Читать онлайн «Жизнь неуёмная. Дмитрий Переяславский». Страница 28

И снова радуется Будый всходам. Хоть и малое поле засеял он - насколько зерна хватило, однако на семена значительную часть оставит.

Так планировали они с Аксиньей. Как-нибудь протянут.

В то самое время, когда Будый радовался весне, из Переяславля-Залесского выехал великий князь Дмитрий с десятком гридней. Направлялся он в Ростовский удел по просьбе ростовского епископа Игнатия. Писал тот в своей грамоте, что снова ростовские князья не в мире живут, его, епископа, не чтут и надобно князю Дмитрию унять их…

Ехал Дмитрий в Ростов, что на Неро, чавкала под копытами грязь, и через десяток верст князь свернул к лесу, где, как ему казалось, земля была не слишком разбита. Но в лесу хлестали мокрые ветки, цеплялись за корзно, и князю приходилось то и дело изворачиваться. Он вертел головой, прикрывал рукавицей глаза. Следом за Дмитрием тянулись гридни. Они молчали, похрустывал под копытами валежник, да пофыркивали, встряхивались кони.

Воздух был сырой и холодный, редко вскрикивали птицы, постукивал по сухостою дятел. Неожиданно на весь лес всполошно затрещала сорока, предупреждая о появлении людей.

- Экая неугомонная птица, - усмехнулся князь, - человека за версту слышит.

Вспомнилось, как еще в детстве, сколько сороку ни отгоняли, она продолжала надоедать своими скрежещущими криками.

Время перевалило за полдень, когда князь выехал на поляну с пробившейся рожью. В стороне стояла изба, крытая кугой. Остановил Дмитрий коня, осмотрелся. Из избы вышел мужик в нагольном стареньком кожушке, поклонился. Узнал князя: сколько раз видывал его в Переяславле-Залесском.

Дмитрий хмуро повел бровью:

- Почто ты, смерд, в лесу пристанище себе нашел? А может, хоронишься от тиуна боярского, на чьих землях живешь?

Будый поглядел князю в глаза. Хотел было рассказать, какие обиды претерпел от тиуна, как смерды от бояр и ордынских счетчиков по лесам пристанища ищут, а Дмитрий вновь ему вопрос задал:

- Молчишь, смерд?

Тут Будый голову вскинул:

- Не хоронюсь я и люду обид не чинил. В лесу живу оттого, что многих бед натерпелся.

- Коли твоя совесть перед Богом и людьми чиста, то и не таись. И от тиуна и ордынского счетчика не схоронишься.

Тронул князь коня, а Будый в избу вошел, сказал Аксинье:

- Не ведаю, ждать ли, покуда хлеб соберем, аль сызнова в бега удариться?

- Доколе нам, Будый, места искать, авось запамятует князь…

Возвращаясь из Ростова Великого, князь Дмитрий заночевал в деревне. Отроки внесли охапку соломы, положили ее на земляной пол, а сверху набросили холстину. Князь улегся, но сон не брал его. От сидения в седле болела поясница, и Дмитрий ворочался с боку на бок. Сказывались беспокойные, наполненные тревогами годы. В Ростове ему стало известно, что в Ярославле побывал городецкий князь. О чем Андрей и Федор сговаривались, Дмитрий не ведал, но, верно, не о добром. Так почто, собравшись на Переяславском озере, братья обещали жить в мире, чтить память отца?.. Снова Андрей не может жить без коварства… Но вот наступил тот миг, когда Дмитрия охватила сладкая истома и он не запомнил, как прикрыл глаза и сон сморил его. Что привиделось ему, он не мог вспомнить, потому как проснулся - все тело огнем горело. Догадался: клопы загрызли.

Поднялся, вышел во двор. Глотнул свежего воздуха. Серело. Под навесом, возле коней, бодрствовали гридни. В стороне копенка сена, а у колодца несколько гридней у костра отогревались. Искры от огня роем взлетали в небо, на лету гасли.

Князь прилег у копенки сена. Догорали звезды. Сено хоть и прошлого укоса, а пахло луговым разнотравьем.

И вновь глаза Дмитрия уперлись в небо. Оставшиеся звезды перемаргивались, будто о своем безмолвно вели речь. Старый гридин как-то сказывал, что звезды - души умерших. Какая же из них душа Александра Невского?

Каким он был в жизни? Отец часто уезжал в Орду, дома его не видели годами. Хотел жить по справедливости, а всегда ли это удавалось? Когда татарские переписчики ввели на Руси подушную перепись, новгородцы взбунтовались и Невский призвал их не накликать на город беды. Это ему, Александру Невскому, принадлежат слова: «Граждане Великого Новгорода, настанет час, когда встряхнется народ русский!»

