Читать онлайн «Родная старина Книга 3 Отечественная история с конца XVI по начало XVII». Страница 32

«Православные христиане, — взывал Дионисий в своем послании в Казань. — Вспомните истинную православную христианскую веру, вспомните, что все мы родились от христианских родителей, знаменались печатью, святым крещением, обещались веровать в Святую Троицу. Возложите упование на силу Креста Господня и покажите подвиг свой, молите служилых людей, чтобы быть всем православным в соединении и стать сообща против предателей христианских, Михайлы Салтыкова и Федьки Андронова, и против вечных врагов христианства, польских и литовских людей. Сами видите конечную от них погибель всем христианам, видите, какое разоренье причинили они в Московском государстве. Где св. Божии церкви и Божии образы? Где иноки, сединами цветущие, иноки, добродетелями украшенные? Не все ли до конца разорено и обругано злым поруганием? Не пощажены ни старики, ни младенцы грудные. Помяните и смилуйтесь над видимою общею смертною погибелью, чтобы не постигла вас самих также лютая смерть. Пусть служилые люди без всякого мешканья спешат к Москве, в сход к боярам, воеводам и ко всем православным христианам. Сами знаете, что всякому делу одно время надлежит; безвременное же начинание всякому делу суетно и бездельно бывает. Хотя бы и были в ваших пределах какие неудовольствия, Бога ради, отложите все это на время, чтобы всем вам сообща потрудиться для избавления православной христианской веры, пока к врагам не пришла помощь. Смилуйтесь, сделайте это дело поскорее, ратными людьми и казною помогите, чтобы собранное теперь здесь войско от скудости не разошлось».

Воззвания Дионисия и Авраамия поддерживали и усиливали то народное движение, которое началось раньше. Русские силы со всех сторон стекались к пепелищу Москвы, собирались «около начального русского человека», Прокопия Ляпунова. На беду для русских, между тремя воеводами не было ладу. Старшим считался именитый боярин, князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой — это был человек небольшого ума; он не особенно мешал Ляпунову, но Заруцкий, начальник казацких полчищ, часто сталкивался с ним. Не дорого было казакам то дело, за которое готов был душу свою положить Ляпунов: не столько о спасении Русской земли думали они, сколько о наживе. Заруцкий нередко самовольно распоряжался земскими деньгами, раздавал их своим казакам, даже землями наделял их. Случалось, что одни и те же поместья Заруцкий давал своим, а Ляпунов — своим. Понятно, что скоро начались между этими вождями несогласия и раздоры…

Прокопий Ляпунов был нравом крут, неуступчив; лукавить и лицемерить было не в его природе. Прямота и суровость мешали ему сходиться и ладить с людьми; он не разбирал знатных и незнатных, богатых и бедных — со всеми обходился одинаково властно и решительно. Все приходившие к нему по делам должны были ждать своей очереди, причем и для самых знатных людей исключения не делалось: им приходилось подчас подолгу стаивать у избы «начального русского человека». Многим было это совсем не по душе, и на него сильно роптали.

— Не по своей мере он поднялся и загордился! — говаривали недовольные.

Раздоры главных воевод и неправильная раздача поместий возбуждали общее недовольство. Тогда дворяне и дети боярские, приведшие земские ополчения, сообща написали челобитную к трем предводителям, чтобы они собрали думу и установили жить меж собой в любви и совете, всякое дело делать сообща, жаловали бы ратных людей по числу и достоинству, а не так, чтобы одни получали через меру, а другим не доставалось ничего…

Дума собралась 30 июня. Решено было восстановить приказы — большой, или разрядный, поместный, разбойный и земский. Первый должен был ведать все ратные дела и смотреть за тем, чтобы не были забыты заслуги убитых и изувеченных. Поместный приказ должен был утвердить порядок в раздаче поместий, «испоместить» служилых людей (дворян и детей боярских), разоренных и обедневших. Разбойный и земский приказы должны были ловить и судить воров и разбойников, оберегать земские выгоды. Это больше всего касалось казаков, которые своевольничали и грабили при сборе продовольствия по городам и волостям. Решено было не пускать одних казаков за кормами, а посылать с ними дворян и детей боярских, то есть земских людей. Это, конечно, очень не понравилось казакам.

