Читать онлайн «Шумеры. Забытый мир». Страница 3

Коротко ход его рассуждений можно представить так: колонка, написанная знаками I класса, представляет собой алфавит, насчитывающий около 40 букв. Три из них повторяются особенно часто – это гласные, в том числе буква а (согласно предположениям Мюнтера и Тихсена). Из сосредоточения этих гласных Гротефенд сделал вывод, что перед ним надписи на языке «Зенд». Внимание его привлекла также группа, состоящая из семи клинописных знаков. И Гротефенд принимает за исходное, что они означают слово «царь», а не «царь царей», как думали его предшественники. Но в таком случае группа знаков, предшествующая слову «царь», должна соответствовать имени властелина. В конце концов Гротефенд составил такую схему надписи:

Y, царь великий (?), царь царей,

Х-а, царя, сын, Ахеменид.

Разумеется, прежде чем дойти до этой «слепой» формулы, Гротефенду пришлось тщательно и детально проанализировать каждый знак; он строил предположения, касающиеся грамматических форм неведомого языка, напряженно думал, анализировал, еще раз думал и еще раз анализировал. И что же? Предположения Гротефенда оказались верными. Внимательно изучив и проанализировав исторические данные и подставив вместо символов своей схемы имена владык, он получил следующий перевод надписи:

Ксеркс, царь великий, царь царей,

Дария, царя, сын, Ахеменид.

Трудно представить себе, какого колоссального труда стоил Гротефенду верный перевод этого выражения и какого объема исследований он потребовал. Ведь древнеперсид-ские имена были переданы у греческих авторов не всегда фонетически точно и единообразно. Так, имя Гистасп было известно в нескольких вариантах: Гошасп, Кистасп, Густасп, Вистасп. Гротефенд безошибочно расшифровал восемь знаков древнеперсидского алфавита, а лет через 30 француз Эжен Бюрнуф и норвежец Кристиан Лассен нашли правильные эквиваленты почти для всех клинописных знаков, и, таким образом, работа по дешифровке надписей I класса из Персеполя была в основном закончена. Однако ученым не давала покоя тайна письмен II и III классов, да и древнеперсидские тексты еще плохо читались. В то же самое время, когда Бюрнуф и Лассен публикуют свои работы по древнеперсидской письменности, проходивший службу в Персии майор и дипломат Генри Кресвик Рау-линсон также предпринимает попытку расшифровать клинописные надписи. Каковы бы ни были служебные – официальные или неофициальные – интересы Раулинсона, его личной страстью были археология и достигшее в то время первых успехов сравнительное языкознание. Для того чтобы продолжать исследование древних языков, увековеченных в клинописных надписях, требовались новые тексты. Раулинсон, по-видимому, знал о том, что на старинном тракте, около города Керманшах, находится высокая скала, на которой видны колоссальные таинственные изображения и знаки. И Раулинсон отправился в Бехистун. Рискуя жизнью, он взобрался на отвесную скалу, на которой были выбиты огромные барельефы, и приступил к копированию надписи. За лето и осень 1835 г., стоя над пропастью на шаткой приставной лестнице, Раулинсон перерисовал большую часть древнеперсидского текста клинописной надписи из Бехистуна. Вскоре, в 1837 г., Раулинсон отослал в Лондонское азиатское общество скопированный и переведенный текст двух отрывков. Из Лондона эту работу немедленно переправляют в Парижское азиатское общество, чтобы с ней ознакомился выдающийся ученый Бюрнуф. Труд Раулинсона был оценен очень высоко: безвестному дотоле майору из Персии присваивают звание почетного члена Парижского азиатского общества.

Однако Раулинсон не считает свой труд законченным: две оставшиеся нерасшифрованными части Бехистунской надписи не дают ему покоя. Дело в том, что надпись на Бехистунской скале, так же как надпись в Персеполе, высечена на трех языках. В 1844-1847 гг. Раулинсон, повиснув на канате над глубокой пропастью, срисовывает остальную часть надписи. Теперь в руках ученых оказалось два пространных текста, изобилующих собственными именами, причем содержание их было известно по древнеперсидскому варианту. К 1855 г. Эдвину Норрису удалось дешифровать и второй тип клинописи, состоявший примерно из сотни слоговых знаков. Эта часть надписи была на эламском языке.

