Читать онлайн «Изгнанная армия. Полвека военной эмиграции. 1920—1970 гг.». Страница 13

7 декабря 1920 года начальник штаба Главнокомандующего барона Врангеля генерал от кавалерии Павел Николаевич Шатилов в обращении к войскам заявил: «…Главнокомандующий твердо решил добиваться сохранения армии как силы для борьбы с большевиками и как ядра будущей русской армии»{40}. Верил ли сам Шатилов в то, о чем он оповещал войска? Ответить на этот вопрос представляется одновременно легким и сложным. С точки зрения войсковой дисциплины, Шатилов не мог не выполнять пусть даже казавшиеся ему сомнительными приказы Главнокомандующего, и тем более вносить дух разобщенности и даже возможной паники относительно будущего в ряды армии. Будучи человеком трезвого рассудка, Шатилов не мог не понимать, что за словами о новой борьбе в действительности стояло пока очень немногое. Армия была лишена главного — средств передвижения и добротного снабжения боеприпасами и оружием, а в самом недалеком будущем, распродав за мнимые долги союзникам суда и вооружение, могла превратиться в толпу бесправных беженцев.

Тем временем иностранные миссии официально уведомили Врангеля, что одним из условий размещения прибывших в Турцию чинов Русской армии станет безоговорочная сдача её вооружений союзным войскам. Изъятие у русских оружия оправдывалось французскими союзниками предстоящим бременем содержания сравнительно большого количества их войск. Французы утверждали, что союзниками ожидалось всего лишь до полутора десятков тысяч человек, в то время как в действительности численность прибывших русских оказалась на порядок больше. Историки утверждают, что «впоследствии по соглашению с французами воинским частям оставили одну двадцатую часть стрелкового оружия. В итоге французы все же изъяли 45 тысяч винтовок и 350 пулеметов, 12 миллионов ружейных патронов, 330 снарядов и 60 тысяч ручных гранат. Неплохо поживились они и другими запасами. С кораблей сгрузили 300 тысяч пудов чая и более 50 тысяч пудов других продуктов. Кроме того, французы изъяли сотни тысяч единиц обмундирования, 592 тонны кожи, почти миллион метров мануфактуры. Общая цена всего этого составила около 70 миллионов франков»{41}.

Свыше 25 тысяч человек еще оставались в рядах армии уже после того, как по её частям был оглашен приказ Главнокомандующего, разрешавший покинуть службу престарелым и раненым офицерам, а также всем штаб-офицерам, для которых после нового сведения частей не осталось вакантных строевых должностей. Право на увольнение из армии было предоставлено и офицерам, имеющим высшее образование. Но из прибывших в Галлиполи 26 590 войска покинула лишь одна седьмая ее личного состава — 4650 человек солдат и офицеров. Остающиеся 25 тысяч боеспособных чинов готовились к новым переформированиям и, возможно, новым походам. В результате реорганизации офицеров без подчиненного личного состава отправляли, как во времена Ледяного похода 1918 года, на рядовые должности во вновь формировавшиеся офицерские батальоны.

Место для расположения Русской армии и примкнувшей к ней части беженцев было согласовано Врангелем с турецкой администрацией и союзным командованием, утверждавшим, что предлагаемые территории вполне пригодны для размещения людей и проживания. Предыстория выбора была такова. Победившие в Великой войне державы получили по Мудросскому соглашению и по Севрскому договору европейскую часть Турции, включая Константинополь. Союзническая Особая комиссия, следившая за демилитаризацией черноморских проливов Босфора и Дарданелл, и возможностью открытого плавания под флагами всех государств мира, осуществляла контроль над полуостровом Галлиполи. Небольшая часть Турции, в ширину в районе одноименного города всего в 27 километров, отделяющая европейскую часть от азиатской части, протянулась узкой полосой с северо-востока на юго-запад до 90 километров вдоль Дарданелльского пролива. Именно этот участок и был предложен Врангелю для временного размещения войск и обустройства основного лагеря, с приложением слов чести в абсолютной пригодности места для длительного проживания. Привыкший полагаться на данное слово, Главнокомандующий не мог даже представлять себе, какими на деле окажутся там условия жизни и что это будут за местность. Там, в палатках, под открытым небом, без доступа к бытовым удобствам предстояло расположиться вывезенной им на неопределенное время армии. Со временем эти неудобства станут ощутимыми, что повлияет на настроения этих житейски опытных людей на безжизненных и богом забытых галлиполийских пространствах. Ироничный наблюдатель свидетельствовал, что под воздействием неблагоприятных природных факторов и перенесенных неудобств, часть чинов армии утратила былой дух, «превратившись из “спасителей Отечества” в несчастную беженскую орду, из милости принятую на французские хлеба»{42}.

