Читать онлайн «Люди средневековья». Страница 2

Самым ярким проявлением упадка римского общества было уменьшение числа римских граждан. Империя оскудела людьми еще задолго до того, как завершился период мира и процветания, который продолжался со времен Августа до Марка Аврелия. Разве Август не пригласил в Рим бедняка из Фьезоле, имевшего восемь детей, тридцать шесть внуков и восемнадцать правнуков, чтобы устроить в его честь праздник в Капитолии, о котором узнали все граждане Рима? Разве Тацит, известный своим вниманием к человеческой природе, описывая благородных дикарей (но имея при этом в виду своих сограждан), не отмечал, что среди германцев считается позором ограничивать число детей в семье? Долгая жизнь закона Августа, направленного на повышение рождаемости, — очень важный факт. Этот закон не привел к ее повышению, но сам факт, что он был включен в свод законов и в течение трех веков систематически пересматривался и дополнялся, показывает, что его считали совершенно необходимым. Конечно, смертность в те дни была гораздо выше, чем в наше время, а смертность от эпидемий и гражданских войн начиная со времен Марка Аврелия была исключительно высокой. И так же хорошо известно, что в Римской империи было очень много одиноких людей, а число детей в семьях неуклонно уменьшалось. Авторы той поры сокрушаются о том, что многие супруги вообще не хотят заводить детей, а те, что заводят, ограничиваются одним-двумя. Силий восклицал: «Человеческий урожай оказался очень бедным». Он был бедным во всех классах общества, но сильнее всего это проявилось среди высших слоев общества — самых образованных, самых цивилизованных, чьи дети, вырастая, становились лидерами государства. Римская империя могла бы повторить сказанные гораздо позднее ужасные слова Свифта, которые он произнес, понимая, что сходит с ума: «Я засохну, как дерево, — с верхушки до корней».

Напрашивается вопрос — почему же цивилизация потеряла свою репродуктивную способность? Потому ли, как полагал Полибий, что люди предпочитали развлекаться, а не воспитывать детей, или желали растить их в комфорте? Однако падение рождаемости наблюдалось в первую очередь среди богатых, а не бедных слоев населения, а ведь богатые могли дать своим детям все самое лучшее. А может быть, людей обуял страх и они потеряли веру в будущее и цивилизацию и не хотели, чтобы их дети приходили в этот темный мир, сотрясаемый постоянными войнами? Этого мы не знаем. Но мы хорошо видим связь между падением численности населения и другими бедами империи — высокой стоимостью содержания чиновничьего аппарата (причем чем меньше была плотность населения, тем больше приходилось людям платить налогов на содержание чиновников), заброшенными полями, уменьшающимся числом легионов, которых не хватало даже для охраны границ.

Чтобы компенсировать недостаток населения, римские правители не нашли ничего лучшего, как влить в него свежую кровь варваров. Началось все с небольших инъекций, а закончилось тем, что кровь, которая текла в жилах жителей империи, стала не римской, а варварской. Германцы селились на землях Рима, чтобы охранять его границы и сеять пшеницу. Сначала они входили в состав вспомогательных войск, но вскоре уже целые легионы стали состоять из германцев. Постепенно варвары заняли все руководящие посты в государстве. Армия практически полностью стала варварской. Римский автор Мосс приводит в своем труде удивительный документ — жалобу одной египетской матери, которая требует, чтобы сына вернули домой, поскольку он, по ее заявлению, ушел с варварами, иными словами, стал солдатом римского легиона! Легионы стали варварским, и они, в свою очередь, сделали варварами своих императоров. Для них император уже не был олицетворением божественной власти, а являлся лишь простым предводителем, фюрером, и они поднимали его на щит. Вместе с варваризацией армии шла и варваризация гражданского образа жизни. В 397 году Гонорий вынужден был издать указ, согласно которому в пределах Римской империи запрещалось носить германскую одежду. В конце концов, императоры, сами ставшие наполовину варварами, могли рассчитывать на то, что только варвары сумеют защитить их от натиска других варваров!

Такова была картина общего упадка цивилизации периода, в котором жили римляне в IV, V и VI веках. Каково же было жить в эпоху гибели цивилизации под натиском варварства? Понимали ли люди, что происходит? Неужели Темные века отбросили свою тень на Европу еще до своего наступления? Так получилось, что мы можем ответить на эти вопросы довольно подробно, сосредоточив свой взгляд на одной части империи — знаменитой, высокоцивилизованной провинции Галлия. Мы сможем выявить признаки упадка по трем направлениям, поскольку галло-романские писатели, жившие в IV, V и VI веках, оставили нам описание жизни и нравов своей эпохи. О IV веке мы знаем из трудов Аусония, о пятом — из трудов Сидония Аполлинария и о шестом — из трудов Григория Турского и Фортуната, итальянца, жившего в Пуатье. Они описывают жизнь в Оверни и Бордле в сгущавшихся сумерках. Итак, IV, V и VI века — уходим, уходим, ушли!

