Читать онлайн «Власть и наука». Страница 37

Мне не раз доводилось слышать от биологов старшего поколения, что Лысенко покорил Вавилова еще до того, как, приехав в Ленинград, он выступил в январе 1929 года на съезде генетиков (38). Рассказывали, что будто бы уже в Гандже состоялась их первая встреча, и что лично от Вавилова молодой агроном получил приглашение послать доклад на генетический съезд. Мне не удалось найти документы, подтверждающие это. Но одно свидетельство живого интереса Вавилова к работе Лысенко, интереса, проявленного еще до выступления последнего на съезде, имеется. Съезд открылся 10 января, доклад Лысенко был назначен на последний день работы секций съезда (на 15 января), а уже 11 января в ленинградской газете "Смена" было опубликовано такое заключение Вавилова, когда он обсуждал то, о чем говорил Лысенко -- об отношении растений к низким температурам: "Учитывая этот признак, мы станем лучше районировать наши сорта и культуры" (39).

Однако, как мне представляется, причина интереса Вавилова к яровизации и ее автору, гораздо глубже. Лысенковские фантазии воспламенили Вавилова именно потому, что в них он увидел выход из тяжелого положения, в котором очутился сам. В изучение собранной под его руководством мировой растительной коллекции были втянуты тысячи людей, высевавших семена, следивших за развитием посевов, придирчиво относившихся к каждому образцу и не забывавших главную цель -- искать те новые формы, которые могли быть с пользой применены на благо советского сельского хозяйства, главным образом через срочное выведение новых высококачественных сортов. Именно в этом направлении Вавилов призывал всех своих сотрудников работать.

Но одна из принципиальных трудностей скоро выявилась и принесла горькие минуты Вавилову. Растения дальних стран, приспособленные к климатическим условиям, отличным от российских, -- к иной продолжительности дня, к иным сезонным колебаниям погоды, -- либо неравномерно прорастали, цвели и плодоносили, либо вообще теряли всхожесть. Но раз нельзя было добиться синхронизации в цветении форм, которые предстояло скрестить друг с другом, то надежды на то, что иноземные формы помогут резко ускорить темпы выведения новых сортов, улетучились.

И вдруг Вавилов сообразил, что открытие яровизации может облегчить выход из положения. Если даже озимые сорта, будучи подвергнуты температурной предобработке, так ускоряют развитие, что колосятся много раньше -- в совершенно для них несвойственные сроки, то уж, конечно, более легкую задачу -- заставить всякие заморские растения цвести одновременно -- можно будет разрешить. Если все сорта из собранной ВИР'ом мировой коллекции, до сих пор имевшие разновременные сроки развития, удастся синхронизировать, и все они начнут цвести в одно время с местными сортами, то удастся обойти главную трудность: можно будет свободно переопылять цветки любых сортов и получить, наконец-то, гибридное потомство, а затем из этого моря гибридов отобрать лучшие перспективные формы... Тогда скачок отечественной селекции будет гигантским, разнообразие первичного материала необозримым, успехи неоспоримыми. Быстро сообразивший это Вавилов стал активно помогать Лысенко, который, еще не понял возможности, увидевшиеся Вавилову.

Для начала Вавилов дал указание яровизировать пшеницы ВИР'овского запаса и высеять их под Ленинградом и в Одессе. При этом часть растений тех сортов, которые под Одессой не колосятся, дали зрелые семена. Лысенко тут же раздул этот результат и представил его как доказательство того, что теперь все сорта можно будет высевать в необычных для них зонах (40). Категоричный вывод очень понравился Вавилову, и, поверив на слово, он много раз выступал по этому поводу, захваливая метод яровизации. Конечно, ни к каким реальным практическим выгодам данный способ не привел и успехам селекции не способствовал. Вавилов авансом выдал восторженную оценку, повторенную позже и некоторыми его учениками (см. напр. /41/). Вместе с тем, надежды Вавилова были искренними, о чем говорят строки из его записных книжек за 1934 год. Они пестрят заметками о яровизации, он делает запись, что сам "хочет подучиться яровизации" (/42/, см. также книгу Поповского /43/). Понять радость Вавилова можно. Будучи лично оторванным от экспериментов, погруженный в массу организационных дел и веривший словам других так же, как он верил самому себе, Николай Иванович застрял в паутине лысенковских измышлений и обещаний. Он не заметил, как несовершенна сама гипотеза, как далек до завершения процесс её экспериментальной проверки. По-видимому сыграло роль и то обстоятельство, что к Лысенко благоприятно отнесся Максимов -- ведущий сотрудник ВИР'а, близкий к Вавилову человек.

