Читать онлайн «Расцвет и упадок государства». Страница 39

Победив своих соперников тем или иным способом, монархи вскоре начали менять способы ведения своих дел и представления себя миру. Одно из самых ранних и самых важных изменений произошло в военной сфере. Средневековые правители, отчасти ввиду личностной природы тогдашней политики, отчасти из-за предписаний рыцарского этоса, обычно командовали своими армиями лично и часто сражались в передних рядах лицом к лицу с врагом. Поэтому боевые потери среди них были нередки: некоторые погибали, другие попадали в плен и их необходимо было выкупать. Например, король Франции и его наследник были захвачены в плен в битве при Пуатье в 1356 г. Яков IV Шотландский был убит при Флоддене в 1513 г. Как уже упоминалось, битва при Павии в 1525 г. закончилась пленением короля Франциска I Французского. Соперник Франциска, Карл V, не отставая от него, сражался в рукопашном бою перед стенами Туниса в 1535 г., и под ним было убито несколько лошадей. Портрет императора в битве при Мюльберге кисти Тициана показывает его как совершенного христианского рыцаря, вросшего в седло (он действительно был великолепным всадником), с крепко сжатыми зубами и взглядом, внимательно следящим за ходом битвы, хотя в этом конкретном случае отсутствуют свидетельства его личного участия в бою.

Напротив, благоразумный сын Карла Филипп II предпочитал управлять своими войнами в далеких землях, используя бюрократические методы: полагаясь на полевых командиров, которых он выбирал из числа высшей знати и которым давал подробные инструкции в письменном виде. Ко времени Тридцатилетней войны его подход стали разделять большинство основных монархов, вовлеченных в нее, включая его сына и внука, Филиппа III и Филиппа IV, а также императора Фердинанда II и короля Якова I Английского. Единственным важным исключением был шведский король Густав Адольф. Военный гений boпа fide[267], он настаивал на ведении операций в старом стиле и личном командовании в первых рядах. Неудивительно, что в конце концов он был убит в битве при Лютцене в 1632 г., когда в сопровождении всего двух или трех спутников он поскакал на помощь находящемуся в угрожаемом положении правому флангу.

В XVIII в. продолжилось сокращение числа королей, выступавших в качестве командующих полевыми армиями. Единственными важными исключениями были потомок Густава Адольфа Карл XII и король Пруссии Фридрих II, но даже они больше не сражались в передних рядах, а осуществляли командование с безопасных позиций в тылу[268]. Чтобы компенсировать для себя потерю радости битвы, некоторые монархи в XVIII в., особенно Людовик XIV, появлялись при завершении осады, формально принимали командование и напускали на себя героический вид. Другие играли в оловянных солдатиков, в том числе русский царь Петр III, который даже брал их с собой в постель. Из трех императоров, присутствовавших при Аустерлице в 1805 г., только один, Наполеон Бонапарт, был военным человеком и эффективно командовал войсками. Двое других, российский император Александр I и австрийский Франц I, фактически только сопровождали войска и больше мешали своим подчиненным, чем помогали, но тут мы уже забегаем вперед.

С изменениями в военной сфере был связан переход от разъездного правительства к оседлому. Нет необходимости вспоминать такое далекое прошлое, как времена Иоанна Безземельного в Англии, который большую часть своего правления провел, странствуя по стране в сопровождении нескольких родственников и слуг, имея при себе сундук с казной и 200 собак. Людовик XI Французский, так же как и его современники императоры Фридрих III и Максимилиан I, был почти столь же мобилен. И светские, и духовные правители переезжали туда, где возникала проблема, которую необходимо было решить, а остальное время в зависимости от их предпочтений проводили в охоте на животных или на женщин. Максимилиан редко проводил больше одной ночи в одной кровати; в последние дни его жизни он дошел до такой бедности, что не мог найти даже владельца гостиницы, который принял бы его. Как показывает пример Карла VIII и Людовика XII, некоторые правители продолжали проводить многие годы вдали не только от своих столиц, но и от своих стран. Даже средневековое представление о монархах, отправляющихся в крестовый поход и оставляющих правление ради спасения души, не было полностью забыто, хотя с конца XIII в. дело постепенно было сведено к пустому позерству. Этим был навеян совет, данный Эразмом в «Воспитании христианского государя», насчет того, что лучше бы они сидели дома и заботились о благополучии своих подданных[269].