Трудности жизни в непривычных условиях повлияли на решение части чинов 1-го корпуса оставить службу и уехать прочь от лишений и бед. Некоторые отправлялись в Америку. Другие, поверив в прощение их большевиками (этому усиленно распространяемому французской администрацией мифу среди русских солдат и офицеров), вернулись в РСФСР. Приказ генерала Кутепова не касался отъезжающих и не противоречил желаниям тех, кто жаждал возвращения в Россию.

Не лучшими были условия жизни и на острове Лемнос, где были расквартированы Кубанский корпус генерала М.А. Фостикова и остатки казачьих полков генерал-лейтенанта Андрея Григорьевича Шкуро. Каменистая почва, необжитое пространство, еще недавно бывшее временной базой союзнических флотов, действовавших против Германии и ее союзницы Турции в Эгейском море. Донской корпус поместили на Чаталджинских высотах, где еще семь-восемь лет назад шли бои двух враждующих армий — болгарской и турецкой. Схватки эти проходили на пути болгар к столице Оттоманской империи, и именно там болгарские войска были остановлены неистовым сопротивлением турок, потопивших своих противников в крови.

Отдельная бригада под началом генерал-лейтенанта Александра Петровича Фицхелатурова, состоявшая из подразделения калмыков и остатков 18-го Донского Георгиевского полка, была отведена командованием на север, на станцию Кабакаджа, а в селении Чилингир разместили 3-ю Донскую дивизию генерал-лейтенанта Адриана Константиновича Гусельщикова. С легкой руки писателя Ивана Сазонтьевича Лукаша, в отечественную литературу вошло ироническое именование Галлиполи, данное этому гиблому месту русскими поселенцами, — Голое Поле. Это названием могло вполне подойти и неприветливому и пустынному острову Лемнос. Очевидец писал о нём: «Для жительства казакам… отвели несколько громадных скотских хлевов и сараев, в которых разводят шелковичных червей… Тысячи людей валялись прямо на грязных улицах отвратительной восточной деревни. Кое-где горели костры. Возле них лежали или бродили измученные и истерзанные казаки и офицеры самых различных частей и учреждений»{43}.

В Галлиполи командование приняло решение разместить пехотные части и артиллерию по левому берегу горного ручья; правый же решено было предоставить кавалерийским частям. У самого моря наметили место для бараков беженцев. В самом городке шло размещение штаба корпуса, возведение офицерского собрания, размещение по «зимним квартирам» Технического полка, Школы артиллеристов и юнкеров эвакуированных военных училищ. Кроме них места размещения подыскивали эвакуированные интендантские учреждения, определялось место для гауптвахты и военной комендатуры.

Для командующего корпусом Кутепова с семейством был выделен небольшой дом, стоявший на морском берегу.

Начальник штаба командующего корпусом генерал-лейтенант Евгений Исаакович Доставалов едко обрисовал жизнь галлиполийских изгнанников: «Жизнь в лагере монотонная, скучная, наполненная с утра до вечера сплетнями, воспоминаниями, ожесточенной борьбой за паек и пособие и безумными, исступленными надеждами и мечтами на будущее… Появились маньяки и сумасшедшие. Число их быстро растет… Развелось бесчисленное количество спиритов. Главными медиумами являлись бывший нововременец Гофштетер, два полковника, один художник и контрразведчик с подходящей фамилией Жохов. По ночам они собирались в пустых заброшенных бараках и вертели столы до утра. Ежедневно освежали лагерь новостями из потустороннего мира… Безумие и отчаянье надвигаются на забытый, заброшенный лагерь, где собрались изломанные, все потерявшие, беспомощные и озлобленные осколки старой России»{44}. Отдавая должное так и не получившему впоследствии своего развития в СССР дару сатирика генерала Доставалова, не станем забывать и то, что, несмотря на описанную картину настроений безысходности и подавленности, плодотворная работа над усилением боеспособности русских войск в Галлиполи и других лагерях методично проводилась командованием и не прекращалась ни на один день. Очевидец и участник событий утверждал: «…началась уставная лагерная жизнь и занятия. Устроена церковь, театр, баня. Составился струнный оркестр из самодельных инструментов, драматическая труппа, хор “Братьев Зайцевых”… С началом тепла и сухой погоды образовались разные спортивные команды. Принимались меры к составлению полкового духового оркестра»{45}.