Читать онлайн «Дело Рихарда Зорге». Страница 25

Японскую армию никоим образом нельзя было считать той сугубо дисциплинированной монолитной организацией, каковой ее преподносили всему остальному миру. На самом деле ее раздирали противоречия и зачастую очень жестокая фракционная борьба.

У Араки и Масаки были могущественные враги внутри их собственной службы. В оппозиции к ним находилось множество старших офицеров, уверенных, что было бы неумно ссориться с Россией и считавших, что многоречивый Араки просто безрассуден и чересчур эмоционален, что является плохим примером для молодежи. Все эти оппоненты Кодо-ха были известны, на жаргоне тех дней, как школа Тосей, или Тосей-ха, или «Фракция сдерживания» — название, позволяющее предполагать, что эта система взглядов была относительно трезвой и сдержанной.

Действительно, в системе взглядов «Фракции сдерживания», возможно, присутствовала несколько большая примесь здравого смысла, чем в учении Кодо-ха, однако «сдерживание» едва ли подходящий термин для офицеров, пытавшихся втянуть Японию в, по всей видимости, бесконечную войну в Китае. Они были, конечно, несколько менее радикально настроены, чем их соперники, но тем не менее убеждены, что политическое влияние армии, значительно возросшее после успехов в Маньчжурии, должно и далее увеличиваться.

Во второй половине 1933 года направление «сдерживания» принялось подрывать гегемонию Кодо-ха, заручившись поддержкой нескольких влиятельных союзников: часть армии сопротивлялась той форме крайнего национализма, что проповедовал Араки.

Находившийся на вершине властной пирамиды император проявлял нескрываемое отвращение к милитаризму во всех его формах. Великолепный наездник, он впечатляюще смотрелся на ежегодном смотре-параде на плацу в парке Йойоги, где были расквартированы гвардейские батальоны столицы Сидя на своем белом боевом коне император являл собой живое воплощение японского главнокомандующего, и тем не менее сцена эта чем-то неуловимо напоминала выезд кайзера в Потсдаме. Кое-кто подозревал, что император Японии рассматривал свое руководство вооруженными силами страны как неприятную, но неизбежную обязанность.

Император был человеком скрытным, академически образованным, всецело погруженным в занятия личным хобби — изучение биологии морских животных. Со времени убийства в 1928 году в Маньчжурии японскими офицерами маньчжурского военачальника Чан Цзолина император испытывал постоянное чувство тревоги и беспокойства, думая о том, что еще можно и необходимо сделать, чтобы воспрепятствовать подобным эксцессам в собственной армии. Теоретически император был не только священным и неприкосновенным, но и всемогущим, сохраняемым ради своей конституционной обязанности издавать законы с согласия парламента. При этом ни в коем случае не предполагалось, что он может предпринимать какие-либо действия по собственной инициативе. В вопросах, касающихся военных и военно-морских операций, он действовал по рекомендациям службы начальников штабов (подобные дела находились вне компетенции Кабинета министров), а в управлении армией и флотом пользовался советами министра обороны и военно-морского министра, которыми неизменно назначались генералы и адмиралы действительной службы. При ратификации договоров с иностранными государствами он непременно выслушивал мнение своего Тайного Совета. Все остальные политические решения принимались Кабинетом и лишь формально одобрялись императором, перед которым члены Кабинета были лично ответственны.

Кроме того, император был открыт и для других важных источников влияния. Так, лорд-хранитель Малой Печати занимал положение, в чем-то аналогичное тому, что занимает личный секретарь в Букингемском дворце, и был повседневным советником императора в делах политических, а также присутствовал на большинстве аудиенций, даруемых гражданским министрам Кабинета. Пост этот в 1933 году занял граф Макино, либерально мыслящий ветеран, уже давно вызывавший неприязнь у крайних националистов. И он действительно был одним из тех, кого приговорили к смерти в июле 1933 года. Как и премьер Саито, тот старый человек был у власти, чтобы «давить на тормоза». То же можно было сказать и о министре императорского двора — обер-гофмейстере. Оба они были особы, приближенные к императору. Но самым заметным из всех личных советников был, без сомнения, пожилой принц Сайондзи, последний оставшийся в живых член небольшой, но могущественной олигархии, известной как Генро-ин[49].

