Читать онлайн «Украинское национальное движение. УССР. 1920–1930-е годы». Страница 61

И наконец, оставались люди, которые продолжали активно заниматься общественно-политической деятельностью – по преимуществу в подполье и бандформированиях[548]. По мере ликвидации подполья и благодаря прочим акциям советской власти, способствовавшим нормализации положения в УССР, политическая активность радикально настроенных представителей украинской интеллигенции, равно как и численность таковых, постоянно уменьшалась.

На протяжении всего десятилетия политика большевиков заключалась в сохранении кадров старых специалистов и смене их социально-политических настроений, то есть расширении категории «нейтральных» и на их основе – «лояльных»[549]. Достигалось это методом кнута и пряника. «Кнут» представляли собой политические процессы, на которых в качестве обвиняемых выступали представители интеллигенции: например, процесс над Киевским центром действий (апрель 1924 г.) или Шахтинское дело (май-июль 1928 г.). В основе таких процессов лежало либо желание «приструнить» интеллигенцию и напомнить, кто в стране «главный», либо найти виновного в экономических просчетах и ошибках. Это, впрочем, больше касалось технической (русской) интеллигенции. К репрессивным мерам относились и высылки за границу, которые тоже оказывали сильное воздействие. Например, в закрытом письме второго секретаря ЦК КП(б)У Д. З. Лебедя И. В. Сталину (1922 г.) указывалось, что после высылки 70 сменовеховцев настроения профессуры изменились и она теперь была готова «служить и не рассуждать»[550]. На вопрос видного партийного и государственного деятеля УССР П. П. Любченко, как относятся академики ВУАН к власти, С. Ефремов ответил, что они «привыкли»[551].

«Пряником» было улучшение условий работы и быта лиц, занятых умственным трудом. Восстановление экономики отражалось на положении интеллигенции и на ее отношении к большевикам. И хотя довольно большая масса работников интеллигентных профессий была настроена по отношению к ним язвительно-критически, нормальное материальное положение не давало повода для волнений. Но любое его ухудшение развязывало языки и усиливало недовольство.

Показательным может служить положение учительства – одной из наиболее многочисленных групп интеллигенции. Как свидетельствуют материалы учительских конференций и данные ГПУ, в 1925 г. самочувствие учителей было относительно благожелательным, а отношение к власти – лояльным. Но уже в следующем году был отмечен рост антисоветских настроений. Причиной стало ухудшение материального положения. Сказывалась огромная перегруженность – на одного учителя приходилось не 40 учеников, как полагалось по норме, а 80–140. Соответственно увеличивалось рабочее время. А зарплата сельского учителя в 1926 г. колебалась от 32 рублей 50 копеек до 65 рублей, что составляло в лучшем случае 40–50 %, а то и вовсе 10–15 % от довоенного заработка[552]. Городские учителя находились в чуть лучшем положении. Особенно раздражало учителей осознание несоответствия между теми задачами, которые на них возлагало государство, и теми средствами, которые на эти цели выделялись, а также то, что все это происходило на фоне роста экономики и уровня жизни населения. Резкое недовольство вызывало и то, что многие представители интеллигенции оказались гражданами «второго сорта», будучи лишенными некоторых политических прав[553].

Из-за всех этих причин у представителей интеллигенции, особенно работающих на селе, пропадал интерес к участию в общественной жизни, и они стремились «выполнять только то, что требуется по службе»[554]. Напротив, интерес к профессиональной деятельности даже возрастал, так как служил своего рода защитной реакцией на попытки привлечь интеллигенцию к активной советской работе.

На волне усиления антисоветских настроений активизировались оппозиционные большевикам группы. Например, на учительских конференциях они пытались проваливать кандидатуры коммунистов, выдвигавшихся в президиум данной конференции и руководящие органы профсоюза работников просвещения (Рабпрос)[555]. Борьба проходила не только на беспартийных конференциях. Оживлялись различные организации и ассоциации, не связанные с официальными профессиональными союзами, – Ассоциация инженеров, Этнографическое общество и др., которые начинали конкурировать с профсоюзами за право представлять интересы интеллигенции[556]. Отмечались и попытки самоорганизоваться. Так, в Черниговском округе учитель Шахлевич (сторонник «белой» ориентации) и его коллега Глоцкий создали группу из десяти учителей для организованной борьбы в профсоюзных органах. На Барвенковской учительской конференции (Изюмский округ) прозвучало недовольство коммунистами, которых обвиняли в том, что они держат учительство в полуголодном положении и смеются над этим[557].

