Читать онлайн «Как обуздать олигархов». Страница 21

Казалось бы, исторический опыт подтверждает правоту тогдашних консерваторов. Советский период в полной мере показал всю неуклюжесть бюрократической машины управления экономикой. Но ведь бюрократизм вовсе не тождественен государственному управлению. Оно может быть вполне эффективным, если только эффективно использовать саму бюрократию и не давать ей особой воли. В конце концов, у нас есть и опыт сталинской промышленной модернизации.

Можно, впрочем, обратиться и к более раннему периоду. Во время Первой мировой войны частные заводы с очень большой неохотой переходили к новому (однородному) производству, если только оно было хотя бы немножечко менее выгодно, чем прежнее. И не важно было частным хозяевам — насколько это производство было необходимым для воюющей армии. Частники с очень большим скрипом переходили от 76-мм снарядов к более крупным. И это несмотря на то, что они имели и прессы, и остальное необходимое оборудование.

Но как только знаменитый Путиловский завод был взят под казенное управление, то он сразу же стал изготавливать половину всех 152-мм снарядов. А ведь раньше он эти снаряды почти не выпускал.

Впрочем, нельзя не признать правоту самой критики бюрократизма, которую монархисты вели достаточно (и порой даже слишком) ожесточенно. Принципиальный антибюрократизм всегда составлял одну из важнейших особенностей русского консерватизма. Во многом он был реакцией традиционных слоев российского общества на западничество бюрократического аппарата. Правые порицали чиновный слой за попытку создать «средостение» между царем и «народом», «землей» (патриархальной моделью «гражданского» общества), навязать стране чуждые порядки, ведущие к конституции и торжеству наживы.

Достаточно вспомнить о том, что первая черносотенная организация «Русское собрание» в начале своей деятельности показала максимум вольнодумства. На открытии Харьковского отдела организации (в 1903 г.) звучали похвалы в адрес Герцена (!), призывы избегать крайностей славянофильства, способствовать примирению с «умеренными» западниками.

И уже в 1906 году «Русское собрание» объявило себя «непримиримым противником бюрократического строя и неразрывно связанного с ним расхищения самодержавия как недостойными министрами, так и подчиненными им учреждениями и лицами».

Весьма откровенные заявления делали руководители Астраханской народно-монархической партии. Они благодарили царя за манифест 17 октября 1905 года, после издания которого «русский народ… освободился из-под чиновничьего ярма».

А публицисты из «Прямого пути» приписывали правительству желание «примирить две системы»— «правящую интеллигенцию» и интеллигенцию партикулярную, по случайности не договорившиеся между собой в 1905–1907 годах.

Само собой, при этом царь отделялся от бюрократизма и полностью противопоставлялся ему.

Усердствовали в критике верхов и деятели Союза русского народа (в основном дубровинской ориентации). Булацель вообще сомневался в законности царского правительства, идущего по пути реформ.

Представители Митрофано-Георгиевского Союза русского народа (Воронеж) поднимались до вершин патетики, описывая столичную бюрократию: «Люди в футлярах — сказать мало. Люди-стены — это будет вернее, каменные мешки. Вот в чем наше горе… жизнь, как всегда, полна запросов, исканий, страданий, требует сочувственных откликов, а заправилы ее — люди-стены, каменные, высокие, прочные, массивные и… мертвые к запросам жизни».

«Союзники» (СРН) столь преуспели в нападках на бюрократию, что это вызывало беспокойство правой газеты «Колокол», которая сама настороженно относилась ко многим чиновникам. По ее разумению, идеологи СРН нападали не на худшую часть чиновничества, а на «служилое сословие вообще», «правительство в целом».

Впрочем, мы несколько отвлеклись от темы «буржуазности» в оценках монархистов. Между тем, основной разговор здесь еще впереди. И для того, чтобы позиция консерваторов стала более понятной, необходимо учесть их религиозно-мистический настрой.

Монархисты, осознававшие суть аскетического учения Православной Церкви, выступали против фетишизации собственности, включая и частную. В этом аспекте частный капитал виделся многим консерваторам как нечто сугубо земное, преходящее, обреченное потерять значение тогда, когда человек покидает посюстороннюю действительность.

