Читать онлайн «Статьи». Страница 52

Парадоксальным образом национал-большевизм находит выражение в идеологии не только современных коммунистов, но и формально противостоящего им нынешнего режима, который, с одной стороны, объективно остается советским, а с другой — испытывает потребность опереться на российскую традицию. В последнее время власти явно проигрывают в этом своему сопернику — национал-большевистской оппозиции, но обе стороны в равной мере постулируют тезис о «единстве нашего исторического наследия», т. е. о советском режиме, как законном наследнике и продолжателе исторической России (именно этот взгляд был в свое время зафиксирован в пресловутом «Договоре о гражданском согласии»). Вот почему существует опаснейшая перспектива все более полной реставрации советчины руками нынешних властей.

Надо полностью отдавать себе отчет в том, что в принципе советско-коммунистический режим в России продолжал и продолжает существовать. Не потому только, что власть в стране по-прежнему находится в руках той же самой коммунистической номенклатуры, но прежде всего потому, что остаются незыблемыми его юридические и идеологические основы, то есть как раз все то, что было бы уничтожено прежде всего в случае победы Белого движения в гражданской войне. Поступившись частично экономическими принципами и отодвинув в тень наиболее одиозные идеологические постулаты, этот режим в полной мере сохраняет идеологическую и юридическую преемственность от большевисткого переворота, отмечая его как государственный праздник, и ведя свою родословную не от исторической России, а от созданного Лениным Советского государства. Нынешняя власть даже официально является продолжением власти не уничтоженной, а созданной Октябрем. Никакой революции (вернее, контрреволюции) ни в 1991, ни в 1993 году не произошло, и не похоже, чтобы кто-то был в ней заинтересован.

Быстрые перемены последних лет были, конечно, очень значительны и оказались способны для большинства населения, привыкшего до того к десятилетиям почти неизменного «застоя» совершенно затемнить представление о сущности нынешней власти. Сама эта власть, в свою очередь, не жалеет усилий представить себя как что-то действительно совершенно новое, и в этом ей немало способствует несколько оттертая от привычной кормушки красная оппозиция, настойчиво пропагандируя тезис о том, что к власти пришли какие-то «буржуи», «февралисты» и т. д. Трагедия, между тем, заключается как раз в том, что никакие «буржуи», вообще никакие новые люди к власти в России не пришли.

Лучшим доказательством этого являются, конечно, учебники истории, которые и по концепции, и по структуре, и по отношению к старой России представляют собой слегка подправленные советские учебники, начиная с привычной марксистской трактовки истории как классовой борьбы и кончая ленинскими постулатами о «стадиях капитализма», «признаках империализма», «этапах освободительной борьбы в России» и т. п. Борьба против исторической российской государственности и ее уничтожение большевиками одобряются, события трактуются вполне «антибуржуазно» — Февральская революция выступает как проявление «кризиса буржуазной цивилизации», тогда как Октябрьская мотивируется «возвышенными идеалами и самыми чистыми побуждениями» (что никак не вяжется с обвинениями нынешних властей в пропаганде капиталистических ценностей), защитники советской власти восхваляются, ее противники осуждаются. То есть, едва ли нуждается в особых доказательствах тот очевидный факт, что для нынешней власти красные являются «своими», а белые — врагами. «Большевизм победил, сохранив государственность и суверенитет России» (так резюмируются итоги гражданской войны) — это цитата не из «Советской России» или «Завтра», а из официального пособия для поступающих в вузы. Власти, похоже, не очень задумываются над тем, что они при этом играют на поле, подлинными и законными хозяевами которого являются откровенные коммунисты, и возвращение последних воспринимается психологически естественным, коль скоро те более соответствуют «общепринятой» трактовке истории.

В последние десятилетия реальной и последовательной оппозиции всей системе большевизма в стране не было и в интеллигентской среде. Более того, после формальной отмены власти КПСС, выражать такую позицию стало «неприлично». Почему-то надо было опять непременно находить какие-то достоинства в наследии Октября и выбирать между различными воплощениями одного и того же порочного строя. В общественное сознание был внедрен взгляд, согласно которому люди, пытающиеся преодолеть большевистское наследие, являются… такими же большевиками (точно так же можно ставить знак равенства между стреляющими друг в друга полицейским и бандитом). Термин «большевизм» как-то незаметно лишился своей конкретной идейно-политической сути, стал трактоваться как синоним вообще всякой нетерпимости, экстремизма, насильственности, превратился в ярлык, который стал с успехом использоваться как раз против врагов реально-исторического большевизма. Того же происхождения замечательная логика, согласно которой, если нельзя вернуть разрушенного, то надо хотя бы оставить памятники разрушителям.

