Читать онлайн «Их хотели лишить Родины». Страница 35

Против этого предложения не возразил ни один член [159] делегации. Молчал и тот, который в первый приезд так одобрительно говорил о революционных действиях куртинцев.

Бесполезные разговоры прекратились. Отбрасывая всякие условности, председатель Совета Глоба сказал, обращаясь к делегатам:

— Вашим лицемерием, товарищи, мы поражены больше, чем лицемерием господина Занкевича. Мы не признаем серьезными ваши доводы о необходимости сдать оружие. Мы не доверяем вам и вашей честности. Мы еще и еще раз заявляем, что среди русского командования во Франции нет людей, которые бы действительно болели за судьбы революции и интересы народа. Можете возвращаться к Занкевичу и доложить ему еще раз наше последнее слово: оружия мы не сдадим, а в Россию вернемся.

— Оружие мы не сдадим! — поддержало Глобу несколько голосов. — Если французским властям нужны за оружие деньги, пусть они возьмут те, которые полагаются нам, их скопился уже не один миллион франков... — сказал один из членов Совета.

— В связи с нашими разногласиями мы уезжаем от вас с тяжелым чувством, — лицемерно заключил руководитель делегации, выходя из помещения Куртинского Совета.

Эта «делегация» 2-й артиллерийской бригады (в ней не было ни одного солдата рабочего) была последней попыткой генерала Занкевича разбить единство солдат лагеря ля-Куртин, сломить их волю к борьбе. И когда эта попытка не увенчалась успехом, он отказался от мер «идейного убеждения» и перешел к другим мерам воздействия на непокорных — он решил сломить их голодом.

14 августа Занкевич издал приказ, которым объявил 1-й бригаде голодный рацион довольствия: 300 граммов хлеба (вместо 750); 75 граммов мяса (вместо 400) и т. д. Переведя солдат на голодную норму, Занкевич одновременно лишил фуражного довольствия и около трех тысяч лошадей.

Тем же приказом Занкевич запретил всем владельцам торговых заведений продавать куртинцам какие-либо съестные продукты; куртинцы были полностью лишены денежного довольствия. В довершение всего он потребовал от Куртинского Совета сдать все цейхгаузы и склады лагеря. [160]

Дни с 3 по 14 августа были самыми тяжелыми днями для революционных солдат лагеря ля-Куртин. Измена значительной части руководителей отрядного и полковых комитетов революционным солдатам, ошибка, допущенная Куртинским Советом в так называемом соединении бригад, ультимативные требования русского командования и концентрация вокруг лагеря французских войск и, наконец, голодная блокада — все это явилось серьезным испытанием стойкости, выдержки и революционного сознания масс. Не все выдержали это испытание. Около 400 человек ушли из лагеря ля-Куртин. Но основная масса революционных солдат продолжала твердо стоять на революционных позициях и была полна решимости отстаивать их до конца. Борьба за возвращение на родину приняла еще более упорный и острый характер.

Чем больше неистовствовала реакция, тем сплоченнее становились силы революции. В эти дни поведение солдат было примерным, исполнение служебных обязанностей — безупречным, отношение к окружающему французскому населению — безукоризненным. Французские крестьяне окружавших лагерь деревень относились к русским солдатам с большим вниманием и любовью. Они внимательно следили за борьбой куртинцев и всем сердцем были на их стороне.

События последних дней вооружили Совет солдатских депутатов опытом революционной борьбы. Авторитет Совета среди солдат укреплялся. Совет твердо проводил последовательную революционную линию.

На дверях Куртинского Совета появилась табличка с надписью: «Долой империалистическую войну!», «Возврат в Россию!»

Эта табличка была прямой противоположностью лозунгу комитета 3-й бригады лагеря Курно, написанному на французском языке, который гласил: «Война до победного конца!».

Лозунг «Долой войну, возврат в Россию с оружием в руках» становился боевым лозунгом русских революционных солдат во Франции. Проявив героизм в боях и претерпев огромные лишения, связанные с войной и развернувшейся борьбой с реакционными силами, революционные солдаты были готовы до конца защищать этот лозунг.