Но в земной жизни все зависит от способа использования собственности, богатства, материальных благ. Православная Церковь подчеркнуто жестко выступает против сребролюбия, одной из восьми «неестественных»[1] страстей, составляющих «ядро», центр греховной жизни.

Сребролюбивый человек, по учению Святых Отцов, возлагает всю надежду только на богатство, видит в нем весь смысл существования. В результате этого он, по выражению св. Феофана Затворника, становится «на одной линии с идолопоклонниками».

Некоторые подвижники называют сребролюбие главной, первенствующей страстью, например св. Григорий Палама.

Одновременно Церковь утверждает, что данная страсть выражается во внутреннем отношении к вещественным благам. Сам факт обладания имуществом вовсе не свидетельствует об его укорененности в сердце владельца, который может пользоваться им бесстрастно. Напротив, страсть к богатству часто свойственна и нищему.

Именно такой взгляд на материальное богатство был, так или иначе, присущ большинству дореволюционных консерваторов, находившихся под мощным влиянием православия. «Не в собственности и в богатстве как таковых, — объяснял о. Д. П. Лавров, — грех, и не в бедности и нищете, как таковых, добродетель, а в том, как те или другие произошли, как люди пользуются первыми и как они относятся ко вторым».

Прот. Иоанн Восторгов говорил об апостольском отрицании лишь неправильного способа использования богатства и собственности.

А митрополит Владимир (Богоявленский) отрицал порядок жизни, при котором деньги ставятся на первое место, и связывал его с извращениями, имеющими место быть во всех сословиях.

Тихомиров принципиально возражал против того, чтобы ставить накопление богатства в центр даже и экономической деятельности. Согласно ему, истинные экономические принципы состоят не в собирании богатства, а в «развитии производительной силы, то есть… в развитии высоты человека, так как в общей системе национальной производительности огромное значение имеет не только умственная, но и нравственная сила».

При этом «классик» русского монархизма опирался на учение Фр. Листа («Система национальной политической экономии»). Немецкий мыслитель противопоставлял «теорию производительных сил»— «теории ценностей», которую уже сам Тихомиров именовал «буржуазной». Осмысляя Листа, он утверждал: «Способность создавать богатство выше самого богатства. Оно в виде меновых ценностей отходит на второй план, уступая духовным, нравственным способностям, составляющим „умственный капитал“ человека».

Националисты ставили свое отношение к буржуазии в зависимость от того, как она будет использовать капиталы. Если она постарается поставить в средоточие всего собственную эгоистическую индивидуальность, то здесь уже начинается зло. И по мнению многих монархистов современная им буржуазная цивилизация была более склонна ко злу, чем к добру.

Тот же самый Тихомиров учил, что болезни общества порождаются неправильным соотношением между основными двумя видами отношений между личностями. Этими видами он объявлял индивидуализм и коллективизм, обособление личностей и их теснейшее соединение. Согласно ему, резкое усиление индивидуализма наблюдается как раз в эпоху злоупотреблений буржуазии, их он находил и в современном ему западном обществе («Заслуги и ошибки социализма»). В основном эти злоупотребления затрагивали пролетариат, являющийся «продуктом» западной цивилизации. Говоря о пролетариях, Тихомиров с гневом и возмущением констатировал: «Творческое бессилие европейских идеалов ярко проявилось на этих миллионах человеческих существ, которых современные устроители новых европейских государств умели только погружать в бесправие и нищету или толкать из революции в революцию» («Рабочий вопрос и русские идеалы»).

Националисты делали буржуазную цивилизацию ответственной за появление социализма, являющегося, в их системе рассуждения, наиболее опасной и разрушительной силой. Идеологи монархизма были убеждены, что неправильное, эгоистическое использование капитала чревато неадекватной реакцией в виде социалистического радикализма. Получалось, буржуазные злоупотребления создают почву для всесокрушающего революционного переворота, грозящего не только самой буржуазии, но и всем традиционным слоям.

Издателю монархической газеты «Киевлянин» Д. И. Пихно принадлежит следующее интересное сравнение: «Появление социалистов, как жучков и гусениц, свидетельствует о заброшенных и заросших сорными травами полях, на которых кладет свои яички… жук…» (Пихно Д. И. В осаде).