Дмитрий ждал, когда же такое случится. Словам отца он верил, но когда же произойдет это? Эвон, брат Андрей ездил в Сарай, к Тохте, он, Дмитрий, - к Ногаю…

И еще спрашивал Дмитрий: почему великое княжение отец завещал ему? Оно внесло разлад между братьями…

С такими мыслями князь пребывал в дреме. И привиделся ему Александр Невский, будто он строго спрашивает:

«Я на тебя, Дмитрий, Русь оставил, а вы с Андреем ее терзаете, аки звери ненасытные. Ко всему татар в распри втягиваете… Я, сыне, покоя жду… Устал я в волнениях… Господи, будет ли покой на земле русской?..»

И вздохнул, да так ясно, что Дмитрий пробудился, подумал: «А сон ли это, не стоял ли отец рядом?..»

Гридни засуетились, загомонили. Боярин из старших дружинников сказал отроку:

- Княжьего коня вычисти, извалялся. Да зажгите факелы!

Воины надевали кольчужные рубахи, подпоясывались саблями. Отрок помог облачиться князю, подвел коня и придержал стремя.

Затрубил рожок, вперед выехал гридин с княжеской хоругвью, и отряд тронулся.

Не слишком желал ярославский князь встречаться со своим тестем, ханом Ногаем, и, когда согласился на предложение городецкого князя, все оттягивал отъезд. Однако, прослышав, что великий князь Дмитрий вмешался в свару ростовских князей, Федор Ростиславич заметил возмущенно:

- Сегодня он к Борисовичам в душу полез, завтра ко мне заявится. Уж-таки доведется к хану ехать…

В мае прошли грозовые дожди, досыта напоили землю. Дикая степь ожила, и сочная трава покрыла землю. И только местами рыжими латками выделялись суглинки с редкими, вымытыми до блеска булыжниками. Вот-вот раскроется степь лазоревым цветом, засинеют васильки, и желтыми полянами поднимется маслянистая сурепка. Дивными красками заиграет донское приволье. Степь не имела ни начала, ни конца.

На исходе мая, травня-цветенья, по степи ехал ярославский князь с женой и небольшой дружиной. Князь Федор глазами окидывал степь. Вот она оборвалась буераком с колючим терновником. На обрывах земля подобна слоеному пирогу: белесая, каменистая, грозящая в непогоду обвалами.

В буераках волки закладывают логова, в них выводят волчат, здесь они сбиваются в стаи, и ночами их вой слушает степь…

Неожиданно вдали блеснула речка, местами заросшая камышом. Зейнаб вскинулась и, хлестнув коня, птицей полетела к реке. Ярославский князь улыбнулся. Зейнаб оставалась верной дочерью степи, ее не преобразила десятилетняя жизнь в лесном Ярославле. Она любила обычаи предков, пила кумыс, какой привозили ей в бурдюках, ела отварную конину с пресными лепешками, а утрами пела протяжные песни, напоминавшие степи и табунщиков, объезжающих свои косяки.

Шел пятнадцатый день пути. Прошло несколько дней, как всадники повернули на юго-запад и ехали к днепровскому гирлу. Иногда им попадались кочевья Ногайской Орды: разбросанные в степи юрты, кибитки, двуколки на высоких колесах. Горели костры, возле них возились татарки, сновали стаи мальчишек. В степи сбивались в косяки необъезженные кони. За ними приглядывали табунщики.

Когда всадники ярославского князя проезжали вблизи становища, Зейнаб узнавали, окликали, и она всем ответно помахивала. Степь помнила дочь хана Ногая.

В одном становище они отдыхали, и мурза Джебе рассказывал, что его предок прокладывал дорогу на Русь воинам Батыя…

От табора к табору и до главного кочевья, где стояли юрты хана Ногая, его жен и мурз, князя Федора сопровождали конные татары.

Перевалило за вторую половину лета, когда ярославский князь прибыл в основной стан Ногайской Орды. Ханский шатер из белого войлока, шатры и кибитки большой Орды тоже. Разбросалась она на многие степные версты, и темными ночами огни ее костров горели до самого Буга.

Шатер ярославскому князю и юрты его гридням поставили поблизости от юрт ханских нукеров. Поставили и будто забыли о русском князе: принесет утром и к вечеру старик татарин бурдюк с кумысом и казан с едой, все больше с отварной кониной, да гору чуреков и удалится.

Минул месяц, на другой пошло, жизнь в Орде текла по своим обычаям и законам: приезжали и уезжали смотреть за косяками лошадей табунщики, татарки готовили в казанах еду, воины с криками уходили в набеги, с шумом возвращались, веселые, довольные. А однажды татары вернулись из дальнего набега на Балканы с богатой добычей. Скрипели двухколесные арбы, гнали пленных, у многих поперек седел лежали молодые пленницы. Зейнаб рассмеялась: - Эти воины привезли себе жен. Они взяли их в Балканских горах. Болгарки родят им сыновей, будущих воинов. Степь воспитает из них славных богатырей, и, когда у них пробьется первый волос в усах, они вскочат в седла и поскачут, куда поведут их тысячники, и привезут оттуда себе жен. Те будут рожать им татарских детей, чтобы не ослабевала сила ордынских сабель…