Читать онлайн «Статьи». Страница 40

Никакой другой задачи основоположники Белого движения никогда не ставили, их жертвенность была направлена на то, чтобы ликвидировать главное зло — паразитирующий на теле страны советский режим, преследующий не имеющие ничего общего с интересами российской государственности цели установления коммунистического режима во всем мире и отрицающий российскую государственность самим фактом своего существования. Во имя этой цели в Белом движении объединились люди самых разных взглядов, сходившиеся в двух главных принципах: 1) неприятие большевицкого переворота и власти интернациональных преступников, 2) сохранение территориальной целостности страны, нашедших воплощение в емком лозунге: «За Великую, Единую и Неделимую Россию».

Ныне мы, как в свое время и большинство участников Белого движения, не представляем себе в перспективе иного строя, чем историческая российская государственность в ее православно-монархической форме. Однако надо четко представлять себе, что восстановление исторической российской государственности во всей полноте присущих ей черт и форм возможно не ранее, чем будет полностью и окончательно искоренено абсолютно все наследие коммунистического режима и вместо советской, ведущей происхождение от «Великого Октября», восстановлена российская национальная государственность как таковая. Подобно тому, как большевики смогли установить свою власть не сразу, а только в благоприятных для них условиях послефевральской смуты, так и окончательное установление традиционной государственности потребует переходного периода, который начнется тогда, когда советское наследие уже будет сметено.

Так на каком же этапе мы находимся в настоящее время? Совершенно очевидно, что переходный период, о котором говорилось выше, еще не наступил. Советский режим, хотя в несколько видоизмененной форме, продолжает существовать. Не потому только, что власть в стране по-прежнему находится в руках той же самой коммунистической номенклатуры, но прежде всего потому, что остаются незыблемыми его юридические и идеологические основы, то есть как раз все то, что было бы уничтожено прежде всего в случае победы Белого движения в гражданской войне и в случае осуществления чаяний белой эмиграции. Поступившись частично экономическими принципами и отодвинув в тень наиболее одиозные идеологические постулаты, этот режим в полной мере сохраняет идеологическую и юридическую преемственность от большевицкого переворота, отмечая его как государственный праздник, и ведя свою родословную не от исторической России, а от созданного Лениным Советского государства. В учебниках истории борьба против исторической российской государственности и ее уничтожение большевиками одобряются, защитники советской власти восхваляются, а ее противники осуждаются. То есть, едва ли нуждается в особых доказательствах тот очевидный факт, что для нынешней власти на территории России красные являются «своими», а белые — врагами.

Да и в экономическом смысле мало что напоминает дооктябрьское время. По иному и не может быть в условиях, когда большинство населения по-прежнему фактически лишено права собственности, а предпринимательский слой не только не имеет ничего общего с дореволюционным (в огромной мере представляя симбиоз советской номенклатуры и уголовников), но и лишен соответствующего самосознания. Комсомольский воришка, занявшийся предпринимательством, в глубине души остается «совком» и считает предпринимательство делом вообще-то неправедным (тем более, понимая его как возможность награбить, что плохо лежит). Неудивительно, что такая «буржуазия» более чем спокойно относится к тому, что в нынешних исторических курсах «борьба против буржуазного строя, завершившаяся победой пролетарской революции», приветствуется как дело безусловно положительное.

Так что нынешняя ситуация — это, условно говоря, не положение лета или весны 1917 г., а ситуация ленинского НЭПа — псевдосвободная экономика при политическом и идеологическом господстве советчины. По существу, единственным заметным моментом остается только некоторое обращение к символике и атрибутике старой России. Так что, мы в лучшем случае, находимся в самом начале переходного периода. Причем положение усугубляется реальной угрозой увековечения территориального расчленения страны. Следовательно, цели Белого движения не выполнены, и его задачей по-прежнему остается расчистка социально-политического и идейно-интеллектуального пространства от господства советчины и создание условий для последующего возрождения исторической российской государственности.

В настоящее время советчина существует в двух основных видах. Более стыдливый ее вариант представлен правящим режимом, более откровенный и агрессивный — т. н. «коммуно-патриотической» оппозицией. Общей чертой их идеологии является правопреемство от созданной Лениным государственности, неприятие реально-исторической России и ненависть к Белому движению во всех его проявлениях. Общим является и стремление представить родную им Совдепию в качестве законного продолжателя и наследника исторической России. Это и есть та система взглядов (наиболее полно представленная национал-большевизмом), которая на современном этапе противостоит идеологии Белого движения.

Мы исходим из того, что Белое дело есть, в конечном счете, выражение естественного порядка вещей, того закономерного хода событий, который рано или поздно пробьет себе дорогу сквозь идеологические утопии, политические химеры, апатию, лень и хищнические устремления отдельных лиц. Поэтому верим, что в ходе последующих событий его идеология и практика будут востребованы российской жизнью, и на этой основе произойдет возрождение исторической российской государственности. Чем и будет завершено Белое движение.

1998 г.

В публицистических выступлениях на самые различные темы часто приходится сталкиваться в разных вариациях с одним и тем же полемически-пропагандистским приемом. Когда смещают внимание с сути происходящего на форму, которой придают гипертрофированное значение и, пользуясь этим, ставят на одну доску совершенно разные и, по здравому размышлению, несопоставимые вещи. Но именно здравое размышление и требуется в данном случае исключить, апеллируя к эмоциям.

Из этой области, например, трактование всякой политики как «грязного дела», которым достойным людям заниматься не следует (проще говоря: «Сидите тихо и никуда не лезьте, а мы будем вами управлять») — деятельность патриотическая и антинациональная, созидательная и разрушительная оказываются в одной корзине — «политика» же… Или такой популярный в последние годы сюжет, как осуждение «насилия», когда преступники уравниваются с нормальными людьми. СМИ заполнены выступлениями типа — да, преступники убивают людей (это нехорошо), но ведь когда государство подвергает их смертной казни — «это такое же убийство» (а часто доводилось читать — еще и хуже, потому что жертва-де не ожидает, что ее убьют, а приговоренный бандит — знает). Бандит стреляет, но ведь и полицейский стреляет — оба, понимаете ли, применяют «насилие» и по этой логике равно заслуживают осуждения.

Особенно расцвели подобные суждения во время чеченской войны, когда для российских СМИ, не считая тех из них, какие прямо поддерживали дудаевских бандитов, последние и войска собственной страны были, как минимум, равными «сторонами конфликта». Вполне серьезно, как само собой разумеющееся, говорили, что Шамиль Басаев, захвативший больницу в Буденновске, не больший террорист, чем правительственные войска (опять же — «государственный терроризм» даже хуже). «Обе стороны», видите ли, «нарушали права человека». То, что одна «сторона» — это бандиты, поднявшие вооруженный мятеж, и поправшие все мыслимые законы, составляющие основы жизни любой страны, а вторая — силы правопорядка, эти основы защищающие, как бы оставалось «за скобками», делался вид, что это что-то совершенно несущественное и к делу отношение не имеющее.

Сей метод стирания различия между добром и злом, правдой и ложью (по сути разлагающий общественное сознание), распространен весьма широко. При «монополии на истину» в руках одной политической силы он не требуется, но как только появляется возможность высказывания альтернативного мнения, как он идет в ход. Особенно часто применяют его тогда, когда зло все-таки достаточно очевидно, чтобы открыто его защищать и остается только убедить публику, что оно не так уж отличается от противостоящего ему, и то, что логично должно считаться в этом случае добром, — тоже не добро, а такое же зло (а добро — если и есть, то что-то абстрактное, в принципе где-то существующее, но в данном случае не присутствующее).