Читать онлайн «Чтобы мир знал и помнил. Сборник статей и рецензий». Страница 64

Разнообразны были его творческие занятия. Зарабатывая на жизнь, писал статьи о новой жизни в стране для журнала «СССР на стройке», много работал в соавторстве с режиссерами над самыми разнообразными киносценариями: «Бежин луг» – о Павлике Морозове, «Мои университеты» по Горькому, «Как закалялась сталь» по Островскому и др. Как вспоминает А. Н. Пирожкова, «заказы для кино были для заработка. Иногда Бабель писал в кинокартине слова для действующих лиц при готовом сценарии, но чаще всего переделывал и сценарий или просто писал его с кем-нибудь из режиссеров заново». «Для души» он заново переводил рассказы Шолом-Алейхема, считая, что они очень плохо переведены на русский язык, составлял собрание его сочинений.

«Для души» Бабель работал над своей пьесой «Закат», «для души» писались и рассказы, и повесть «Коля Топуз». Он собирался к осени 1939 года закончить книгу новых рассказов и обещал жене: «Вот тогда мы разбогатеем». Но 15 мая 1939 года, во время ночного обыска, сотрудники НКВД уложили все рукописи и забрали вместе с Бабелем. Он только и успел сказать: «Не дали закончить».

В январе 1940 года Пирожковой сообщили, что Бабель осужден военным трибуналом на десять лет без права переписки и с конфискацией всего принадлежавшего ему имущества. К тому времени она уже знала, что такая формулировка означает «расстрел», но прокурор из военного трибунала объяснил ей, что «к Бабелю это не относится». Много лет ей повторяли в разных инстанциях: «Бабель жив и содержится в лагерях», и она этому верила. А в 1954 году сообщили, что «муж Бабель И. Э. умер от паралича сердца 17 марта 1941 г.».

И тут она не поверила, потому что к тому времени уже начали возвращаться из лагерей люди и многие рассказывали (а слышавшие ей потом передавали), что они лично видели Бабеля то в одном, то в другом лагере, а в августе 1952 года приходил бывший зэк с письмом, где сказано было, что Бабель умер в лагере в 1952 году. Антонина Николаевна подала в КГБ заявление и написала письмо Ворошилову с просьбой помочь разыскать Бабеля. Через некоторое время тот попросил ей передать, что «если бы он был жив, он давно был бы дома». Достоверную дату смерти Бабеля она узнала только в 1984 году, позвонив в Политиздат и спросив, почему они указали в отрывном календаре в качестве года смерти 1940-й, а свидетельство о смерти дает 1941 год, на что услышала спокойный ответ: «Мы получили эту дату из официальных источников…»

Потом А. Н. Пирожкова начала борьбу, длившуюся тридцать шесть лет: за возвращение рукописей Бабеля (КГБ их уничтожило), воссоздание архива писателя (друзья и читатели передавали вдове то, что у них сохранилось), за издание однотомника (выходил в 1957 и 1966 гг.), за празднование семидесятилетия Бабеля в 1964 году, за публикацию полного собрания сочинений писателя (двухтомник вышел в 1990 году, а перевод его на английский – в 2001 году).

Мне очень нравятся поздние добавления к мемуарам, где Антонина Николаевна рассказывает, что всю жизнь дружила с родными и друзьями Бабеля, о том, как она сохранила впечатления о Бабеле – писателе и человеке, о том, как он родился писателем с удивительно острыми чувствами, что она помнит запах, цвет и ворожбу его слов, о том, что ей нравится читать о влиянии Бабеля на современных писателей разных стран.

Я рада, что мемуары А. Н. Пирожковой вышли в США, где Бабеля изучают и на кафедрах сравнительного литературоведения, и в русских департментах, и на отделениях еврейских литератур, и на курсах литературного мастерства и где его любят читатели. А вместе с тем хочется, чтобы воспоминания жены Бабеля увидели свет и в России.

Опубликовано: “Новое Литературное Обозрение” (Россия), № 55, 2002.

Routes of Passage: Essays on the Fiction of Vladimir Makanin,edited by Byron Lindsey фтв Tatiana Spektor,Slavica Publishers Indiana University,Bloomington, Indiana, 2007, 206 p.

Собрание эссе «Путем туннеля» под редакцией Байрона Линдсей и Татьяны Спектор посвящен прозе Владимира Маканина. Сборник, в котором приняли участие одиннадцать исследователей из США, России и Великобритании, а также и сам Маканин, вышел в юбилейный для писателя год. Многие западные исследователи, поместившие статьи в этом сборнике, начинали профессиональную жизнь еще в СССР и Маканина знают по его первым публикациям. Некоторые писали о его творчестве еще в советских журналах; другие, эмигрировав, приложили усилия, чтобы на русистских конференциях в США появилась секция и круглый стол маканиноведов, чтобы его проза вошла в студенческую и аспирантскую аудиторию. Но и «несоветские» тоже не новички в маканиноведении. Например, Байрон Линдсей в 1995–2003 гг. прочитал серию докладов о прозе писателя разных лет на конференциях славистов в Польше, Румынии, США и Финляндии, издал книгу переводов прозы Маканина, опубликовал о нем большую статью в словаре «Русские писатели после 1980 года».

