Читать онлайн «Правда о Николае I. Оболганный император». Страница 112

«Имеется на ярмарке и кожаный город… Потом идет город мехов.»

Внутренняя часть ярмарка описывается так: «Здесь, внутри, все чинно, спокойно, тихо, здесь царит безлюдье, порядок, полиция — словом здесь Россия».

После этой сентенции непонятно, а во внешней части ярмарки, где «господствует свобода и беспорядок», уже не Россия? И разве не дело полиции обеспечивать порядок? Неужто, месье, вам хотелось, чтобы здесь вас обжулили как в Париже или продали суррогат как в Лондоне?

Когда де Кюстин случайно выходит из роли злого следователя, то у него прорываются здравые мысли: «Для того, чтобы создать Нижегородскую ярмарку, понадобилось стечение целого ряда исключительных обстоятельства, которых нет и не может быть в европейских государствах: огромность расстояний, разделяющих наполовину варварские народы, испытыващие уже, однако, непреодолимую тягу к роскоши и климатические условия, изолирующие отдельные местности в течение многих месяцев в году.»

Маркиз замечает, что «главные торговые деятели ярмарки» — это крестьяне. Правда, называет всех для округлости крепостными. (Неужто государственных крестьян, казаков, инородцев, составляющих две трети населения России, на ярмарку не пускают?)

Однако визитер признает, что и крепостными «заключаются сделки на слово на огромные суммы».[304]

Другие крупнейшие ярмарки России проводились в Ирбите и Ростове. Для русского севера особое значение имела Маргаритинская ярмарка в Архангельске, где торговали преимущественно рыбой и изделиями местных промыслов.

Все ярмарки проводились в разное время и между ними шло постоянное движение товаров.

Ирбитская ярмарка, в Пермской губернии, существовавшая с 1631 г., занимала второе место по торговым оборотам после Нижегородской. Она являлась главным центром торговли для Урала и Сибири. За период 1820-1850-х ее товарооборот вырос в 10 раз, до 40 млн руб.[305]

Эта ярмарка начиналась с зимними холодами, когда сибирские купцы, в основном иркутские, на санях привозили пушнину осеннего промысла (шкурки горностая, соболя, бобра, чернобурой лисицы, песца и белки). Оренбургские купцы, занимающиеся среднеазиатской торговлей, доставляли сюда бухарские, персидские и китайские товары: шелк, ткани, фарфор, золото и серебро в слитках и монетах. Архангельские и устюжские купцы — сахар, сукна, вина, сладости, «колониальные» товары вроде табака и фруктов. Из Европейской России, из Москвы, приходили продовольственные и текстильные товары, с Урала металлические и медные изделия.

До Опиумной войны Ирбитская ярмарка снабжала китайскими чаем, поступающим через Кяхту, всю Европу. (Затем, по программе «опиум в обмен на чай», он стал вывозиться англичанами через китайские порты и доставляться в Россию контрабандой.)

От Ирбита протянулась целая «ярмарочная линия», включавшая Оренбург и Троицк.

Для степных племен большую роль играла торговля лошадьми и рогатым скотом, которую они производили на волжских ярмарках и в Оренбурге.

Среднеазиатская торговля, идущая преимущественно через Оренбург, имела мощные стимулы — ханства и орды нуждались в российской мануфактуре, металлоизделиях и хлебе, а российская легкая промышленность требовала все больше шерсти и хлопка. Однако товарообмену со Средней Азии долгое время мешали фактор дикости. Хивинцы, кокандцы, киргиз-кайсаки до 1850-х гг. усердно грабили торговые караваны в степи. Так в одном из типичных донесений оренбургского губернатора указывалось, «что разграблены два каравана, один шедший в Бухару около 400 верст от Орской крепости. Товаров же в оном было на 232.367 рублей, а другой караван из Бухарии на 1000 верблюдов… бухарцам принадлежавшим на восьмистах верблюдах, да российским купцам на двухстах, их сей урон как пишут простирается более нежели на миллион рублей».

В 1829 состоялась первая общероссийская мануфактурная выставка. Проводилась она и далее, регулярно, в Москве, Петербурге, Варшаве.

В 1851 г. Россия участвовала в Лондонской всемирной выставке. Как показала эта выставка, в производстве изделий из драгметаллов, парчи и глазета, кумача и ситца русские уже не уступают Европе. В хлопчатобумажном прядильном и ткацком производстве русские еще не дотягивали до уровня английских и французских производителей, но превосходили бельгийских и американских.

В 1850 г. были приняты умеренно-охранительные таможенные тарифы, поощрявшие ввоз в Россию сырья и полуфабрикатов. В это же время происходит отмена таможенной границы между Царством польским и остальной империей.

Вот несколько цифр, свидетельствующих о хорошей динамике русской внешней торговли (и соответствующих производств), в тыс. пуд.

При Николае ежегодный сбыт хлеба внутри государства в 9 раз превышал вывоз в зарубежные страны, до либерального лозунга «недоедим, а вывезем» было еще далеко.

Общий доход от внешней торговли вырос с 1820-х до 1850-х гг. более чем в два раза.

Экономика России в царствование Николая I не была застойной, как уничижительно пишут современные авторы-неучи, а развивалась быстрыми темпами. Опираясь в этом развитии исключительно на собственные силы. Рост городской промышленности сочетался с высвобождением рабочих рук на селе. Крепостные отношения уходили ровно с той скоростью, с какой прибывали возможности для отношений вольных, чисто экономических. Если бы развитие нашей страны продолжалось в «николаевском» ключе, т. е. осуществлялось бы в национальных целях, для себя, а не для иностранного капитала, то сегодня мы бы жили в огромной и процветающей стране.

Увы, экономическая политика в последующее «перестроечное» время Александра II стала проходить под либеральными флагами «открытости», привлечения иностранных займов и инвестиций. Она определила долговое закабаление России, усиление всех видов зависимости от западных стран, разорение и пролетаризацию крестьянства, наращивание дешевого сырьевого экспорта в ущерб продовольственной обеспеченности населения, уход средств, которые могли использоваться для собственного развития, в западные банки.

Причем такие экокономические тенденции были заданы не объективными обстоятельствами, а идеологическими предпочтениями власть имущих — «западнической партии».

Усиление имущественного расслоения и социальной розни будет действовать самым разрушительным образом на русское национальное строительство. А по контрасту, на Западе, из сословий и этнических групп, будут собираться и обретать общие интересы единые нации; наиболее грубые формы эксплуатации уйдут за пределы метрополий. Без nation-building (нациестроительства), в общем, невозможно было выдержать переход к промышленному обществу, с его механистическими отношениями между капиталом и пролетариатом.

А. Тойнби: «Индустриализм и национализм суть две силы, которые фактически господствовали в западном обществе в течение (19) века… Промышленная революция и нынешняя форма национализма действовали тогда сообща, создавая «великие империи», каждая из которых претендовала на универсальный охват, становясь как бы космосом сама в себе… Приблизительно до 1875 г. два господствовавших тогда института — индустриализм и национализм — действовали сообща, созидая великие державы.»[306]

Капитализм, который был на Западе «индустриализацией плюс национализм», стал в России «индустриализацией минус национализм». Поэтому «отлиберализованная» экономика России увеличивала национальные капиталы других стран, более чем свои собственные. В конце 19 века русские имели большую смертность, чем в начале того же века, падало среднедушевое потребление продуктов питания. Ситуация была сравнима с колониальной Индией и полуколониальным Китаем.