Читать онлайн «Половецкая Русь». Страница 5

Такими же были и "телегы", упоминаемые в "Слове о полку Игореве", скрип деревянных колес которых далеко разносился над просторами ночной степи.

Пока половецкая аристократия кочевала, часть половцев, занимавшихся торговлей и ремеслом, оседала в городах, оставшихся еще от их предшественников, возможно, даже создавала новые поселения на торговых путях и поблизости излюбленных мест ханских ставок, где возникали сады и виноградники, впервые заведенные в речных долинах еще хаза-рами.

Однако для их аристократии еще не наступило время оседлости. Своеобразие быта, истории и культуры накладывало отпечаток на психологию этих людей, на отношение к окружающему миру. Я вовсе не намерен идеализировать половцев. Но для того чтобы их понять, надо освободиться от предвзятости. Как любой кочующий народ, живший натуральным хозяйством, торговлей скотом и "живым товаром", половцы смотрели на набеги и войны как на естественный образ жизни.

В любом феодальном обществе война была одним из основных "способов производства": захваченная в бою добыча, затем делившаяся, определяла богатство и достоинство воина, его положение в структуре социума, давала право распоряжаться жизнью и имуществом побежденного. "Право сильного", регламентируемое внутри общества своими законами, являлось краеугольным камнем, на котором возвышалось здание феодализма. Логика была простой: идя в набег, вступая в битву, воин рисковал своей жизнью, и значит, получаемая им доля от общей добычи становилась "платой за риск". Русские князья, германские и венгерские феодалы, французские и английские рыцари в этом отношении были ничуть не лучше половцев.

Приняв как факт "постулаты эпохи", мы сможем объективнее оценивать известия летописей. В сезонной жизни половцев важнее всяких войн и побед было соблюдение хозяйственного (природного) календаря. Сезонные перекочевки, правильная смена пастбищ, предохранявшая их от потрав, соблюдение, как сказали бы мы сейчас, "оптимального экологического режима хозяйствования" приводило к тому, что, участвуя в осаде какого-либо города, половцы могли за несколько дней до его неминуемой сдачи собраться и уйти. Так не раз происходило в Подунавье, где половцы помогали болгарам освободиться от ига Византии. Не раз и не два болгарские цари вынуждены были снимать осаду с византийских крепостей лишь потому, что в заботе о своих стадах половцы не могли задерживаться дольше конца мая. Не помогали никакие уговоры. В этом отношении половцы оказывались столь же "легкомысленны", как скифы в известном рассказе Геродота, которые вместо того, чтобы сражаться с уже выстроившимися против них персами, бросились в погоню за внезапно появившимся зайцем.

До последнего времени историки смотрели на кочевников глазами оседлых народов, разделяя их антипатии и предубеждения. Сейчас нам следует быть более объективными и признать, что половцы куда гармоничнее вписывались в окружавшую их среду, чем народы земледельческие, которые ее истощали и разрушали, ничуть не заботясь о ее сохранении.

Не контакты, а симбиоз

Я думаю, и размышления эти навеяны изучением византийских источников, что половцы отнюдь не стремились к регулярным сражениям с кем бы то ни было. Похоже, что и на войну они смотрели как на развлечение или игру, достойную мужчины, но именно игру, предпочитая короткие стычки и маневр, легко отказываясь от разгрома противника, если это оказывалось сопряжено с лишениями и трудностями. Они не стремились жертвовать жизнью ради сомнительного успеха и легко "показывали плечи", ударившись в бегство. В обычных условиях война была для них разновидностью охоты, "удальством", хотя в случае нужды они могли стоять насмерть, как то было в решающем сражении с турками-сельджуками при Давиде Восстановителе или в войнах с византийцами. Способные на молниеносный набег, сами они никогда не вели длительных осад, за исключением одного случая с торками. И столь же известный по летописи случай появления среди них какого-то "бесурменина", владевшего секретом "живого огня" (на этот случай обычно ссылаются те, кто обвиняет половцев в желании "попленить русские города), - явное недоразумение уже по тому, с какой легкостью половцы отдали этого "бесурменина" русским князьям.

