Читать онлайн «Статьи». Страница 27

1997 г.

Поводом к написанию этой статьи послужила публикация Г. Некрасова в № 2429–2430 («Наша страна», 1997). С огорчением приходится видеть, до какой степени не то что даже непонимания, а как бы «невнимания» что ли, доходит дело даже в эмигрантской среде при суждениях о советских военных, когда «за бортом» оказывается самая суть вопроса, а спор ведется о вещах третьестепенных (Г. Некрасов вздумал оспаривать мнение Д. Ржанова, что советские флотоводцы — «нерусские адмиралы» и не наследники Нахимову на том основании, что Кузнецов и Горшков были-де весьма достойными людьми).

Дело вообще-то не в том, какими людьми они были, но и на этом стоит остановиться — хотя бы потому, что Г. Некрасов напирает на то, что «нужно знать факты, а не писать сгоряча». Между тем «факты», приводимые им, или смехотворны, или вовсе никакие не факты. Начнем с того, что упоминаемые лица — достаточно разные. Если Кузнецов — типичный выдвиженец-образованец с кругозором в лучшем случае дореволюционного унтера, то Горшков — один из немногих относительно культурных людей среди советского генералитета. Но представлять их какими-то особыми подвижниками дореволюционных традиций по меньшей мере неуместно. Такие вещи, как переименование кораблей и вывод из забвения Ушакова ни в малейшей степени не являются заслугой Кузнецова, равно как и тот факт, что он участвовал в съемках фильма «Адмирал Ушаков» совершенно не влиял на концепцию фильма. И в опалу он попадал (как и Жуков) вовсе не благодаря какой-то оппозиционности, а оба раза вполне по-советски: после войны Сталин поспешил поставить на место всех крупных военачальников — чтобы не зазнавались, а при Хрущеве — по случаю взрыва «Новороссийска» (по обычаям совбюрократии в случае громкого скандала снимался главный начальник независимо от личной причастности к происшествию).

Но и действительных создателей фильма (снявших «ах, какие сцены!») не стоит подозревать в симпатиях к старой России. Фильм — и этот, и ему подобные — делались профессиональными советскими пропагандистами, теми же самыми, которые до войны столь же талантливо клеймили «презренных царских сатрапов». Эти люди просто всякий раз в точности следовали «генеральной линии партии», а в 43–55 годах она была вот такая. А этим, всей имевшей тогда место апологией «славы русского оружия» мы обязаны одному единственному человеку — самому Сталину, и никому больше. Он лично утверждал и сценарии подобных фильмов, и тем более такие вещи, как переименования и т. п., и никакому Кузнецову просто в голову бы не пришло «пойти дальше». Писать подобное — значит совершенно не знать и не понимать характера отношений в тогдашних эшелонах власти. Да даже «инициативы подчиненных» были только такие, какие, как им было хорошо известно, Сталин желал услышать. При этом, бывало, и забавлялся, кокетничал: «вот-де, предлагают нам тут погоны царские ввести — а что, может и подумаем?»

Тем более нелепо приписывать «заслугам» Горшкова проявление симпатий некоторых морских офицеров в конце 80–х годов к Андреевскому флагу и появление благожелательных статей о русском флоте в 90–х — когда Горшкова давно не было, а подобные симпатии были «общим местом» (спасибо еще, не поставил Горшкову в заслугу мятеж на «Сторожевом»!). Не клевещите, г-н Некрасов, на верного сына партии — он был первоклассным специалистом, выдающимся деятелем советского флота, имевшим огромные заслуги перед Советским государством, но ему и в кошмарном сне не привиделось бы воспитывать подчиненных в «еретическом» духе. Впрочем, наблюдение Г. Некрасова о сравнительно большем «свободомыслии» во флоте справедливо. Только Горшков с Кузнецовым тут ни при чем: сама специфика морской службы такова, что предполагает несколько иной характер отношений между людьми и, соответственно, иные возможности в этом плане.

Однако же то обстоятельство, что флот вернул Андреевский флаг, а армия не рассталась с красными знаменами, никоим образом не зависело ни от флота, ни от армии. Ну смешно просто — можно подумать, что это военные решают. Да нет, Ельцин распорядился — только и всего (примерно по тем же соображениям, что и Сталин). А разница — чисто «техническая»: военно-морской флаг — вещь специфическая, аналога у армии нет — там знамена у разных частей индивидуальные, к тому же религиозная символика Андреевского креста в массовом сознании забыта, а полковые знамена с надписью «С нами Бог» в конституционно «отделенном от церкви» государстве невозможны. Но, кстати, советую взглянуть на недавно утвержденный общевоинский символ Вооруженных Сил — он выше всяких похвал, да только вот, увы, столь же мало может свидетельствовать о «российскости» современной армии, как и Андреевский флаг о «российскости» флота.

