Читать онлайн «Доленго». Страница 2

В жандармском управлении, куда они приехали, Сераковского поместили в пустую комнату с решетками на окнах, столом в углу и двумя стульями, один из которых предназначался для посетителей.

- Можете располагаться как дома, - сказал жандарм. - Сейчас вам принесут из трактира завтрак. Небось проголодались? А я пойду спать...

Завтрак был скудный, невкусный, и Сераковский едва поковырял вилкой. Когда убрали посуду, в комнату, гремя саблей, вошел жандармский офицер, задавший примерно те же вопросы, что и жандарм в почаевской корчме.

- Давали ли вы извозчику поручение вести переговоры о проводнике через границу? - спросил офицер.

- И не думал давать таких поручений, - ответил Сераковский.

- Я вам советую признаться и рассказать обо всем совершенно откровенно.

- Мне не в чем признаваться.

- Ну что ж, в таком случае я буду вынужден препроводить вас в Житомир к губернатору.

От Кременца до Житомира добрались немногим более чем за сутки. Бричка ехала знакомой с детства дорогой. Вот и памятный поворот на Лычше, высокий черный крест с иконкой, повязанной вышитым рушником. Сераковский попросил жандарма остановиться.

- Хочу взять немного родной земли, - сказал он. - Не возбраняется?

- Что ж, можно... - равнодушно ответил жандарм.

Сераковский набрал горсть земли у кромки поля и завернул в носовой платок.

Утром уставшего от быстрой езды и бессонной ночи Сераковского доставили к губернаторскому дворцу. Беседа с начальником губернии была непродолжительной. Сераковский по-прежнему отрицал свое намерение нелегально перейти границу.

- Вы не желаете, молодой человек, сказать всей правды, а посему заставляете меня делать то, чего бы мне не хотелось.

Волынский губернатор соврал. У него уже лежало полученное из Петербурга предписание - срочно и под строгим караулом переправить Сераковского в Третье отделение.

Путь был наезжен. В прошлом году по нему везли арестованных членов Кирилло-Мефодиевского братства. И в одной из бричек сидел охраняемый полицейским и жандармом Тарас Григорьевич Шевченко. Дело не удалось сохранить в тайне, и в студенческих кружках Петербурга бурно и гневно осуждался произвол "коронованного жандарма" - Николая I, жестоко расправившегося с участниками Кирилло-Мефодиевского братства. Одним из кружков руководил студент камерального отделения университета Сигизмунд Сераковский.

...Летели лошади. Смотрители на почтовых станциях услужливо предлагали отдохнуть, но сопровождавший Сераковского жандарм показывал запечатанный сургучом пакет и требовал свежих лошадей.

- И рад бы, да ничего не поделаешь - служба!..

Станционный смотритель записывал подорожную в шнуровую книгу, Сераковский с жандармом торопливо пили чай или обедали, и снова ямщик понукал лошадей.

В Петербурге, на заставе, пассажиров прописали.

- Вот мы и опять путешествуем, - сказал жандарм знакомому чиновнику.

- Поменьше бы таких путешествий. - Чиновник в ответ грустно улыбнулся. - Намедни одного в цепях из столицы проводили. Не встречали?

Перед ними лежал Петербург. Он медленно появлялся из тумана, вырастали громады серых зданий, заслоняя друг друга, кирпичные дымящиеся трубы заводов на окраине, кладбища за каменными оградами и теряющиеся в пасмурном небе шпили и купола церквей.

Потом были торцы Невского, набережная реки Фонтанки, Цепной мост, проехав который бывалый извозчик сам свернул на Пантелеймоновскую, где и остановил притомившихся лошадей.

- Приехали, господа хорошие!

У железных ворот дежурили два "архангела" - жандарма. Они охраняли вход в огромный серый дом во дворе - печально знаменитое Третье отделение собственной его императорского величества канцелярии. Это были задворки, один из второстепенных подъездов, через который доставляли преступников.

Жандарм пропустил вперед Сераковского с саквояжем и вынул из сумки пакет.

- Прошу вас следовать за мной!

Они прошли через вымощенный булыжником двор к двери и поднялись по крутой, плохо освещенной лестнице. Их встретил высокий жандармский офицер в чине майора, с бледным узким лицом и зачесанными назад редкими волосами. Молча, не удостоив Сераковского и словом, он пошел впереди по широкому коридору с бесконечным рядом дверей с застекленными окошками, задернутыми занавесками. Навстречу шагал пожилой солдат-часовой. Майор назвал ему какую-то цифру, солдат побежал в конец коридора и распахнул дверь в одну из комнат.

- Вот ваше жилище, господин Сераковский, - сказал офицер. - Скоро к вам придет смотритель.

Сераковский услышал, как щелкнул в замке повернутый снаружи ключ.

В комнате стояли узкая железная кровать, покрытая одеялом из грубого солдатского сукна, столик, два стула и параша в углу. В дверное стекло, отодвинув занавеску, заглянул уже знакомый Сераковскому солдат: ему надо было знать, что делает арестант, не занимается ли он чем-нибудь недозволенным.

Вскоре пришел сутулый, остроносый человек лет шестидесяти. В руках он нес сверток с бельем, больничного вида халат и стоптанные башмаки, а под мышкой - толстую книгу.