Трудности по дешифровке двух первых типов клинописи оказались все же сущим пустяком по сравнению с теми осложнениями, которые возникли при чтении третьей части надписи, заполненной, как выяснилось, вавилонским идеографически-слоговым письмом. Один знак здесь обозначал и слог, и целое слово. Больше того, одним и тем же знаком могли передаваться различные слоги и даже различные слова. В качестве примера приведем простейший случай: слог, содержащий звук «р», мог быть передан шестью различными знаками, в зависимости от того, с какой гласной он соседствовал (ра, ар, ри, up, ру, ур). Согласные выступали только в составе слога, тогда как гласные иногда фигурировали как отдельные знаки. Эту «двойственность» прочтения можно проиллюстрировать на таком примере: группа клинописных знаков, обозначающая имя царя – Набукудурриуцур (Навуходоносор), – прочитанная в соответствии со звучанием отдельных знаков, должна была бы читаться так: ан-па-ша-ду-шеш. Поэтому неудивительно, что никто не хотел верить, что когда-то кто-то мог изобрести столь запутанный способ письма. А смельчакам, допускавшим существование подобной системы письменности, расшифровка этих знаков, передающих всю многозначность мертвого, давно забытого языка, казалась невозможной.

Между тем к середине XIX в. языкознание сделало большие успехи и лингвисты, исследующие структуру древних языков, уже имели за плечами немалый опыт. Дискуссии велись не только вокруг попыток расшифровать клинописные знаки III класса, но и вокруг их происхождения и характера языка, на котором был составлен этот текст. Исследователи задумались над тем, сколь древна клинопись и каким изменениям она подверглась за многовековой период своего существования. Совместными усилиями целого ряда ученых, среди которых прежде всего следует назвать имена Эдварда Хинкса, Уильяма Тальбота и Жюля Опперта, были преодолены огромные трудности в изучении вавилонского языка. Неоценимую помощь в этой работе оказали археологи, доставлявшие многочисленные таблички с надписями. Читать их могли уже и Раулинсон, и Хинкс, и Опперт, и Тальбот. В середине XIX в. человеческий гений одержал еще одну победу: родилась новая наука – ассириология, занимающаяся изучением всего комплекса проблем, связанных с древней Месопотамией.

Как мы уже говорили, удивительная многозначность клинописи побудила ученых заняться вопросом о ее происхождении. Само собой напрашивалось предположение, что письмо, которым пользовались семитские народы (вавилоняне и ассирийцы), было позаимствовано ими у какого-то другого народа несемитского происхождения. К этому выводу пришел Хинкс в своем труде «О надписях из Хорсабада»

(Хинкс, как и многие другие исследователи, считал руины Хорсабада остатками древней Ниневии). И хотя язык этих надписей, по его мнению, следует считать семитским, сама форма их имеет совершенно иной характер и является индоевропейской по происхождению. Несемитским считает происхождение этой письменности и Раулинсон. В работе, опубликованной в том же, 1850 г., он выводит клинопись из Египта. Несмотря на то что Хинкс и Раулинсон сделали чересчур поспешные выводы, в скором времени опровергнутые наукой (например, вывод о «скифском» происхождении вавилонян), следует признать, что основная их мысль была правильной.

И вот 17 января 1869 г. видный французский лингвист Жюль Опперт на заседании Французского общества нумизматики и археологии заявил, что языком, увековеченным на многих табличках, найденных в Месопотамии, является… шумерский! А это значит, что должен был существовать и шумерский народ! Таким образом, не историки и археологи первыми четко сформулировали доказательство существования Шумера. Это «вычислили» и доказали лингвисты.

Слова Опперта были восприняты сдержанно и недоверчиво. Были возражения. Вместе с тем кое-кто в научных кругах высказался в поддержку его гипотезы, которую сам ученый считал аксиомой. Гипотеза Опперта побудила археологов начать поиски материальных доказательств существования Шумера в Месопотамии. Многое в этом плане мог дать тщательный анализ древнейших надписей. В дискуссии о том, прав или не прав Опперт, наиболее яростным его оппонентом выступил Жозеф Галеви, который в течение ряда лет оспаривал существование Шумера и утверждал, что язык, названный Оппертом шумерским, – фантасмагория. «Теория» Галеви, горячо защищаемая им еще в 1905 г., заключалась в том, что вавилонские жрецы, дескать, ввели идеографическую систему письма, чтобы сделать непонятными для непосвященных свои записи и переписку. Немало ученых считало шумерские тексты древневавилонскими.