В огромной степени благодаря нескольким годам, проведенным в Париже, еще когда он был молодым семнадцатилетним юношей, Сайондзи с недоверием относился к влиянию военных на политическую жизнь страны. Это был скептик с рациональным складом ума и репутацией профранцузски и проанглийски настроенного политика. Он хранил пылкую, страстную, хотя и вполне сознательную преданность императорскому дому, пребывая в убеждении, насколько можно было судить со стороны, что английская монархия должна стать образцом для монархии японской. Другими словами, император во что бы то ни стало должен оставаться в стороне от всех спорных дел. Император не должен вмешиваться в текущую жизнь, кроме как в исключительных обстоятельствах и по самым важным делам или занимать определенную позицию по любым вопросам высокой политики. Он должен быть конституционным монархом, равно как и теократическим сувереном.

Поведение японской армии в Маньчжурии в 1931 году и позже вызывало глубокое неодобрение Сайондзи, но осторожный старик никогда не прекращал, до самой своей смерти в 1940 году, предостерегать императора против того, чтобы слишком явно демонстрировать свои намерения в отношении армейских движений. Нет сомнения, Сайондзи был уверен, что волна националистической истерии пойдет на убыль. Между тем император сумел заранее положить руку на тормоза, однако ему никогда не следовало садиться за руль.

В действительности же не всегда можно было с уверенностью сказать, кто, собственно, занимает место водителя и ведет Японию тем опрометчивым курсом, который через десятилетие привел ее к Пёрл-Харбору. Именно на этот вопрос и пытались найти ответ посольства и иностранные корреспонденты в Токио. Структура власти в Японии была такова, что один человек или группа людей могли получить безраздельный контроль над страной, направлять и координировать функции Кабинета и высшего командования. Когда-то давно такая безраздельная власть принадлежала на практике Генро-ин. К концу девятнадцатого — началу двадцатого века это стало выглядеть так, словно Кабинет, состоявший, за исключением военных министров, из партийных политиков, мог контролировать вооруженные силы. Подобная тенденция, однако, резко оборвалась в 1932 году, а после убийства Инукаи в мае 1932 года партийные кабинеты сошли на нет, и администрация Саито состояла уже почти полностью из чиновников.

К 1933 году армия и флот имели большее значение, чем какая-либо из гражданских групп, и из двух этих служб армия была более могущественной. Но, как мы висели, самой армии не хватало единства, а ее фракционные различия так и не были преодолены до самого Токийского мятежа, случившегося в феврале 1936 года. Однако, если говорить об армии, как едином целом, то позиция армии в тридцатые годы была такова, что она желала править, не беря на себя ответственности власти.

Военно-морской флот также страдал от раздробленности, однако фракционные разногласия здесь были куда менее острыми, хотя и во флоте хватало своих радикально настроенных молодых офицеров. Но по-настоящему серьезный раскол во флотских кругах произошел в 1930 году по вопросу о Договоре о разоружении, подписанном в Лондоне. К 1933 году в ответ на растущие претензии армии флот начал сплачивать свои ряды. Мысли высших военно-морских офицеров были сосредоточены на проекте проведения следующей конференции по разоружению, которую планировалось провести в 1936 году. Было всеобщее согласие, что на этой ассамблее Японии не следует идти ни на какие уступки Великобритании и Соединенным Штатам, и можно быть уверенным, что убеждение это было инспирировано не только соображениями океанской стратегии, но также верой в то, что более могущественный флот, в смысле количества кораблей и орудий, означал бы усиление флотских позиций в Токио в противостоянии с армией.

Обе эти службы не слишком любили друг друга. Японские офицеры флота «имели обыкновение считать своих соотечественников, служивших в армии, людьми пусть смелыми, но глупыми, подобно узколобым фанатикам, не имевшим никакого представления о том, что творится в мире за пределами Восточной Азии. Конечно, разговоры о грядущей охватке с Советским Союзом расстраивали флот, у которого сама мысль о возможности русско-японской войны в 1935 или 1936 годах вызывала неприятие, ибо флот опасался, что война с Россией может вовлечь Японию в конфронтацию с Соединенными Штатами, а этого следовало бы избегать, по крайней мере, до начала сороковых годов. Необходимо было время для выполнения программы строительства флота и решения вопроса о его нефтеснабжении. В общем, флот полностью отвергал идею о необходимости конфликта о Россией. Флотские специалисты высказывали мнение о предпочтительности японской экспансии на юго-запад, в район Китая. Соответственно, и в спорах между Кодо-ха и Тосей-ха последняя могла быть уверена в поддержке со стороны флота.