В сборнике десять статей. В одних Маканина «копают» вширь, охватывая произведения одного, нескольких или всех творческих периодов. В других «копают» вглубь, исследуя только один текст – рассказа, повести или романа. Две работы, С. И. Пискуновой и Марка Липовецкого, носят обзорный характер, несмотря на свой сравнительно малый объем.

Справочной сжатости статья С. И. Пискуновой «Наблюдения над поэтикой Владимира Маканина» отмечает этапы творческого формирования писателя. В 1965–1976 гг. начинающий Маканин еще тесно связан с традициями романтического эгоцентризма «исповедальной» прозы 1960-х годов. В 1977–1991 гг. зрелый Маканин вырабатывал новое отношение к своим героям (не судить и не выносить им последнего вердикта), последовательно уходил от бытового испытания героя и осваивал «бытийный взгляд на человека» и отрабатывал один из важнейших уроков, внедренных в русскую литературу гоголевской «Коляской» и «Шинелью»,? «конфузную ситуацию», которая позволяет писателю «выскочить из системы типажей к системе обыкновенного человека». Он научился строить сюжет больших повествовательных форм на единой ситуации, воспроизведенной в разных контекстах повествования и рассмотренной с различных точек зрения. Третий этап творчества, начатый в 1993 году повестью «Стол, покрытый сукном и с графином посредине» и еще не завершенный, нацелен на подведение итогов прожитой жизни и итогов русской истории. С. И. Пискунова также рассматривает поэтику отдельных произведений писателя. (Текст «Наблюдений» на русском языке доступен на сайте: http://www.slovopedia.com/2/204/240278.html).

Статью Марка Липовецкого «Маканинскиий экзистенциальный миф в 1990-е гг.: повести “Лаз”, “Кавказский пленный” и роман “Андеграунд, или Герой нашего времени”», в переводе на английский язык Татьяны Спектор и Джошуа Кортбейн, можно считать обзорной при условии, что читатель уже знаком с «маканинским экзистенциальным мифом» и его манифестацией в предыдущие десятилетия (см. Марк Липовецкий «Против течения: авторская позиция в прозе Владимира Маканина», Урал, 1985, № 12, с. 148–158). По Липовецкому, экзистенциальный миф Маканина предполагает определенный баланс между «самотечностью жизни» и «голосами». Самотечность жизни держится на стереотипах, которые лишают человека возможности контролировать собственную жизнь и толкают его добровольно отдавать себя на произвол самотечности. Голоса – это взаимовлияние двух сфер бессознательного: коллективной (наследуемой) и индивидуальной (благоприобретенной). В 1990-х годах маканинский экзистенциальный миф претерпел ряд изменений. В повести «Лаз», например, самотечность жизни исчезла с лица земли, ушла в ее недра, а на ее место хлынула лавина неуправляемого бессознательного, сметая на своем пути все, в том числе и «частного человека». «Лаз», считает Липовецкий, оказался метафорой не только социального процесса 1990-х годов, но всего XX века – века неслыханных катастроф, вызванных диким хаосом коллективного бессознательного. Правда, в последующих работах Маканин показал, что, низвергшись, эта лава массового бессознательного тут же и застыла, вызвав к жизни новую форму инерции и новую ужасающую самотечность. В рассказе «Кавказский пленный» самотечность жизни на войне представлена новой и самой ужасной формой, возникшей в результате «взрыва бессознательного» в ранние девяностые. Характеризуют ее примитивная природа человеческих целей, а «красота, которая жизнь спасет» – это принадлежит «голосам». Диалог между двумя экзистенциальными аспектами маканинской философской структуры завершается абсолютно пессимистически: побеждает примитивный инстинкт выживания («самотечность жизни на войне»), а «голос» (память о красоте) оживает только в мучительных снах героя.

Липовецкий считает, что в романе «Андеграунд…» Маканин не только примеряет экзистенциальный миф к сопротивопоставлению индивидуального и коллективного, но заодно пытается расширить границы русской реалистической традиции. Для этого он синтезирует в романе свой экзистенциальный миф с тщательно выписанным портретом разных сфер советского и постсоветского общества. Иными словами, он вписывает в свою традиционно параболическую и метафорическую прозу социальные темы – те самые социальные вопросы, которые он всячески стремился обойти в 1970 – 1980-ые гг. как малопродуктивные для подлинной литературы. Попытка писателя возродить в романе традиции социального реализма представляется Липовецкому вполне логичной, поскольку во второй половине 1990-х годов стал очевиден кризис традиционного реализма, а потребность в социальном анализе российской современности (анализе, всегда высоко ценимом в русской литературе) оставалась неудовлетворенной и нуждалась в новых художественных средствах. Маканин разрешил этот вопрос, синтезировав в романе интеллектуальную поэтику своей прозы с чернушным натурализмом. От этого конгломерата несколько пострадал его насыщенно провербиальный стиль, размытый привходящими социальными подробностями. Тем не менее, суммирует Липовецкий, роман подтверждает продуктивность маканинского метода, ищущего экзистенциальный компромисс в нескончаемом диалогическом конфликте «голосов» и «самотечности жизни».