Метод стирания различия между добром и злом, правдой и ложью в условиях дискредитации и деформации коммунистического режима стал подлинной находкой для сторонников сохранения советского наследия. Прославлять красных стало немодно, да и неловко — все-таки очевидно, что они воевали за установление того режима, все преступления которого сделались, наконец, широко известны, и за тот общественный строй, который не менее очевидно обанкротился, и носителями «светлого будущего всего человечества» объективно не были. Получается, что они были, мягко говоря, «неправы» и сражались за неправое дело. Но нельзя же было допустить естественного вывода, что тогда, значит, за правое дело сражались белые. Выход был найден: неправы были и те, и другие (либо, наоборот, своя правда стояла и за теми, и за другими).

Регулярно читая демократическую периодику, нетрудно заметить, что сталкиваясь с проблемой избежания «красно-коричневой» напасти, ее авторы хотели бы видеть ее возможно более «красной» и менее «коричневой». Зюганов, например, оказывается плох не потому, что коммунист (это-то еще ничего), а потому, что любит цитировать И. Ильина и распространяться о православии. В ходе прошлой предвыборной кампании доходило до смешного: иные демократы гневно обличали Зюганова за отход от идей марксизма-ленинизма и призывали коммунистов к бдительности в отношении своего лидера. Самое забавное, что такого рода люди (чрезвычайно почитающие Ленина как великого борца с «великорусским шовинизмом») были вполне искренни, всерьез полагая, что «сделают хуже» Зюганову, тогда как этот-то «отход» только и поддерживает на плаву КПРФ. С антикоммунистической точки зрения Зюганов, положим, тоже плох именно этим, но по другой причине — маскируя свой нераскаянный ленинизм в подобную упаковку, он более опасен.

Что поделать, коммунисты оказались способны кое-чему учиться на уроках истории, осознав, что их любимая идея никогда уже не победит в интернациональной упаковке, а только в «национальной», в форме национал-большевизма, и им, как Зюганову, ничего не стоит быть одновременно и «социал-демократом» и «национал-патриотом». Это демократические «двоечники» все ведут разговоры о «левой перспективе», возлагая надежды на социал-демократию в надежде найти таких левых, которые не прикончили бы их как «жидов и масонов». Найти таких можно, только к власти они никогда не придут. Если западная социал-демократия выросла из «демократического капитализма», то наша — из советского социализма, у нас социал-демократами именуют себя стыдливые коммунистические приспособленцы, возлагать на коих какие-то надежды просто смешно.

Любопытно, что и в выборе между некрасным и красным национализмом предпочтение отдается последнему (то ли благодаря полагающейся ему хотя бы формально примеси «пролетарского интернационализма», то ли влияет генетическая память). Достоевский кажется страшнее и неприятнее. Вздумай кто из правителей обратиться к дореволюционному наследию — реакцию «демократической интеллигенции» предсказать несложно: побегут заливать огонь «российского империализма», начнут искать для объединения против него «сохранивших свой интернационализм» коммунистов (а, не найдя таковых, будут заигрывать со всякими). Однако возможный в ближайшем будущем «постсоветский» правитель будет ведь не Колчаком или Врангелем, а нормальным советским человеком, который, оказавшись в подобной ситуации, гораздо проще и быстрее демократов найдет общий язык с коммунистами — на «национальной» основе (пожертвовав частью дореволюционной атрибутики). Так что, поспособствовав удушению «гидры контрреволюции», красного национализма со всеми вытекающими для нее последствиями «демократическая общественность» все равно избежать не сможет. Представить режим типа существовавшего в 1943–1953 гг., только чуть менее красный и более «патриотический» довольно легко. Трудно представить благоденствующих при нем наших демократов. Похоже, что наступит время, когда ненавистники «империи» и рады будут вернуть соответствующие ей нравы и установки, да от них и следа не останется.