Читать онлайн «Печенеги». Страница 19

В глазах рыцарства граф Роберт Фриз был, конечно, более красноречивым и более убедительным проповедником, чем какая-либо темная личность вроде Петра Амьенского. Обладая образованием, редким для своего времени, умом и характером в высшей степени независимым, граф Роберт возбуждал против себя сильные жалобы духовенства, которые не смолкли и после его покаянного путешествия в Палестину, но зато он был идолом всего рыцарства. Когда, по возвращении из Константинополя, он провожал (в 1090 году) свою дочь Адель через Францию в Италию, где она должна была выйти замуж за графа Рожера Апулийского, то его путешествие по Франции было похоже на триумфальное шествие; его принимали с живейшим энтузиазмом все люди, принадлежащие к племени франков. Вообще это был один из самых замечательных и сильных государей всего христианского мира, каким он в местных источниках и величается. Его родственные связи были обширны и важны. Кроме дочери Адели, которая ранее своего итальянского брака была за Канутом Датским, он имел сестру — Матильду; мужем последней был не кто другой, как сам Вильгельм Завоеватель.

Что касается Востока, то там слава Фландрского графа утвердилась еще гораздо ранее его путешествия в Святую землю. Двадцать лет тому назад, в 1071 году, когда юный Роберт Фриз был не более как смелым искателем приключений, норманны, забравшиеся в Восточную империю в виде наемников, призывали его к себе в Константинополь и обещали возвести его на трон Константина Великого, недостойно занимаемый Михаилом Дукой. Если бы графу Роберту суждено было дожить до 1096 года, то, без сомнения, никто другой не стоял бы во главе рыцарских крестоносцев и не было бы после никакого спора о том, кто должен носить корону Иерусалимского королевства: мечта юности, тянувшая фландрского героя на восток, исполнилась бы другим путем. В радах крестовой рати находилось немало близких родственников знаменитого Роберта Фриза; но ни сын его, наследовавший вместе с графством имя отца, ни оба племянника (Балдуин Фландрский и Роберт Норманнский), ни другие не могли заменить умершего. Имея в виду первоначальный план похода, по которому он прежде всего должен был направиться против печенегов, на спасение Константинополя, западное рыцарство по известиям, заслуживающим внимания, питало мысль поставить во главе предприятия венгерского короля Ласло I, владения которого точно так же немало терпели от печенежских набегов; но этот план разрушился с преждевременной кончиной Ласло I.

Смерть графа Роберта Фриза, последовавшая 13 октября 1093 года, имела, без сомнения, важное значение для дальнейшего — более скорого или более медленного — развития тех планов, которые разрешились великим движением Запада на Восток. Но самое глубокое изменение в этих планах произведено было резким и неожиданным вмешательством в судьбу христианской цивилизации со стороны двух варваров, которые не знали ни папы Урбана, ни графа Фландрского и которых, в их очередь, не хотели знать не только старинные благочестивые повествователи о папе Урбане на Клермонском соборе и о Петре Амьенском, но и новейшие исторические исследователи, привыкшие, подобно своим средневековым предшественникам, смотреть на ход истории только под своим углом зрения. В 1091 году предполагалось, что западное рыцарство явится во имя Христа и христианства на берегах Босфора для защиты Византийской империи и Константинополя и император Алексей Комнин отдаст в руки франков судьбу своей империи и столицы, то есть отдаст в их руки судьбу всего христианского мира, довольный тем, что спасется от печенежского плена, и покорно отступит на задний план истории.

Но два половецких хана — в соучастии, быть может, с одним из русских князей — решили этот вопрос иначе.