- Здравствуйте, молодой человек, - сказал он. - Меня зовут Михаил Яковлевич. Я, так сказать, смотритель сего богоугодного заведения. - Он тихонько и довольно рассмеялся. - Извольте раздеться и надеть на себя вот этот костюм от самого дорогого портного... А в платочке, простите, что у вас?

- Земля с родины. Я бы хотел оставить это при себе.

- Оставляйте, молодой человек... родная землица, - мечтательно протянул смотритель. - Многие из вашей братии просили прислать с воли хоть щепотку... перед дальней дорогой, значит. А вы вот хоть и молоды, а догадались загодя запастись.

Сераковский скинул с себя свое студенческое одеяние и надел казенное - все белое, включая штаны и носки.

- Вот еще извольте шлафрок. - Смотритель подал длинный, не по росту, халат. - А теперь попрошу ваше имя, звание, происхождение...

- Боже мой! Меня спрашивают об этом по крайней мере в десятый раз! воскликнул Сераковский.

- Это еще не самое страшное, молодой человек. - Смотритель раскрыл шнуровую книгу, вынул из кармана чернильницу, отвинтил крышку и обмакнул в чернила гусиное перо... - Семейное положение?

- Холост.

- Чин?

- Пока первый, четырнадцатого класса.

- Воспитание?.. Адрес местожительства?..

Смотритель задал еще несколько вопросов, после чего аккуратно закрыл книгу.

- Ужин прикажете сейчас подать или погодя? - спросил он.

Сераковский невесело усмехнулся:

- Разве я могу здесь приказывать?

- Насчет ужина? Почему же? Насчет ужина - можно, молодой человек...

Ужин принес солдат. Он молча постелил на столике салфетку, положил ложку, трехкопеечную булку и поставил три судка с едой.

- А нож и вилка? - спросил Сераковский.

- Никак не положено, ваше благородие. Как бы не поранились.

Солдат унес опорожненные наполовину судки. Громко, словно выстрел, щелкнул ключ в замке двери. Сераковский вздрогнул. Только сейчас он с беспощадной ясностью ощутил, что же с ним случилось. Напряжение, в котором он держал себя всю дорогу от Кременца до Петербурга, стараясь не показать ни сопровождавшему его жандарму, ни смотрителям на станциях свое душевное состояние, было слишком велико. Наступила реакция.

Он бросился на жесткую кровать, уткнулся лицом в подушку, не замечая, что острые перья больно колют щеки. Что будет теперь? - спрашивал он себя. Неужели его вина так велика, что заслужила внимание самого Третьего отделения, которое (о, он это хорошо знал!) занимается только важными государственными преступниками?

За дверью, шаркая сапогами, ходил солдат. Время от времени он заглядывал в комнату, а когда стемнело, принес ночник - глиняную плошку с растопленным салом и куском фитиля. Ночник отчаянно коптил, черный столбик, колеблемый воздухом, поднимался кверху, наполняя камеру смрадом.

Сераковский погасил ночник, но тотчас вошел солдат и снова зажег фитиль.

- Светло ведь... белые ночи, - сказал Сераковский, закашлявшись от копоти. - Зачем этот огонь?

- Так положено, ваше благородие. Не могу знать...

Сераковский подошел к раскрытому окну. Со двора тянуло сыростью и холодом, горьким запахом осины от сложенных у стены дров. Едва слышные в ночной тишине проиграли крепостные куранты.

Устало опустившись на табуретку, Сераковский вынул из кармана платок с землей и вспомнил, как недавно в Петербурге, держа в руке горсть так похожей на эту литовской земли, он приносил присягу. В комнате тускло горели свечи, едва освещая лица его товарищей по "Союзу литовской молодежи", вернее, по одному из тайных студенческих кружков, входящих в этот союз, созданный виленскими учителями Францишеком и Александром Далевскими. В тишине отчетливо и торжественно звучали слова:

"Перед лицом бога и всего человечества, перед лицом моей совести, во имя святой польской народности, во имя любви, которая соединяет меня с несчастливою моею отчизною, во имя великих страданий, которые она испытывает, во имя тех мук, которые терпят мои братья поляки, во имя слез, проливаемых матерями по своим сынам, погибшим или теперь погибающим в рудниках Сибири, не то в казематах крепостей, во имя крови мучеников, которая пролита и еще проливается на алтарь самоотвержения за отчизну; во имя ужасной и вечнопамятной польской резни: я, Зыгмунт Сераковский, зная, что в силу божеских и человеческих законов все люди равны, свободны и друг другу братья - равны в правах и обязанностях, свободны в употреблении своих способностей ко всеобщему благу, веря, что идти в бой против насилия и неравенства прав, в отчизне моей существующих, есть долг и доблесть, убежденный, что согласие составляет силу и что союз, заключенный между собою нашими притеснителями, может быть ниспровергнут единственно совокупными силами народов; проникнутый верою в грядущее Польши, единой, целой, независимой, воссозданной на основаниях вседержавства народа, вступаю с полной уверенностью в свободный союз угнетенных поляков против угнетателей и их сообщников, для того чтобы призвать к новой жизни мою отчизну..."