Читать онлайн «Свобода в СССР». Страница 116

«Разработанный им путь выхода из инферно можно для простоты разложить на три взаимосвязанные компоненты:

— принятие и осуществление в жизни принципов ноосферной, гуманистической этики — забота о ближнем и дальнем (включая будущие поколения людей), уважение свободы человека, неустанное стремление к нравственному самосовершенствованию;

— борьба за лучшее общество;

— воспитание воли к Жизни через умножение познания и красоты»[1113].

Все это хорошо, но здесь Ефремову уже не хватает утопии – конкретной социальной программы, которая обеспечила бы воплощение этих замечательных принципов в жизнь на реальной Земле.

Цензура не расшифровала крамольных намеков романа, и лишь позднее писатель попал под подозрение как критик не только капитализма и маоизма, но и советской действительности: «…писатель допустил ошибочные оценки проблем развития социалистического общества, а также отдельные рассуждения, которые дают возможность двусмысленного толкования»[1114].

«Туманность Андромеды» — романтическая утопия. «Час быка» — мрачная антиутопия, грозное предупреждение. Эта эволюция характеризует не только творчество Ефремова.

Г. Гуревич так характеризовал смену настроений в фантастике в 60–е гг.: «После ХХ съезда, после выхода в космос появилось настроение эйфории: все можем, все сумеем, чуть подтолкнуть, и все само собой устремится вверх. В фантастике бурные мечты, превосходящие А. Беляева. Но, увы, на практике бурный взлет не состоялся. Космос космосом, а на полях неурожай, на Украине хлеб из гороховой муки. И последовал период сомнения, разочарования. Выразили его браться Стругацкие в романе «Трудно быть богом»[1115].

И не только в этом романе, даже, пожалуй, не столько в нем, сколько в книге «Понедельник начинается в субботу».

В.Л. Терехин противопоставляет творчество Ефремова и Стругацких. Ведь Ефремов рисует воплощенный коммунизм, а Стругацкие – скептики, которые видят в коммунизме свои изъяны[1116]. У Ефремова человечество устремляется в космос. У Стругацких такой же поход оборачивается конфузом: «с неба на площадь свалилась громадная ржавая ракета», с говорящим названием «Звезда мечты». В.Л. Терехин справедливо видит в этом пародию на триумфальное возвращение «Тантры» у Ефремова. Но это – сатира на большее – на веру в безграничные возможности технического прогресса, напоминание о том, что кроме помпезных торжеств есть и неприглядные будни. По телевизору – торжественные репортажи о новых стартах, а с неба на Алтай падает отработанный космический мусор…

И Ефремов, и Стругацкие ищут лучшее будущее и критикуют настоящее. Не в сатире Стругацких, не в «шестидесятнической фиге в кармане» ключевое различие между ними[1117].

Стругацкие стартовали «Страной багровых туч» в 1959 г. – как продолжатели ефремовской линии (он дал положительный отзыв на публикацию их первого произведения). Но были и отрицательные отзывы. Е. Брандис тактично предлагал поверять «физику» «лирикой»: «если взять, к примеру, рассказы А. и Б. Стругацких — это безусловно одаренные, эрудированные авторы, — то легко заметить, что волнуют их больше всего не люди, а научные гипотезы, саморазвивающиеся механизмы. Пафос голой техники обесчеловечивает литературу. Не отражается ли в излишней технизации научной фантастики та недооценка значения гуманитарных наук в жизни нашего общества, о которой в свое время писал И. Эренбург, а сейчас вновь поднял вопрос К. Зелинский?»[1118] Братья усвоят урок.

Мотором тандема в 50–60–е гг. был Аркадий. Борис стал более активен в конце 70–х гг. Это влияло на идеологический подтекст произведений Стругацких. Аркадий до конца жизни оставался неортодоксальным коммунистом, а Борис был более склонен к либеральным идеям. Для 60–70–х гг. такой синтез был оптимален для идейного поиска.

Борис вспоминает: «Это было время, когда мы искренне верили в коммунизм как высшую и совершеннейшую стадию развития человеческого общества. Нас, правда, смущало, что в трудах классиков марксизма–ленинизма по поводу этого важнейшего этапа, по поводу фактически ЦЕЛИ ВСЕЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ИСТОРИИ сказано так мало, так скупо и так… неубедительно…»[1119]

Борис говорит о своих с братом коммунистических взглядах в прошедшем времени. Г. Прашкевич поправляет: «незадолго до смерти Аркадий Натанович говорил мне с горечью, что все–таки более красивой идеи, чем коммунизм, люди до сих пор не придумали»[1120].