Столь же неуместно умиление современным адмиралом, украсившим кабинет бюстом Ушакова («может быть и его Д. Ржанов считает советским рылом?»). Ну, а, собственно, почему бы и нет? Нельзя же настолько снижать критерии. Допустим, если некто за три рубля не зарежет отца родного, то это еще не значит, что он хороший человек. Так и использование дореволюционных атрибутов сейчас (когда это стало всеобщей модой) вовсе не свидетельствует о неприятии человеком советчины (в большинстве случаев оно прекрасно с ней сочетается). Вот уж заслуга… Да кто же сейчас не клянется, как и при Сталине, «славным прошлым»? Да чем Зюганов и компания в этом отношении хуже?

Это же и есть национал-большевизм чистой воды, вся суть которого в том и состоит, чтобы провести прямую преемственность между дореволюционной Россией и Совдепией, чтобы присвоить себе наследие уничтоженных действительных носителей славы русского оружия. Имя этому — идеологическое мародерство. Так это было при Сталине, так это и теперь. Кстати, Сталина нынешние «наследники русской славы» так и не перещеголяли. Уровень «патриотизма» 43–55 годов не превзойден. Да тогда заведомая советская сволочь такие статьи о русском офицерстве писала в «Красной Звезде», каких и до революции не бывало! (Уж что-что, а эти вопросы были предметом моего специального исследования, и я знаю их не на уровне примеров.) Значило ли это, однако, что Сталин был величайшим русским патриотом? Если да — не стану спорить: это, по крайней мере совершенно определенная цельная позиция, выражение вполне конкретного мировоззрения. Но если нет — с какой же стати умиляться словами и деяниями его бледных подражателей?

Так что стремление присвоить себе традиции старой армии — вещь совершенно обыденная и нормальная для последних пяти советских десятилетий — со сталинских времен это вполне партийная линия, хотя с конца 50–х годов и ослабевшая, но никогда не отбрасывавшаяся (как отвечавшая утилитарным потребностям повышения обороноспособности), и видеть заслугу советских генералов в следовании ей по меньшей мере нелепо. Присвоение дореволюционной атрибутики вовсе не изменило сути Красной армии как орудия коммунистического режима. Используя имена русских полководцев, она столь же ревностно истребляла их подлинных наследников. Комиссар и в погонах остался комиссаром. Или кто-то забыл судьбу остатков русского офицерства, когда эта «опогоненная» армия вступила в Восточную Европу? Или, может быть кто-то думает, что русским офицерам было легче терпеть издевательства от чекистов в золотых погонах, чем от чекистов без оных? Паразитирование на наследии уничтоженной России, способствующее укреплению антироссийского советского режима — не заслуга, а опаснейший идейный маневр советчиков, который не приветствовать, а разоблачать надо. Смысл его в том, чтобы взяв часть, внешнюю сторону, не допустить восстановления целого, сути — вот его смысл.

Надо иметь в виду и то, что в разной идейно-политической ситуации одни и те же действия могут играть диаметрально противоположную роль. Стало бы, скажем, в условиях оголтелой русофобии 20–х годов благом обращение советского руководства к национальной традиции? Да, потому что в такой ситуации даже самое робкие шаги в этом направлении были бы лучше откровенного большевицкого погрома и помогли бы хоть что-то сохранить. Было ли это благом в условиях возможности стихийного пробуждения национального сознания? Нет, ибо в этой ситуации такое обращение стало средством, позволившим коммунистам оседлать этот процесс и направить его из естественного русла антисоветизма в русло поддержки своего режима.

Приведу в пример и освещение в печати позиции русского офицерства по отношению к большевикам. В период безраздельного господства коммунизма люди, ратовавшие за благосклонное отношение к старой армии (а тем самым и шире — к досоветской традиции) не могли сказать о ней доброе слово иначе, как всячески подчеркивая и преувеличивая массовость и добровольность службы большевикам офицерства и вообще старой интеллигенции (тогда как правоверные коммунисты, напротив, стремились принизить роль «чуждого элемента»). Это была ложь (и по сути своей оскорбительная для памяти русского офицерства), но тогда, в условиях полной беспросветности, даже она представлялась имеющей положительное значение, ибо советская власть казалась вечной и незыблемой, а шельмуемое офицерство с точки зрения его доброжелателей нуждалось в «оправдании». В период же ослабления коммунистического режима такое освещение стало совпадать и с официальной идеологической линией. Ибо в условиях, когда в общественном сознании престиж советского режима упал, а русского офицерства (как и всей досоветской традиции) вырос, факт службы офицеров советам как бы «оправдывал» уже не офицеров, а, наоборот, — советскую власть: не такая она, значит была и плохая, раз так много старых офицеров ей служило. И в этой ситуации названная ложь не имела уже никакого оправдания и кроме вреда ничего уже принести не могла.