Читать онлайн «1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны». Страница 9

Барту принимал политическую линию Эррио и Поль-Бонкура как свою собственную, но в следующем октябре был убит в Марселе во время покушения хорватских фашистов на югославского короля Александра. Его преемник Пьер Лаваль был человеком скользким и ненадежным, без определенных убеждений, впоследствии склонившийся к консерватизму. Советские представители были обеспокоены: останется ли французская политика преемственной? Лаваль давал заверения, но было хорошо известно, что лично он предпочитал сближение с Германией. Литвинов не верил заверениям Лаваля: Франция хочет лишь держать Советский Союз на поводке, чтобы добиться как можно больших уступок от Германии.28 На самом деле, Лаваль относился к тесному сотрудничеству с Советским Союзом без большого энтузиазма. Он был закоренелый антикоммунист, и это было одно из немногого, чему он оставался верен всегда, даже во время пребывания Барту в кабинете на Кэ д`Орсе он выступал против франко-советского сближения. Более тесные отношения с Советским Союзом, говорил он, принесут Франции только «Интернационал и красные флаги». А если случится европейская война, она приведет к «вторжению» большевизма.29

Был ли Коммунистический интернационал такой страшной угрозой? В 1933 году Альфан отмечал, что он был таким же мощным инструментом советской внешней политики, как и Красная армия, но был опасен только для государств, враждебных Советскому Союзу. «Дайте нам доверие, чтобы не быть такими глупыми и не запутаться... в вопросе, который не касается нас»30, — скажет позже маршал К. Е. Ворошилов, нарком обороны. В своем отчете в 1935 году французский поверенный в делах в Москве, Жан Пайяр, утверждал, что советское правительство вовсе не заинтересовано в мировой революции, а Коминтерн находится на последнем издыхании.31 Это были вполне реалистичные наблюдения. Коминтерн мог вызывать раздражение, но не являлся угрозой европейской безопасности, гораздо большей угрозой была нацистская Германия.

Но Лаваль не был реалистом. Его глобальной идеей, по замечанию польского посла в Париже, было улаживание отношений с Германией. Лаваль признавался в этом и В. П. Потемкину, советскому послу в Париже, сменившему Довгалевского: «Мое германофильство, — говорил он, — ...это пацифизм французского народа; без улучшения отношений Франции с Германией мир не осуществим».32 Лаваль пользовался определенной поддержкой в Лондоне, в особенности среди сотрудников Форин офиса, которым не правились франко-советские отношения. Это «губительная политика, — заявлял помощник заместителя министра Орме Сарджент, — которая может привести... только к одному результату — европейской войне, в которой единственной выигравшей стороной, используя возможности агентов Третьего интернационала, окажется советское правительство».33 Как в Британии, так и во Франции, связка «война — революция» была главным доводом консервативной оппозиции франко-советскому сближению.

Потемкин обвинял Лаваля в лицемерии и намеренном представлении ситуации таким образом, будто Франция, заключая соглашение с Советским Союзом, приносит себя в жертву.34 Конечно, Лаваль лицемерил. В марте 1935 года советское правительство выступило с заявлением, которое можно было расцепить как ультимативное требование завершить переговоры по соглашению о взаимопомощи. В апреле Литвинов выдвинул новые предложения, которые Франция «забаллотировала».35 Но в конце концов Лаваль заключил соглашение, потому что жесткая позиция Гитлера не оставила ему выбора. 9 марта нацистское правительство объявило о создании люфтваффе, германских военно-воздушных сил, а неделей позже Гитлер объявил о возобновлении воинской повинности и увеличении германской армии до 500 тыс. человек. Эти действия были весьма побудительны для улучшения франко-советских отношений, но против этого были два весьма влиятельных чиновника французского внешнеполитического ведомства, генеральный секретарь Алексис Леже и политический директор Поль Баржетон. Они буквально выхолостили проект соглашения, начинив его взамен множеством ограничений и препон.36 И все же Лаваль был хорошим политиком, ведь не зря же в парижском пригороде Обервиле, где он переизбирался на должность мэра, несмотря на его антикоммунистические убеждения за него голосовали даже коммунисты. Поэтому в мае 1935 года с большой помпой и в окружении обширной свиты он отправился в Москву подписывать пакт о взаимопомощи. Вскоре после этого Советский Союз подписал симметричное соглашение с Чехословакией, подкрепив таким образом франко-советский договор и франко-чешский пакт 1925 года о взаимопомощи. Советские обязательства по этому договору были пропорциональны размерам французской помощи чехам, этим достигалась уверенность, что Франция не взвалит всю тяжесть помощи на Советский Союз.