Зима 1091 года, столь тяжелая для византийской столицы, наконец миновала. Прошла грозная война стихий, смягчился гнев бурного моря, говорит Анна Комнина. Но страх двойного турецкого нашествия все еще стоял пред воротами Константинополя, хотя печенеги на некоторое время и отхлынули от стен столицы. Наступившая весна и утихшее море благоприятствовали грозным планам Чахи. Он готовил свой флот, чтобы сделать высадку на полуострове Галлиполи, соединиться с печенегами и потом двинуться с моря и суши на Константинополь. Печенежская орда, оставив предместья столицы, обратилась на запад, к долине реки Марицы. Было ясно, что она шла на соединение с турецкими силами, прибытие которых ожидалось; что степные дикари исполняли план, не ими составленный. Император Алексей, еще зимой, получивший сведение о замыслах Чахи, был способнее, чем кто-либо, понять всю опасность положения. Меры, им принятые для ее отвращения, были быстры и вполне разумны. Кесарь Никифор Мелиссин по приказанию императора произвел новый военный набор; все прежние наличные силы были размещены в разных важных пунктах Македонии и Фракии и не могли быть оттуда вызваны без крайней опасности как для них самих, так и для городов, ими охраняемых. Болгары, населявшие западную часть империи — долины рек Вардара и Струмы, скотоводы и пастухи, влахи, кочевавшие в Фессалии, жители других провинций, свободных от печенежского нашествия, были подняты для спасения Византии. Сборным пунктом для новой армии был назначен город Энос, близ устьев Марицы. Это был пункт, из которого можно было наблюдать за действиями врагов на суше и на море и воспрепятствовать движению Печенежской орды на соединение с морскими силами сельджуков. Сам император Алексей поспешил занять эту важную позицию. С последними силами, которые оставались в его распоряжении, вызвав из Никомидии 500 фландрских рыцарей, он сел на корабли и поплыл на запад. Небольшой флот, можно сказать, заключал в себе всю Византийскую империю и ее судьбы. Высадившись в Эносе, Алексей вслед за тем внимательно осмотрел течение Марицы и положение обоих берегов, чтоб отыскать удобное место для военного лагеря. Равнина, расстилавшаяся на правой стороне реки, прикрытая с одной стороны ее течением, с другой — топким, болотистым пространством, представляла большие выгоды для слабой числом греческой армии. Здесь, близ местечка Хирины, она и была помещена в ожидании тех подкреплений, которые должен был привести Никифор Мелиссин. Прикрытый с боков рекой и болотом, лагерь был огражден с других сторон глубоким рвом.

Император воротился в Энос и скоро получил известие о приближении к укрепленному лагерю несметной толпы печенегов. Он немедленно явился на место опасности. Убедившись в страшном неравенстве сил, Алексей смутился; боязнь проникла в его душу, привыкшую давно к самым трудным положениям. Судя по-человечески, говорит Анна, не было надежды на спасение. В то время как самые тяжелые и тревожные мысли волновали ум императора, на четвертый день после прибытия в лагерь показались новые массы степных наездников. Это были половцы: они пришли ордою в 40 тысяч человек. Никто не мог сказать, что несла с собою эта грозная орда: спасение или конечную гибель. Было не известно, явились ли половцы как союзники на зов императора вследствие его грамот, посланных еще зимою в приднепровские степи, или же они предпочтут вместе с своими единоплеменниками, печенегами, нанести последний и решительный удар Византийской империи, разнести и расхитить ее провинции и, быть может, ее столицу. Во главе половецких полчищ стояло несколько предводителей, но главными были двое: Тугоркан и Боняк, два хищника, так хорошо известные в русской истории[66]. В их руках находилась судьба христианского мира.

Император Алексей сам был проникнут таким убеждением, и его дочь, помнившая беседы отца в семейном кругу, сохранила это убеждение на страницах своей истории. Чтобы выйти из тяжелой неизвестности, чтобы склонить половецких ханов на сторону империи, Алексей поспешил пригласить их к себе для дружеской беседы. Он пережил еще несколько тяжелых минут, прежде чем они явились. Долее других заставил ожидать себя самый страшный и самый сильный — шелудивый Боняк: на первое приглашение он отвечал отказом. Богатая и роскошная трапеза была предложена гнусным сыроядцам. За столом византийский император старался быть как можно более любезным. После обеда, за которым варвары отлично и сытно угостились, Алексей расцеловался с ними и поднес каждому богатые подарки всякого рода. Сам суровый и мрачный Боняк не устоял против такого приема и такой ласки. Умягченные варвары готовы были сделать все угодное византийскому императору. Алексей потребовал от ханов, чтоб они дали клятву быть его друзьями и помогать ему против печенегов, и просил заложников. Половецкие ханы дали клятву, обещали прислать заложников. С кичливым панибратством они успокаивали императора насчет печенегов, обещали покончить с ними в три дня, пусть только император предоставит им на эти три дня полную свободу расправляться с печенегами, как они знают. С самонадеянной щедростью они делили добычу и целую половину обещали дать императору. Обрадованный Алексей с удовольствием давал не три, а целых десять дней для единоборства с печенегами, отказывался от добычи и всю уступал половцам. Союзники расстались довольные друг другом…