Читать онлайн «Самураи». Страница 5

Так, например, «главный босс Токайдо», Дзирото Симидзу (1820–1893), который на закате эры Токугава контролировал там подпольный игорный бизнес, принадлежал к классу торговцев. Но происхождение одного из его лейтенантов, весельчака Исимацу, смерть которого после продолжительного боя на мечах в лесу от рук наемных убийц дорого обошлась последним, было настолько неясным, что о нем даже не осталось никаких упоминаний.

Как было отмечено в предыдущих разделах, прилагательное «воинские» семантически связано с воинскими занятиями и, таким образом, с главной функцией военных как класса: ведением войны. В таком случае, можем ли мы сказать, что все специализации боевого искусства являются частью искусства ведения войны? Даже после поверхностного знакомства с разнообразными специализациями и подвидами, представленными нами в ознакомительной таблице, становится очевидным, что далеко не все эти методы можно эффективно использовать на поле боя; таким образом, всеобъемлющее определение «воинские» либо является неточным, либо оно основано на предпосылках, не связанных напрямую с практической эффективностью в широкой области военной науки.

В конце концов, в древних хрониках будзюцу проводится определенное разграничение, когда в них в качестве основных навыков воина, а значит, и разновидностей воинского искусства, упоминаются следующие боевые специализации: стрельба из лука, владение копьем, владение мечом, верховая езда, строительство укреплений, владение огнестрельным оружием и морское дело (куда входило и плавание). Среди методов невооруженного боя, используемых воинами в качестве вспомогательного средства, те же самые хроники упоминают искусство податливости, или джиу-джитсу (дзюдзюцу).

Значительное количество специализаций опущено в этих военных хрониках — факт, который не должен вызывать у нас удивления, поскольку, с точки зрения воина, искусство обращения с боевым веером вряд можно сравнить со стрельбой из лука, а искусство владения деревянным посохом — с наукой огнестрельного оружия. Тогда откуда в общей доктрине будзюцу взялась эта решительность, широко демонстрируемая мастерами почти всех стилей и разновидностей боевых единоборств, в использовании прилагательного «боевой» (бу) при описании всех без исключения специализаций?

Как нам кажется, по крайней мере частичный ответ на этот вопрос может дать изучение причин той особой важности, которую придают японцы военным традициям в истории своей страны. Однако, прежде чем перейти к изучению этих традиций в следующих разделах, мы должны коротко повторить, что искусство войны, связанное с широкомасштабной конфронтацией большого количества людей на поле боя, не является частью данного исследования. Наш интерес сосредоточен главным образом на боевых единоборствах — искусстве прямого и персонального поединка между двумя (или несколькими) людьми, а также на их оружии, технических приемах и общей позиции. Мы не намерены здесь погружаться в теоретические дебаты о степени развития японского военного искусства, которое, по мнению некоторых авторов, было рудиментарным. Так, например, Бринкли, отзываясь о японских воинах, пишет, что это были «лучшие боевые единицы на Востоке, возможно, одни из самых лучших солдат в мировой истории», но далее, в том же самом разделе, он добавляет: «возможно, именно из-за высокого воинского мастерства отдельных солдат их командиры оставались посредственными тактиками» (Brinkley 1, 172). В трудах по истории военной науки часто говорится о высоком уровне развития военного искусства в Древнем Китае и его знаменитых теоретиках, таких, как Сунь-Цзы[1], который неоднократно подчеркивал социальный, массовый характер сражений на войне, а также абсолютное доминирование таких факторов, как дислокация войск и тыловое снабжение в победе над врагом. Но в века, предшествующие периоду Момояма (1568–1600), японские армии все еще «состояли из маленьких, независимых отрядов солдат, которые сражались скорее сами по себе, чем как подразделения в составе общего тактического построения» (Wittfogel, 199).

Так японские воины из одного клана сражались против воинов из другого клана; так они воевали с корейцами во время их первого легендарного вторжения на Азиатский континент; и именно так они встречали вторжение монгольских орд в 1274 и 1281 годах. Индивидуальный характер японского военного искусства, по свидетельству англичанина Уильяма Адамса (1564–1620), был заметен даже в крупнейшем сражении при Сэкигахара в 1600 году и при осаде замка в Осаке в 1614–1615 годах. «Феодальная Япония, — возможно, несколько поспешно заключает Уиттфогель, — подобно феодальной Европе не сумела основать собственную военную науку» (Wittfogel, 199).