Сначала братья стремились конкретизировать то, что оказалось не прописано «классиками». Если «Страну багровых туч» упрекали за технологизм, то затем Стругацких больше интересовали социальные отношения и психология. А технологические решения можно не предъявлять (что братья позволяют себе, начиная с «Попытки к бегству»[1121]).

Будущее Стругацких принципиально не идеально, и живут в нем люди, очень похожие на нас. Братья разместились между советской реальностью и утопией, в некотором предбаннике коммунизма, и с этой удобной позиции принялись разглядывать и проблемы, встающие на пути в будущее, и препятствия, которые ростки будущего встречают в настоящем, и нестыковки в самом идеале, которые могут крыться в деталях.

Будничность будущего у Стругацких делает их классиками социалистического реализма. Произведения Стругацких подкупали своей фантастической занимательностью, необычностью ситуаций и, как писал Аркадий Борису, «строжайшим реализмом в поступках и проведении героев»[1122]. Таков и должен быть социалистический реализм. Коммунизм у них реален и потому не идеален.

«Мы населили этот воображаемый мир людьми, которые существуют реально, сейчас, которых мы знаем и любим, — пишут Стругацкие в предисловии к одной из своих книг, — таких людей еще не так много, как хотелось бы, но они есть, и с каждым годом их становится все больше. В нашем воображаемом мире их абсолютное большинство: рядовых работников, рядовых творцов, самых обыкновенных тружеников науки, производства и культуры».[1123]

Но здесь Стругацкие делают важную философско–психологическую заявку, которая является скрытым вызовом Ефремову и получит полное (можно сказать — упрощенное) развитие у Кира Булычева: человек будущего останется таким же, как наш современник (может быть – будет в среднем несколько интеллигентней). Стругацкие скептически относятся к целенаправленному воспитанию коммунистических альтруистов.

Будущее Ефремова – мир победивших альтруистов, а по Стругацким – интеллигентов. В этом – ключевое различие.

Если будущее «Туманности Андромеды» неизбежно, то Стругацкие бросают зерно сомнения. Прощаясь с предками, потомок говорит: «Вы нам нравитесь. Мы… в вас верим. Вы только помните: если вы будете такими, какими собираетесь быть, то и мы станем такими, какие мы есть. И какими вы, следовательно, будете». А если не будете? Ответом Ефремова на эту проблему станет «Час быка».

В 1963–1964 гг. Стругацкие наносят двойной удар по капиталистическим потребительским ценностям («Хищные вещи века») и прогрессизму, представлению о неудержимом однолинейном прогрессе («Трудно быть богом»).

Но такой ли этот удар двойной? «Трудно быть богом» ставит под сомнение не только прогресс по марксизму, но и по любому «-изму». Скептически оценивая возможности «Базисной теории» (что по Марксу, что по кому–нибудь другому, хоть Эрфу Ромму), Стругацкие и сами не знают, что предложить, если включилось «инферно» (выражаясь термином Ефремова), если варварство или (и) тоталитаризм поглощают цивилизацию. Трудно освобождать тех, кто к этому не готов. Эта тема звучит и в «Обитаемом острове».

Но все же необходимо заниматься освобождением человечества от гнетущих его систем. Но это вопрос контакта не разных цивилизаций, а разных людей – обычных и… странных. Так возникает тема странников, которая в своих итоговых ответах принципиально близка и ответам Ефремова – путь к лучшему будущему лежит не через переворот, а через субкультуру новых людей. И противостоит ей не только режим, а нечто большее.

«Хищные вещи века» были восприняты как критика западного потребительства. «Возможно, при мирном и постепенном переходе к социализму в некоторых высокоразвитых капиталистических странах веками взлелеянная традиция мещанства возьмет верх, — пишет по поводу этой повести А. Ф. Бритиков. — Тогда, показывают Стругацкие, развернется битва за души людей. Битва, быть может, самая сложная, ибо противник неуловим, он — в самом человеке, вступающем в освобожденный мир с наследством проклятого прошлого»[1124]. Но этого мещанского наследства сколько угодно в стране «победившего социализма». Так что в случае коммунистического материального изобилия мещанство может в любой стране погубить новое общество. Стругацкие опровергают надежды на победу коммунизма в результате роста производства и обилия материальных благ. Индустриальный прогресс воспроизводит мещанство, а не «новых людей».