Твердая революционная линия куртинцев приводила в неистовство генерала Занкевича. Все его мероприятия, [161] направленные на то, чтобы сломить у куртинцев волю к борьбе, потерпели неудачу. Но Занкевич все еще рассчитывал разбить сплоченность и единство куртинцев. Спустя несколько дней после установления для революционных солдат голодного пайка генерал Занкевич вызвал к себе офицера русской дивизии капитана Гарновского и приказал ему передать куртинцам новый ультиматум.

Прибыв в лагерь ля-Куртин, Гарновский явился в Совет и, вручив Глобе пакет, сказал:

— Не знаю, господин председатель, есть ли какой-нибудь здравый смысл в распоряжении, чтобы виновные сами себя арестовали и выдали начальству. Но я получил приказание вручить вам именно такое распоряжение.

Глоба и все присутствовавшие в недоумении посмотрели на Гарновского.

— Я вас не понимаю, господин капитан, — проговорил Глоба, приподнимаясь с места и протягивая руку, чтобы взять пакет.

— Потрудитесь, пожалуйста, прочесть: там написано все, чего требует от вас генерал Занкевич, — сказал капитан Гарновский.

Глоба вскрыл пакет и быстро пробежал глазами ультиматум. Улыбнувшись, он немного подумал, а затем громко прочитал бумагу всем присутствовавшим.

Новый приказ-ультиматум гласил: «Солдатам лагеря ля-Куртин. Приказываю сегодня же изъять и арестовать 100 человек ваших вожаков, заставивших вас встать на преступный и гибельный путь. Арестовать, кроме того, еще 1500 человек наиболее беспокойных, а потому нежелательных в ваших рядах элементов, вносящих разложение. Исполнение сего приказания я буду считать первым шагом признания Временного правительства и моих распоряжений. Новые указания будут мною даны вам завтра». Последние слова приказа генерала Занкевича Глоба зачитал под дружный смех всех присутствовавших.

Это был первый приказ-ультиматум русского военного командования во Франции, заставивший солдат забыть на время все тревоги. Дружный и громкий смех, которым он был встречен, и был ответом на новый ультиматум. Капитан Гарновский так и понял значение веселого настроения членов Совета. Он молча вышел.

Приказ-ультиматум Занкевича явился последним «мероприятием» русского военного командования по «усмирению» [162] революционных солдат 1-й русской бригады. Он, как и все предшествовавшие ему «меры», не изменил положения.

Французские власти практически мало помогали реакционному русскому командованию в его борьбе с революционными солдатами. Командующий XII округом генерал Комби не соглашался до поры до времени вмешиваться во внутренние дела русских войск.

Несмотря на это, Занкевич и Рапп, чтобы усилить эффект голодной блокады, обратились с просьбой к французскому командованию заблокировать лагерь ля-Куртин. Лишение куртинцев сношения с внешним миром в сочетании с голодной блокадой должно было, по их расчетам, заставить солдат сложить оружие, выдать своих вожаков и оставить лагерь.

Вот как оценивало русское военное командование эти последние мероприятия в своей телеграмме Керенскому:

«Согласно указаниям телеграмм № 60163 и № 3172 мной был отдан приказ, в котором объявлялось решение правительства — отправить дивизию на Салоникский фронт, и был назначен краткий срок для проявления полного и безусловного подчинения распоряжениям Временного правительства.Из 10 тысяч человек менее тысячи сложили оружие и явились с частью своих вожаков, среди которых арестовано двадцать два. Остальные не подчинились моим требованиям. Отданное категорическое приказание — сложить оружие — выполнено не было. Состояние умов солдат 3-й бригады таково, что приказ действовать оружием был ими не исполнен... При таких условиях я вынужден был обратиться за помощью к французским властям. Я предлагаю французам заблокировать лагерь и демонстрировать вооруженную силу. Непокорные солдаты лишены мною всякого денежного довольствия и переведены на уменьшенное продовольствие. Есть основание думать, что ввиду упадка духа среди непокорных указанные меры приведут к сдаче оружия»{42}.

Главнокомандующий вооруженными силами России генерал Корнилов, ознакомившись с этим донесением русского командования во Франции Керенскому, телеграфировал Занкевичу:

«По сведениям здешнего французского посольства, [163] наши войска во Франции находятся в состоянии полного разложения и становятся опасными для местного населения. Примите решительные меры восстановить порядок, дисциплину в войсках, не останавливаясь перед применением оружия. Немедленно введите военно-полевые суды»{43}.