Уходим! Это мир Аусония, который жил на юго-западе Франции во второй половине IV века, в период «бабьего лета», наступившего между эпохами натиска и крушения. Аусоний был ученым человеком благородного происхождения, вроде язычников Симмахия и святого Паулина из Нелы. Тридцать лет он преподавал риторику в высшей школе Бордо, некоторое время был воспитателем одного принца, преторианским префектом Галлии, консулом, а в конце жизни — обыкновенным стариком, доживавшим свой век в мире и покое на доходы от своих земельных владений.

Самой знаменитой из его поэм является поэма, посвященная реке Мозель. Несмотря на свой возвышенный стиль, она рассказывает нам о цветущей сельской местности, в которой прошла его жизнь. Высоко над рекой, по обоим ее берегам, раскинулись виллы и сельские дома с двориками, лужайками и портиками, которые были украшены колоннами. Имелись здесь и горячие ванны, искупавшись в которых можно было нырнуть прямо в реку. Холмы, залитые солнечным светом, были покрыты виноградниками, и с их склонов доносились голоса перекликавшихся между собой земледельцев и бурлаков, идущих по бечевнику, которые перебрасывались словами с лодочниками, проплывавшими мимо и отпускавшими грубые шуточки по поводу отдыхающих виноградарей. На середине реки рыбаки вытаскивали из воды сети, а примостившийся на берегу рыболов забрасывал удочку. Когда сгущались сумерки, в воде отражались тени зеленых холмов, и, глядя в воду, лодочники могли различить колеблющиеся лозы и наливающиеся на них гроздья винограда.

Такой же мирной и приятной была жизнь в имении Аусония в Бордле, в его маленьком родовом поместье (как он его называл), хотя в нем было четыреста гектаров виноградников, пахотных земель и лесов. Знатоки напоминают нам, что «до сих пор славится вино „Шато-Осон“ как одна из двух лучших марок кларета Сент-Эмильона». Здесь Аусоний выращивал розы и посылал мальчика звать на обед соседей, пока он обсуждал с поваром меню. Оптимальное число обедающих — шесть человек, включая и хозяина; если же за столом собирается больше, то это уже не обед, а говорильня. Кроме того, в стихах нужно было прославить всех своих родственников — дедушку и бабушку, сестер и двоюродных братьев и конечно же тетушек (тетушек в особенности).

А когда семейный круг приедался, можно было удалиться в большую общую гостиную, и отдать должное, и восславить, в свою очередь, ученых людей Бордо. В империи IV века образованные люди были весьма уважаемыми; Симмахий говорит, что высокая оплата труда учителя — признак процветания государства. Впрочем, я затрудняюсь сказать, какой вывод можно сделать из этого в свете исторических событий. Аусоний написал целую серию стихотворений о преподавателях Бордо. Их было тридцать два, и он никого не забыл. Был здесь Минервий, преподаватель ораторского искусства, который обладал великолепной памятью и после игры в триктрак подвергал анализу каждый свой ход. Был здесь Анастасий, преподаватель грамматики, который по глупости своей променял Бордо на одну из провинциальных школ и был вполне заслуженно забыт. Был Аттий Тиро Дельфидус, который сменил судейскую мантию на учительскую кафедру, но совсем не занимался со своими учениками, к величайшему огорчению их родителей. Был здесь Йокунд, преподаватель грамматики, который не совсем соответствовал этому званию, но был так добр, что мы решили назвать его имя среди имен прочих достойных людей, хотя он, строго говоря, не годился в наставники. Был здесь Экзюпери, который отличался необыкновенной красотой, а его речи казались блестящими, но, вдумавшись в них, все понимали, что в них нет никакого смысла. Был здесь Диналий, который не удержался на тропе добродетели, прельстившись одной замужней дамой из Бордо, и довольно поспешно покинул город, но, к счастью, благополучно приземлился в Испании. Был здесь Викторий, младший учитель, которого интересовали лишь самые темные страницы истории — например, к какому роду принадлежал жрец, приносивший жертвы в Курео И живший задолго до Нумы, или о чем беседовал Кастор С царями в мире теней. Викторий так и не добрался до Туллия или Вергилия, а ведь мог бы это сделать, если бы продолжал читать и дальше, однако смерть слишком рано прибрала его. Эти персонажи кажутся нам очень знакомыми (за исключением, конечно, Диналия), и Аусоний описал их как живых.