Внимательное чтение известий наших летописей о контактах с половцами приводит к заключению, что эти "дети степей" во многом поступали, как настоящие дети. Они оставались по-детски доверчивы к тем, кто, как русские князья, неоднократно нарушал договоры, кто убивал их заложников, их ханов и "братию", тогда как тщетно было бы искать обратные примеры. Брать в плен, чтобы отпускать за выкуп, - таково было "правило игры" этих степных рыцарей, и оно соблюдалось на Востоке гораздо строже, чем у рыцарей Запада. Князь, хан, даже шах могли быть убиты в жаркой схватке. Но смерть их была или случайна, или обусловлена личными отношениями противников. Простой воин не имел права поднять руку на благородного, похоже, он был даже не в праве его пленить. Об этом свидетельствуют восточные историки и писатели того времени, описывая схватки с крестоносцами в Палестине, и о том же самом повествует грузинская поэма XI - XII веков "Амирандарежданиани".

Можно думать, что такие же правила определяли поведение половцев и на русских землях, когда они приходили в гости к родственникам или отправлялись в далекое кочевье. Об этом свидетельствует та легкость, с которой киевские князья убивали половецких ханов, захватывали их вежи, стада и семьи, остававшиеся без серьезной охраны на время долгих отлучек мужчин. Сами половцы вели себя иначе, как показывают многочисленные следы их пребывания в Верхнем Поволжье, во владимирском Ополье - в окрестностях Переславля-Залесского и Ростова Великого, где сохранились топонимы "Половцы", "Половецкого", "Итларь". Да и в самом Боголюбове, резиденции владимиро-суздальских князей, тесно связанных кровным родством со Степью, за строками летописных известий встают живущие там степняки - половцы, торки, берендеи, аланы…

Думаю, что в отношении половцев следует говорить не о "контактах" с ними населения русских княжеств, а о симбиозе, начальном этапе постепенного слияния двух этносов, экологически вполне совместимых, если бы не последующее монгольское нашествие. Действительно, к XIII веку Русь и Половецкая Степь представляли единое образование, пронизанное бесчисленными нитями родственных, дружеских, политических и экономических связей. Образование многонациональное и интернациональное - именно так изначально складывалась Древняя Русь. Эту особенность отметил уже один из авторов "Повести временных лет", который, перечислив племена и народы, закончил перечень многозначительными словами: "…яже ныне зовомая Русь".

И здесь к месту вспомнить о втором, не менее ярком примере воздействия степной культуры на духовную культуру русского земледельческого населения. Это - былины.

Около двух столетий русский былинный эпос приковывает к себе внимание фольклористов, этнографов, историков, поэтов и художников.

В нем видят воспоминания об обрядах инициаций, оставленных в темных далях тысячелетий, и пережитки общинно-родового строя, борьбу патриархата с матриархатом, явственные отзвуки языческих времен и отражение дружинного быта Древней Руси. Но кроме всего этого, в них - дыхание степей, особенно во "владимировом" или "киевском" цикле.

Подвиги былинных героев совершаются не в чащах среднерусских лесов, не в перелесках лесостепи, где оседало русское население и возникали города, а именно в самой степи - просторной, бескрайней, откуда изредка накатывается "вражья сила" и где герой обычно встречается с противником. Как правило, бой завершается победой. Однако далеко не всегда эта победа предполагает гибель одного из борцов или поединщиков. Очень часто сам бой оказывается способом "узнавания" героем в своем противнике отца, брата или сестры (от другой матери), способом обретения жены или заключения побратимства. Это - типично степной сюжет, как и "симбиотические" отношения героя со своим конем, как и все аксессуары степного быта, дожившие в былинах до наших дней на далеком русском Севере, где степей никто никогда не видел.

Оттуда, из степей, пришли в былину и имена противников богатырей и их побратимов, половецких ханов.

Со всем этим мы свыклись, как с чем-то само собой разумеющимся.

В самом деле, как представить русскую народную культуру северных лесов и холодных морей без речитатива были, без сказителей? Но сама былина как жанр, как форма - откуда она? Русский былинный эпос несопоставим с европейским сюжетно и структурно. Нельзя считать его и собственно славянским: ничего, подобного былине, западные славяне (да и южные тоже) никогда не знали. Так получается, что историко-географическая зона возникновения былин оказывается зоной контакта киево-черниговской и владимиро-суздальской Руси со Степью. Больше того, ни один европейский эпос, описывающий деяния героев, не знает такого внимательного и любовного отношения к природе, как русский, - к просторам, ветру, солнцу и небу, к деревьям и травам, птицам и зверям, к быстротекущей воде и к облакам. И в этом русскую былину можно сопоставить только с тюркским эпосом, отразившимся в эпосах казахском и калмыцком.