меня известят. На этом я и успокоился. Не получая долго никаких известий, я уже и думать было забыл об этом кружке. В кружках вообще недостатка не было. Я участвовал в нескольких очень тесных кружках по штудированию Маркса, специализировавшись одно время в расшифровывании самой тяжелой по изложению главы о "Формах стоимости" первого тома "Капитала", где Маркс чересчур перекокетничал с гегелевской диалектикой и терминологией. Глава эта давалась большинству так трудно, что возбуждала к себе чувство суеверного уважения. Казалось, что именно здесь вся самая глубокая и трудная для постижения "суть" дела, истинное проникновение в святое святых доктрины, в гениальнейшее из ее "откровений". Оптическая ошибка, такая естественная и понятная...

Я долго возился с этим "крепким орехом", предприняв далее попытку "самостоятельного изложения" вопроса о формах стоимости. Так шло время, как вдруг в один кружок, где была участницей моя сестра Надежда, в один {107} прекрасный вечер ворвалась целая многочисленная делегация девиц, состоявших в ведении "тетеньки". Они вообразили, будто мне передали о нежелании их продолжать кружковые занятия, и явились громогласно протестовать против этого злоупотребления их именем. Они, перебивая друг друга и волнуясь, заявляли, что хотят возобновления кружка во что бы то ни стало, что с "тетенькой" и ее друзьями они из за этого рассорились, и нашли независимо от нее новое помещение для кружковых собраний, что они зовут меня туда тогда-то; кстати выболтали, что я у них слыву под кличкой "милый медвежонок" и что они очень, очень довольны нашим кружком...

В этом эпизоде как нельзя рельефнее сказалось все отличие марксизма, как новонарождающегося общественного психологического типа, от нашего. В этом отличии была и его сила, и его слабость. Мы, не марксисты, прилежнее всего занимались тогда именно Марксом. Мы считали тогда "вопросом чести" знать Маркса лучше, чем его сторонники. Это порою превращалось у нас в какой-то спорт. Мы должны были наизусть знать все самые "существенные" боевые цитаты, на которые приходилось опираться в спорах. Те, кто, как я, обладали хорошей памятью, порою "откатывали" Маркса по памяти целыми страницами. Иное отношение проявляли к нашим авторитетам молодые марксисты. Они воспитывались в предвзятом открытом пренебрежении к Михайловскому, Лаврову и т. п. Они считали необходимым утвердиться прочно и без колебаний на своем. От остального они отмахивались, как от умственных авантюр, не стоящих серьезного внимания. Поэтому представления о сущности основных взглядов Чернышевского, {107} Герцена, Михайловского, Лаврова у них были до возмутительности поверхностными и вульгарно-искаженными. Мы были по преимуществу искателями; они - утвердившимися в правой вере. Среди "нас" было больше индивидуального разнообразия, пестроты и шаткости во взглядах; среди "них" взгляды были - первое время - словно остриженными под гребенку и обмундированными по одному казенному фабричному образцу. Круг наших интересов был в это время гораздо шире: мы, напр., с увлечением занимались философией и теорией познания, нас продолжали захватывать "проклятые вопросы" этики, с такой силой выдвинутые двумя друго-врагами, Ф. Достоевским и Л. Толстым; а "они" с какой-то аскетической узкостью сектантов ограничивали свой кругозор, сосредоточивались на вопросах экономики, - но за то нередко выигрывали большим, сравнительно с нами, углублением в пределах этой съуженной сферы. Они были сплоченнее нас: новизна их учения на русской почве заставляла их выработать почти масонское тяготение друг к другу и противопоставление себя всему остальному миру. Марксисты складывались на наших глазах в какое-то воинствующее духовное братство, которое объявляло непримиримую войну всему остальному, и всех не марксистов сваливало в одну кучу, не хуже, чем правоверные мусульмане всех, кроме себя, считали одним сонмищем неверных, и знать не желая об их внутренних подразделениях на лютеран и католиков, православных и сектантов, даже верующих и неверующих: все равно - собаки и поганые гяуры. Так и мы все для молодых марксистов были равно архаическими утопистами и мелкобуржуазными {109} "обомшелыми троглодитами", как обзывал нас в средине 90-х годов один из видных марксистских публицистов.

Но воинствующий марксизм выдвинулся и вошел в силу далеко не сразу. Он в то время едва лишь выходил из целого ряда маленьких лабораторий, приготовлявших свежеиспеченных, но уже совершенно законченных фанатически убежденных сторонников нового миросозерцания. На одну из таких маленьких подготовительных лабораторий мне и пришлось натолкнуться у "тетеньки". Таких лабораторий было довольно много, и вскоре последовательный ряд "выпусков" из них дал себя почувствовать.

Наряду с чисто кружковой жизнью, и даже доминируя над нею, развивалась жизнь студенческих организаций, - землячеств. Они объединялись "Союзным Советом" из выборных представителей, по одному из каждого землячества. Я попал в Союзный Совет выборным от Саратовского землячества и нашел там то, чего мне было нужно: группу наиболее активных и умственно-живых студентов из всех губерний. Среди них особенно выделялся своей деловитостью и энергией типичный "общественный человек", Вс. Петр. Кащенко, студент-медик, более старший и более опытный, чем мы, настоящий хранитель всех лучших студенческих традиций, мягкий, внимательный и деликатный, более "ходатай за мирское дело", чем революционер; все мы его очень любили и ценили. Тут были Ширский, Стрижев, Н. В. Тесленко - тогда называвший себя народовольцем Камаринец, Латухин, Павлович и мы. др.

Все они были, разумеется, одержимы жаждой деятельности. Эта жажда сначала естественно обратилась на расширение и {110} укрепление выдвинувшей их организации. Вначале это был "Союзный совет 16-ти объединенных землячеств" к концу года вместо "16" пришлось писать "27", к концу следующего года "42"; все существующие землячества, даже самые малочисленные, были охвачены. "Совет" сделался силою: он делал хорошую и дурную погоду в студенческой среде. По влиянию на студенчество у него не было конкурентов. Он мог смело выступать, как представитель всего организованного студенчества.