Читать онлайн «Гордиев узел Российской империи. Власть, шляхта и народ на Правобережной Украине (1793-1914)». Страница 36

Гурьева никоим образом не удовлетворил доклад волынской полиции от 27 ноября 1817 г. о «завершении» подсчетов. Общее количество шляхтичей этой губернии, которое в 1800 г. достигало 38 448 мужчин, даже сократилось до 37 698. В 1800 г. в эти данные включалось 27 349 лиц чиншевой и околичной шляхты, поскольку ошибочно считалось, что эти две категории идентичны. Зато в 1817 г. было установлено, что 5817 лиц принадлежат к околичной шляхте, т.е. являются владельцами земельного надела без крепостных, в результате чего количество чиншевой шляхты уменьшилось до 23 368. Тогда где же искать всех «новых», включая мифических дезертиров, нищих и бродяг, которых чиновникам так хотелось изловить? О служилой шляхте уже и не вспоминалось, видимо, об этом расследовании позабыли219.

Возможно, что запущенность в делах была спровоцирована Житомирским дворянским собранием, в котором главенствовал граф Филипп Плятер, человек «сарматского» склада, видевший себя в качестве духовного наследника и продолжателя дела Тадеуша Чацкого (скончавшегося в 1813 г.), который склонял богатую землевладельческую шляхту к яркой манифестации своих стремлений к независимости. Вполне вероятно, что именно бойкотирование распоряжений Петербурга побудило правительство впервые вмешаться в жизнь дворянского собрания и впервые отменить принятое им решение. 24 мая 1818 г. Сенат приказал Волынскому дворянскому собранию изъять из своих книг «всех признанных в дворянстве по одним свидетельствам частных лиц, ревизским сказкам и метрикам»220.

Эти драконовские меры, вероятно, не были применены, по крайней мере нами не было найдено тому подтверждения. Возможно, что Филипп Плятер (который как раз был назначен вице-губернатором) сумел этому помешать. Если бы все-таки дошло до их применения, это могло бы иметь серьезные последствия, подобные чисткам 30-х гг., а в особенности 1840 г. Некоторые историки, путая решение с его реализацией, – что случается не так уж и редко, – и в отношении этого периода указывают на раннее проведение массового деклассирования безземельной шляхты221. Действительно в это время можно заметить определенные шаги, свидетельствующие о выражении неудовольствия волынской шляхтой. Ведение книг и записей актов дворянского собрания было переведено на русский язык, что говорит о том, что именно в этот конкретный момент шляхте дали понять предписываемое ей место, однако это ни в коей мере не уменьшило стремлений элиты к автономии. В следующей главе нам предстоит увидеть, что именно в этот период волынскими «гражданами» делаются крайне смелые обращения к царю по другим вопросам, касавшимся общественной жизни222.

В последний период царствования Александра I с каждым годом возрастало недовольство царских властей инертностью и противодействием польских дворянских собраний, что опосредствованно свидетельствует о том, что в своем большинстве землевладельческая шляхта пока не стремилась отмежеваться от своих обездоленных братьев. Несомненно, в данный период проявление польской солидарности носило новый патриотический аспект: связываемые с Наполеоном надежды ушли в небытие, чувство сословного единства начало превращаться в осознание национального единства. Впрочем, вскоре мы убедимся в том, что данный патриотизм имел определенные рамки. Это единство оставалось по сути своей явлением хрупким – дав трещину в 1791 г., оно так и не было до конца восстановлено.

Вопрос о бедной шляхте встал во всех «польских губерниях». Летом 1819 г. белорусский губернатор, – скорее всего, потому, что в числовом выражении в его регионе масштабы этой проблемы были меньшими (всего 13 777 шляхтичей-чиншевиков в Могилевской губернии), а также поскольку эксперименты по милитаризации этой группы шляхты Филозофова в 1787 г. и Аракчеева в 1810 г. определили направление проведения деклассирования, а именно действий без какого-либо зазрения совести, – внес предложение, перед которым после 1831 г. открывалось большое будущее. Суть предложения заключалась в том, чтобы шляхту, имевшую земельный надел (речь шла об околичной и загродовой шляхте), отнести к категории однодворцев, существовавшей в России с 1719 г., а тех, кто не имел «оседлости», т.е., как мы знаем, подпадал под категорию лиц «без постоянного места жительства», следовало перевести на военные поселения, которые в это время множились как грибы после дождя. Однако этого не произошло223.

На Правобережной Украине киевская полиция продолжала воодушевленно трудиться. После проверки 1814 г., приведшей к очередному замешательству в связи с поисками «чужих» и «подозрительных» в списках 1811 г., она ожидала, что волынские и подольские коллеги последуют ее примеру. Полиция полагала, что можно продвинуться в решении поставленной задачи гораздо дальше, поскольку целые кипы дел все еще были не пересмотренными. Прокурор в обход губернатора выслал 5 октября 1819 г. новому министру юстиции князю Д.И. Лобанову-Ростовскому письмо с резкими обвинениями в адрес координатора акции чиновника Горошенского, на которого возложил вину за медлительное проведение проверки. 27 октября министр обратился к Сенату с горькими упреками относительно нерадивого исполнения указа от 20 января 1816 г., приводя его содержание, он призывал сенаторов «принять строжайшие принудительные меры к немедленному исполнению означенного указа»224.