Верховная власть вручалась трем воеводам: князю Димитрию Тимофеевичу Трубецкому, Ивану Мартыновичу Заруцкому и думному дворянину Прокопию Петровичу Ляпунову. Им вверялась печать; подпись их трех давала грамотам силу закона, но править самовольно, без земской думы, казнить смертью, ссылать в ссылку они не могли. Дума оставляла за собой право сменить их, если они не будут «радеть о земских делах и чинить правды». Этот приговор был подписан дворянами и детьми боярскими от двадцати пяти городов.

Таким образом, установлено было временное правительство. Хотя Ляпунов занимал в нем третье место, но в действительности он был душой всего дела: в нем Русская земля видела своего настоящего вождя. Но не ему суждено было спасти родную землю от вражьей силы.

Приговор думы, конечно, не унял розни и вражды между Заруцким и Ляпуновым: слишком уж разные люди были они, чтобы поладить меж собой. Казаки злобились сильно на сурового Ляпунова, не дававшего им воли. Были у него и свои московские недруги.

Случилось, что один из отрядных земских начальников, Плещеев, поймал 28 своевольных казаков, занимавшихся грабежом. Он велел потопить их. Сам ли он надумался казнить этих «воровских» казаков или сделал это по приказу Ляпунова — неизвестно; но во всяком случае эта казнь без приговора думы была незаконна. Стан Заруцкого заволновался; казаки зашумели; винили во всем ненавистного им Ляпунова. Озлобление казаков оказалось так сильно, что он даже думал было уехать к себе в Рязань, но был удержан своими приверженцами… Заруцкий между тем разжигал злобу казаков против Ляпунова, то же делали и другие враги его. Ненависть к нему в казацком стане дошла до крайнего предела. Этим воспользовался Гонсевский: он понимал, что полякам опаснее всех воевод Ляпунов — и своими способностями, и преданностью делу, и доверием к нему русских. Гибель его была нужна врагам. По приказу Гонсевского написана была грамота от имени Ляпунова, в которой тот приказывал будто бы по всем городам, где поймают казаков, бить их и топить. Подпись под грамотой была искусно подделана под руку Ляпунова. Грамота была доставлена в казацкий стан. Она показалась казакам правдоподобной и подписью, и содержанием. 25 июля собрался казацкий круг и послали звать Ляпунова к ответу. Он сначала не пошел, но когда пришли казацкие старшины за ним и заверили его, что ему не будет никакого зла, он явился в казацкий стан.

— Ты писал? — спросили Ляпунова, показывая ему грамоту.

— Нет, не я, — отвечал он, взглянув на нее. — Рука похожа на мою, но это враги сделали; я не писывал.

Но ярость казаков так была сильна, что они даже и слушать не хотели объяснений Ляпунова: выхватили сабли и кинулись на него… Тут дворянин Иван Ржевский, враг Ляпунова, и тот возмутился казацким насилием и стал кричать: «Прокопий не виноват!»

Казаки изрубили и Ляпунова, и Ржевского.

Великим горем для русских и великой радостью для поляков была гибель русского «начального человека».

Двадцать месяцев уже длилась доблестная оборона Смоленска. Все усилия поляков взять город разбивались о твердость и мужество его защитников. Долгая осада томила поляков. Самолюбие короля сильно страдало: для него уйти от Смоленска, не взяв его, значило покрыть позором свою воинскую честь.

Всеми силами добивался король и его сановники от русских послов, чтобы те побудили город сдаться; но послы, подобно смолянам, твердо и стойко охраняли выгоды Русской земли, не сдавались ни на просьбы, ни на угрозы.

— Хотя бы мне и смерть принять, — говорил твердо митрополит Филарет, — я без патриаршей грамоты о крестном целовании на королевское имя никакими мерами ничего не буду делать! Святейший патриарх духовному чину отец, и мы под его благословением; ему по благодати Святого Духа дано вязать и прощать, и кого он свяжет словом, того не токмо царь, но и Бог не разрешит!

Как ни гневались, как ни злобились польские сановники, но поделать ничего не могли: послы упорствовали. А между тем Русская земля ополчалась. Грозные вести о народной войне пугали и короля, и сановников его. Наконец пришло известие о сожжении Москвы. Польские сановники говорили, что в беде этой больше всего виновны сами московские люди, а русские послы утверждали, что виной всему король: зачем не утвердил договора и не отошел от Смоленска! Упорных послов как пленников, под стражей, отправили 13 апреля в Польшу.