На фоне недовольства мог произойти «упадок политактивности». А могло случиться и обратное. В качестве примера можно упомянуть состоявшуюся 10–11 декабря 1925 г. в Полтаве учительскую конференцию, протекавшую очень бурно. Наиболее остро встали вопросы о зарплате и коллективных договорах. В ходе обсуждения прозвучали обвинения, что советская власть не защищает интересы учителей. В Полтаве даже готовилась забастовка. Часть учителей видела в ней лишь способ улучшить материальное положение. Но среди них имелись и антисоветски настроенные элементы, «сознательно провоцирующие учительство» для того, чтобы вызвать политический скандал. Особенно резко при этом «выступали шовинистически настроенные городские учителя»[558].

Сложившаяся ситуация вызывала озабоченность у руководства республики. Усиление антисоветских настроений у интеллигенции было признано опасным. Но что характерно, не в связи с позицией интеллигенции как таковой, а из-за того, что под ее идейным воздействием «разбуженная активность и самостоятельность масс» могла пойти «под знаменем оппозиционной интеллигенции». Принятые меры по улучшению материального, бытового и профессионального положения сельской интеллигенции, создание вокруг нее атмосферы такта, чуткости, уважения, что было не менее важно для ее эмоциональных и легкоранимых представителей, позволили улучшить положение интеллигенции вообще и учительства в частности. А это заметно ослабило их антисоветскую настроенность[559].

Конечно, материальное положение имело важное значение для формирования самочувствия интеллигенции. Но если выбор жизненной позиции среднестатистического крестьянина определялся положением его хозяйства, то для представителя интеллигенции материальная составляющая была хотя и важной, но далеко не всегда главной мотивацией его поведения. Пожалуй, более важное значение имела духовная сфера. Среди интеллигенции было немало людей, которых больше волновало, что происходит в стране и мире, как развивается украинская культура. Хотя размышления о будущем Украины вполне могли переплетаться и с материальным фактором, последний чаще заключался не в зарплате того или иного учителя или служащего, а в экономическом положении УССР в целом.

На оппозиционность значительной части украинской интеллигенции большевикам, как и на холодное отношение к ней последних, влияло еще одно немаловажное обстоятельство. После окончания Гражданской войны и особенно ликвидации петлюровского подполья значительная часть тех, кто боролся за УНР, – офицеров украинской армии, чиновников министерств, общественных деятелей – легализировалась и «осела в… губернских и окружных учреждениях», иногда занимая ответственные должности[560]. Многие стали учительствовать в городских и сельских школах. Особенно это было характерно для приграничных округов. В качестве примера можно привести Чемиревицкий райисполком Каменец-Подольского округа. В 1927 г. в нем трудились: райстатистик Файнстиль – бывший петлюровец, до 1924 г. пребывавший в эмиграции; помощник бухгалтера Окнин, в прошлом офицер-сечевик; счетовод Рилянкевич – бывший поручик царской и сотник петлюровской армий; секретарь райсудземкомиссии Сонов – адъютант «какого-то штаба» у Петлюры, тоже вернувшийся после 1924 г. Комиссия во главе с генеральным секретарем ЦК КП(б)У Л. М. Кагановичем, обследовавшая приграничную полосу, пришла к заключению, что факты подобной «засоренности» райисполкомов и сельсоветов «насчитываются десятками»[561].

Конечно, как докладывали сотрудники ГПУ, «значительный процент бывших петлюровцев отошел совершенно от политической деятельности и примирился с фактом существования Сов. Власти». Постепенно они советизировались и отказывались от своего политического прошлого[562]. Но происходило это не сразу и не со всеми. Многие, принимая действительность только внешне, оставались при этом во «внутренней оппозиции». В докладах ГПУ указывалось, что, несмотря на тягу «части низовой интеллигенции» «к перемене ориентации в сторону сотрудничества с Сов. Властью и Компартией», таковая «в массе своей, если не открыто, то разными способами… старается высказать свое отрицательное отношение и, где можно, принести некоторый вред»[563]. Бывшие сторонники украинских правительств либо те, кто просто работал на них, пополняя ряды советских служащих, учителей, медперсонала и т. п., приносили свои взгляды, высказывали свои настроения, которые не всегда свидетельствовали об их отказе от прошлого. Вот почему и руководство республики, и ГПУ внимательно следили за настроениями интеллигенции и деятельностью ее представителей.