Именно надеждами на использование яровизации для включения в селекционную работу видов из мировой коллекции культурных растений объясняется то, что вслед за применением приема обработки холодом проростков всех образцов пшениц из его мировой коллекции Вавилов предложил срочно яровизировать растения множества других видов.

Решающая роль академика Вавилова в выдвижении Лысенко

В 1965 году американский историк Дэвид Жоравский (см. прим. /89/ к Введению),кажется первым обратил внимание на то, что неоценимую помощь Лысенко в первоначальном выдвижении в научной среде оказал Вавилов а за ним тот же тезис развивал писатель Поповский в книге "1000 дней академика Вавилова" (43).

Против этого взгляда резко и категорично, но без достаточно весомых аргументов, выступил Медведев (44), полагавший, что приведенные Поповским выдержки из писем и выступлений Вавилова должны толковаться иначе6, что крупный администратор Вавилов мог подписывать бумаги, подсунутые ему помощниками, не вдаваясь в их содержание. Позже в книге "Дело академика Вавилова" (46) Поповский привел выдержки из некоторых выступлений Вавилова. Они подкрепили правоту позиции Поповского, так как предположение Медведева этими выдержками отвергалось: выступал Вавилов сам и говорил он, что думал. Ниже я приведу обнаруженные мной дополнительные данные по этому вопросу.

Прежде всего Вавилов поддержал идею яровизации как новаторскую на заседании Наркомзема СССР и Президиума ВАСХНИЛ еще в 1930 году. Отражением высокой оценки работы Лысенко стали строки письма Вавилова одному весьма влиятельному французскому ученому и администратору. Эдмон Рабатэ, генеральный инспектор Французского правительства по сельскому хозяйству и директор Национального агрономического института Франции обратился 7 февраля 1930 г. к Вавилову с просьбой порекомендовать ему литературу по очень специальному вопросу: о развитии первого листа злакового растения (колеоптиле). Колеоптиле окружают проросток растения; образуя вокруг проростка трубку, они защищают его от повреждений и вредных влияний (47). Вавилов быстро отвечает ему письмом, датированным 10 марта того же года, и рекомендует французскому коллеге познакомиться ни с чем иным, как с работой Лысенко по действию низких температур на проростки пшеницы:

"Дорогой сударь! Я посылаю Вам со следующей почтой сборник трудов Съезда селекционеров, который проходил в Ленинграде в прошлом году. Вы найдете там работу Т.Лысенко... Примите, сударь, мои самые искренние чувства уважения к Вам. Ваш Н.Вавилов! (48)

Уже упоминалось, что 20 февраля 1931 года Лысенко был приглашен выступить с докладом о своих работах на Президиуме ВАСХНИЛ (49), и Вавилов похвалил его работу, а летом 1931 года Вавилов как Президент ВАСХНИЛ подписал постановление Президиума этой академии с резолюцией:

"Считать необходимым для разворачивания и расширения работ тов. Лысенко по укорачиванию длины вегетационного периода злаков, хлопка, кукурузы, сои, овощных культур и пр. ассигновать из бюджета Академии 30.000 рублей" (50).

Среди вавиловских выдвиженцев был агроном Полярной станции ВИР в Хибинах -- Иоган Гансович Эйхфельд7. В ноябре 1931 года Вавилов писал ему:

"То, что сделал Лысенко и то, что делает, представляет совершенно исключительный интерес, и надо Полярному отделению эти работы развернуть" (51).

Весной 1932 года, когда формировали состав советской делегации для поездки в США на VI Международный генетический конгресс, Вавилов, исполняя поручение Наркома земледелия СССР Яковлева, и как глава подготовительного комитета посчитал, что в число генетиков (не опытников, или агрономов, или физиологов растений, а в число ГЕНЕТИКОВ) должен быть включен не имеющий к этой науке никакого отношения Лысенко. Он послал 29 марта 1932 года Лысенко личное письмо с приглашением поехать в США, сообщая, что на конгрессе "будет для генетика много интересного" (53) и также будет важно

"...чтобы Вы нам сделали доклад о Ваших работах и к выставке подготовили бы демонстрацию работ.

Последнее совершенно обязательно, но только в компактном виде, удобнопересылаемом. Скажем, на 2 -- 3 таблицах полуватманских листов, фотографии; может быть несколько гербарных экземпляров" (54).