Когда примерно после 1550 г. правительство стало более централизованным, этот совет начали учитывать. Первым настоящим оседлым монархом был, как уже отмечалось, Филипп II. Он стремился править из-за своего рабочего стола, сгибаясь под грузом работы и часто засыпая над бумагами. В Англии Елизавета провела большую часть своего царствования, путешествуя из одного загородного поместья в другое; для нее это было способом экономии денег: она жила в поместьях за счет своих баронов. Два ее преемника, Яков I и Карл I, выбрали иной стиль жизни. Вместе они наиболее близко подвели Англию к абсолютному правлению (1629–1640 гг. были известны как период личного правления); и, не считая коротких перерывов, оба они предпочли оставаться в Лондоне или рядом с ним. По другую сторону Ла-Манша Екатерина Медичи и ее сыновья были такими же странствующими монархами, как и их предшественники, и часто месяцами находились в пути. Генрих IV, положив конец гражданской войне, обычно находился в Париже; однако Людовик XIII повернул вспять эту тенденцию и часто оставлял столицу на месяцы, чтобы проехаться с инспекцией по провинциям, развлечься, посетить бракосочетания своих родственников и наблюдать за сражениями (осуществлять военное командование он был неспособен). Затем пришел черед Людовика XIV. Последователь Коперника, он был первым французским монархом, который сделал так, чтобы его подданные вращались вокруг него, а не наоборот. Не зря он получил титул le roi soleil[270], и эти слова, и сам символ были выгравированы на стенах и мебели по всему дворцу.

Следствием нового положения монархов, поставленных гораздо выше простых смертных, стало то, что для них сузился выбор партнеров, с которыми можно вступать в брак. Короли в эпохи Средневековья и Возрождения обычно использовали семейные союзы, чтобы скрепить феодальные узы и прибавить к своим владениям новые территории; поэтому часто они вступали в брак с представителями зарубежной или местной высшей знати, такими как герцоги и графы. Например, английский король Ричард II рассматривал возможность союза с дочерью сеньора Милана, прежде чем посвататься к Анне Богемской, тоже принадлежавшей далеко не к королевскому роду. Король Франции Людовик XI женился на Шарлотте Савойской (1451), Карл VIII — на Анне Бретонской (1497), а французские короли в XVI в. — на дочерях герцогского дома Медичи. Когда провинции перестали рассматриваться как частная собственность, и большинство некоролевских семей уже не было правящими домами (за исключением Германии с ее бесконечным числом мелких княжеств), монархи стремились сохранить свой статус, вступая в брак только с равными себе. Результатом стал своего рода расизм; как сказала об этом леди Флеминг, которая в 1550 г. на недолгий срок имела привилегию быть любовницей французского короля Генриха II, «королевская кровь нежнее и слаще любой жидкости»[271]. В конце XVIII в. даже русские цари, долгое время воспринимавшиеся в Европе как опоздавшие, стали следовать этому правилу, рассчитывая таким образом поставить себя выше любого, даже самого знатного из своих подданных. В других местах постоянные межродственные браки, которые практиковались целыми поколениями, порой приводили к явному вырождению.

Переход от разъездного правительства к оседлому сам по себе был отчасти результатом, а отчасти и причиной роста размеров и великолепия дворов. Прошли те дни, когда короля, например, Людовика IX, можно было встретить сидевшим под деревом и вершившим суд над собравшейся знатью. Чем дальше, тем больше росло великолепие двора и тем больше на него уходило расходов. Возглавили эту тенденцию бургундские герцоги, чей этикет при дворе стал предметом знаменитого описания Иоганном Хёйзингой[272]; сначала в Дижоне, позднее — в Генте даже расположить столовые приборы не так, как предписано, считалось оскорблением герцогского достоинства. Но именно это качество впоследствии было передано другим, включая Карла V, который провел свою юность, окруженный великолепием бургундского двора, а также Франциска I и Генриха VIII.

Между 1500 и 1700 гг. количество королевских слуг возросло до тысяч и даже десятков тысяч. Все, начиная с принцесс крови, которых можно иногда было встретить бегущими по дворцу с целью не пропустить какую-нибудь церемонию, где ожидалось их присутствие, и заканчивая самым скромным лакеем, подчинялись почти военной дисциплине, определявшей, кто и что должен делать, а также как, когда и кому. И эта дисциплина не могла бы поддерживаться, если бы сам всемогущий монарх не подчинялся ей, подобно пружине в часовом механизме. Как сказал о Людовике XIV герцог Сен-Симон, «имея календарь и часы, любой мог, находясь за триста миль, точно сказать, что он делает»[273]. Чтобы разместить всю эту свиту, было необходимо построить абсолютно новые дворцы. Первым из них был испанский Эскориал, расположившийся в самом центре Иберийского полуострова, что сделало его крайне удобным местом для целей, ради которых он задумывался. Затем появились французские Пале-Рояль и Версаль (изначально охотничье угодье, расширившееся до поселения с 150 000 обитателями); баварский Нимфенбург, австрийский Шёнбрун и прусский Шарлоттенбург, если упоминать только самые известные дворцы. Каждый отчасти был резиденцией, отчасти выполнял административные, а отчасти церемониальные функции[274]. Каждый был окружен тщательно спланированным садом, где даже деревья подчинялись своему монаршему господину, принимая те или иные геометрические формы. Каждый дворец имел или вскоре получал особый список тех, чей статус делал их достойными посещения дворцов. Правители редко оставляли эти резиденции, только в случае государственной необходимости и вместе со всем двором: например, когда Людовик XV отправился из Версаля в другое место, он настоял на том, чтобы его невестка ехала вместе с ним, несмотря на серьезную болезнь. Подходили к концу дни, когда любой подданный мог хотя бы теоретически надеяться на встречу со своим королем лицом к лицу и возможность лично подать ему жалобу.