Более того, министр заручился поддержкой самого императора, который 20 февраля 1820 г., в свою очередь, рекомендовал Сенату потребовать исполнения указа 1816 г. Данная рекомендация свидетельствует о том, что речь уже не шла о вопросе, по своему характеру второстепенном, связанном с розыском бродяг и шпионов. Суть указа 1816 г. хорошо отображена в его новом названии: «Указ о разборе чиншевой шляхты». Киевская полиция попалась в собственные сети, поскольку теперь также должна была объяснять, почему к этому времени не завершила проверки статуса всей шляхетской «голоты» в своей губернии. Киевские чиновники долго и путано оправдывались, указывая на то, что им пришлось столкнуться с огромными трудностями при проведении надлежащей проверки, а также с пассивным сопротивлением польских дворянских собраний, убежденных в исключительности своих привилегий. Чиновники упоминали сомнительные случаи, которые они хотели лично проверить, говорилось также о сложностях при установлении происхождения чиншевиков, однако вновь давались заверения о необходимости ведения этой колоссальной работы. Они пришли к мысли, что надобно разворошить муравейник с опережением в двадцать лет. Но эту роль возьмет на себя Д.Г. Бибиков в 1840 г. Пока же, невзирая на трудности в решении шляхетского вопроса, в Петербурге так и не смогли понять, насколько оказалась унижена безземельная шляхта: их интересовало лишь сохранение принятых внешних признаков дворянского сословия, укрепление дворянского звания как такового. Иными словами, власти надеялись на урегулирование проблемы в будущем административным путем225.

Взаимные обвинения множились. Сенат вновь 9 сентября 1820 г. выслал длинный выговор местной полиции, упрекая ее в инертности. В этом тексте, разосланном лишь 22 ноября, перечислялись все трудности, с которыми довелось столкнуться при организации работы дворянских комиссий, напоминалось о наказаниях в виде штрафов, которые предполагалось налагать на чиновников, которых упрекали в небрежности при подготовке докладов, заключавшейся в случаях двойной, а иногда тройной регистрации, приведении данных, из которых нельзя было сделать никаких выводов, одним словом – это был взрыв гнева, обнаживший всю слабость и неразбериху, господствовавшие в царской администрации. А в заключении, как можно было ожидать, следовали угрозы в адрес членов губернского правления о начале против них дела, которое якобы будет передано в Министерство юстиции226.

В некоторых губерниях, например Виленской, хитрость и дерзость дворянских предводителей в демонстрации солидарности с убогими братьями приобретала формы немыслимые на Украине. Например, указом от 27 августа 1820 г. с сентября того же года давалось освобождение от проведения проверки благородного происхождения, благодаря чему Виленское дворянское собрание оставило безземельную шляхту в покое вплоть до 1827 г. Лишь тогда министр внутренних дел обратил внимание на ловкое истолкование данного указа, который всего лишь запрещал тем, кто не внесен в списки, принимать участие в выборах в дворянское собрание (к этой проблеме мы еще вернемся в следующей главе); в свою очередь, виленский предводитель дворянства сделал вид, что понял его как разрешение на полное прекращение проверок. Пришлось 31 декабря 1827 г. издать новый указ с целью разъяснить это недоразумение227.

Интересно, что именно киевская полиция, которая инициировала скандал в 1815 г., продолжала оставаться объектом упреков Петербурга вплоть до смерти Александра I, тогда как, судя по архивным материалам, волынская и подольская полиция, невзирая на абсолютную бездеятельность, не получила ни малейшего упрека. Ожесточенное отношение к Киеву можно объяснить крайним рвением местной полиции, которая оказалась единственной отвечавшей на обращения, хотя тем самым усугубила свое положение. Так, в письме, адресованном непосредственно министру юстиции от 25 мая 1821 г., киевский начальник полиции был вынужден признать, что предпринятые поиски никаких результатов не принесли. Его чувство вины по поводу того, что он не смог исполнить предписаний указа 1816 г. и найти таинственную и враждебную группу, являвшуюся продуктом его собственного бюрократического рвения, нарастает с каждой страницей письма, свидетельствуя о болезненной растерянности. Что могло быть еще более подозрительным для царского режима, чем анонимность и отсутствие предписанной идентификации? Министр Лобанов-Ростовский, осознававший, что данной ему властью может внушить чувство страха, не колеблясь усилил в чиновнике комплекс вины. Через месяц, 29 июня 1821 г., он попросил Сенат сделать выговор этому несчастному полицмейстеру, а также предпринять шаги по наказанию нерадивых лиц в виду «важности сего дела заключающего в себе казенный интерес» (заставить платить налоги для него значило намного больше, чем охота за привидениями)228.