После обещания скорейшей ратификации договора о взаимопомощи и согласия на военные переговоры, данного Сталину, Лаваль отложил ратификацию до конца года и позволил французскому генеральному штабу избежать военных переговоров. Генеральный штаб обвинял в затяжках Лаваля, но генералы сами не горели желанием о чем-либо договариваться. Литвинов был убежден, что если Лаваль останется у власти, то он будет до конца препятствовать ратификации договора или превратит его «в клочок бумаги».37 Бесконечные французские оттяжки выводили Литвинова из себя, и временами он давал волю своим чувствам по поводу двуличия французской политики.38 В феврале-марте 1936 года французский парламент наконец-то ратифицировал франко-советский пакт, но к тому времени он уже на самом деле стоил немногим более бумаги, на которой был написан.

Как бы скептически ни был настроен Литвинов, в промежутке 1935—1937 гг. советское правительство не прекращало попыток организовать переговоры штабов и получить от французской оборонной промышленности доступ к военным материалам. Французское правительство пообещало, что материалы будут поставлены, но этого так и не произошло. А французский генеральный штаб уворачивался от неоднократных советских требований начать штабные переговоры, хотя уже в 1935 году имел достоверные сведения о крупной модернизации в советских вооруженных силах. Французы считали, что штабные переговоры могли подтолкнуть нацистов на оккупацию демилитаризованной Рейнской зоны, или спровоцировать британских тори, которые в большинстве своем были враждебны Советскому Союзу и противились улучшению франко-советских отношений. Польша, с которой Франция заключила военный союз еще в 1921 году, также создавала большие трудности: она боялась Советского Союза больше, чем нацистской Германии. В Варшаве не было сомнений в том, кто является «врагом номер один». Такие расчеты привели польское правительство в 1934 году к заключению пакта о ненападении с нацистской Германией.39 Ухудшала ситуацию и усиливающаяся поляризация политических сил, вызванная путчем правых в феврале 1934 года. Центристы и левые, готовясь к всеобщим выборам следующего года, объединились в 1935 году в Народный фронт. Растущая мощь левых напугала французских консерваторов и усилила боязнь слишком тесных отношений с Советским Союзом.

Когда в начале 1936 года Лаваль был отставлен от власти, советское правительство должно быть с радостью пожелало ему счастливого пути. Испытавший явное облегчение Альфан телеграфировал в Париж, что теперь вред, нанесенный последними месяцами еще может быть не поздно исправить.40 В феврале 1936 года Литвинов встретился в Париже с новым французским премьером Пьером-Этьеном Фланденом. У нас есть свои собственные «изоляционисты», предупредил Литвинов, но в целом советское правительство хочет «полной ясности» в отношениях с Францией, а не той неопределенности предшествовавших восьми месяцев, когда у руководства был Лаваль.41 Но Литвинов так и не добился той ясности, которой хотел. В марте, как раз в то время, когда французский парламент обсуждал франко-советский пакт, разразился Рейнский кризис. Советское посольство в Париже было обескуражено слабостью англо-французского ответа на германское военное вторжение в демилитаризованную зону по левому берегу Рейна. Действия Гитлера нарушали ключевые положения Версальского договора и впредь Франция уже не могла с такой легкостью оказывать помощь своим восточным союзникам. Несмотря на столь высокие ставки французское и английское правительства не сделали ничего, чтобы воспрепятствовать нацистскому продвижению. По словам Потемкина, нетрудно было понять почему. Французское правительство слишком зависело от британской поддержки и боялось потерять ее, проводя слишком наступательную политику против нацистской Германии. Кроме того, не было особой уверенности в советской военной поддержке в случае войны. Мы слишком далеко, говорил Потемкин: у нас нет общей границы с Германией, и Красная армия не готова к наступательной войне. Жорж Мандель, член французского кабинета и сторонник франко-советского альянса, начал встречаться с советским послом. Весной 1936 года Мандель говорил Потемкину, что «никто не решится предстать перед избирателями как сторонник войны и защитник непримиримых позиций в отношении Германии... Выборы [в мае] должны пройти под знаком пацифизма». Мандель полагал, что в таких обстоятельствах у французского правительства не было другого выбора, кроме как сидеть и ждать, выигрывать время и надеяться, что под влиянием растущей агрессивности нацистов общественное мнение наконец протрезвеет.42