Индивидуальный характер военного искусства в феодальной Японии, с таким романтизмом описанный в национальных сагах и исторических хрониках, на самом деле упрощает для нас исследование конкретных специализаций будзюцу, поскольку он позволяет нам ограничить область наших интересов, полностью сосредоточившись на индивидуальности прямой, личной конфронтации. В свою очередь, основой нашего подхода к рассмотрению всевозможных прикладных аспектов будзюцу будет столкновение в ближнем бою — будь то на полях сражений или на улицах густонаселенного города, на пустынной горной дороге, в храме или даже в ограниченном пространстве человеческого жилища. И, кроме того, данное обстоятельство помогает нам с большей легкостью включать в текст описание всех видов оружия, технических приемов и психологических установок, изобретенных для решения проблем индивидуальной конфронтации.

Широкое использование в доктрине будзюцу определения «воинский», по всей видимости, можно объяснить тем огромным, по мнению некоторых авторов, даже чрезмерным уважением, с которым японцы и поныне относятся к военным традициям, роли воинского сословия в определении судьбы нации и к этике, принятой этим классом для оправдания своего существования и своей политики. Это уважение основано на том факте, что всякий раз, когда мы говорим о боевом опыте Японии, мы говорим об одном из самых длительных и древних национальных опытов в данной области.

Как метко заметил Лафкадио Хирн, «почти вся достоверно известная нам история Японии состоит из одного большого эпизода: подъема и падения ее военной мощи» (Hearn, 259).

Панорамный обзор событий, через который эта мощь проявляла себя с различной степенью интенсивности на протяжении почти девяти веков, можно найти в таблице 2, а их более подробное описание — в части 1.

Таким образом, на протяжении веков вся внутренняя основа японской нации была насыщена идеями, этикой и чувством долга, присущими представителям воинского сословия. Эти элементы, заставившие буси выйти на историческую сцену, основаны на твердой вере японцев в свое божественное происхождение, решимости отстаивать эту веру силой оружия и даже отдать за нее собственную жизнь, а также кодексе поведения, требующем беспрекословного повиновения приказам непосредственного начальника, который представляет собой связующее звено с божественным прошлым и поэтому знает все тайные пути к успешному выполнению миссии.

За многие века эти истины, как и продиктованный ими образ жизни, сформировали характер японцев, пропитав все слои общества и окрасив все стадии национального развития. Это был процесс жесткого диктата сверху как сознательного, так и бессознательного, который начался со всей серьезностью в конце эпохи Хэйдзё (710–784), с появлением воинских кланов, чьи услуги оказались бесценными (хотя в конечном итоге обошлись крайне дорого) для враждующих кланов придворной аристократии (куге) и императора (тэнно) во время их ожесточенной борьбы за власть. Буси принесли с собой свое собственное понятие о совершенстве, основанном на таких простых идеях, как личная преданность непосредственному начальнику и готовность сражаться и умереть без малейшего колебания. Эти идеи, согласно общепризнанным историческим источникам, представляли собой разительный контраст со сложными, интроспективными традициями культуры императорской столицы.

Контраст и появившиеся вследствие его трения в конечном итоге были устранены силой оружия. Многие аристократические кланы были полностью уничтожены, а те немногие представители знати, которые выжили, были лишены всяких средств влияния, будучи ограничены чисто представительскими должностями при императорском дворе. Были уничтожены огромные монастыри и библиотеки, содержавшие квинтэссенцию японской культуры эпохи Хэй-ан, — рукописи, хроники, произведения искусства. К 1600 году пространство было почти полностью расчищено.

С этого времени Путь Воина начал жестоко и в то же время незаметно внедряться в сознание всего населения: крестьянин, выращивающий рис, большую часть которого у него забирали вассалы местного даймё, или провинциального правителя, отрывал взгляд от своей мотыги, чтобы посмотреть на отряд самураев, ритмично марширующих рядом с направляющимся в Эдо паланкином.