Читать онлайн «50 знаменитых загадок истории Украины». Страница 30

Об этом вспомнили только в 1812 году, после того, как имение Мусина-Пушкина, находившееся на Разгуляе, сгорело вместе с коллекцией рукописей и собраниями творений искусства. Сразу же появились подозрения относительно возможной фальсификации или более позднего происхождения «Слова…». Особенно стремился дискредитировать сановного коллекционера в глазах публики его основной конкурент — граф Румянцев. Он умело руководил слухами о фальсифицировании сгоревшего текста; его поддерживали некоторые ученые.

Скандалу не давало утихнуть выявление многочисленных подделок (одну из них за большие деньги купил сам Малиновский). Такие «списки» умудрялись делать даже на пергаменте. Приверженцы теории оригинальности «Слова…» старались противопоставить злым языкам авторитетные свидетельства людей, которые видели оригинал хронографа собственными глазами. Но тут обнаружилась странная вещь: с находкой Мусина-Пушкина никто из признанных знатоков старины не успел серьезно ознакомиться. Копий текста, кроме представленной в первом издании, не осталось (список, подготовленный специально для императрицы, нашли значительно позже). Итак, никто не мог сказать ничего определенного о том, когда же могла быть создана загадочная рукопись.

За реабилитацию «Слова…» серьезно взялся такой признанный специалист, как Калайдович. Но единственное, чего он смог добиться от Мусина-Пушкина, — это утверждения, что рукопись делалась «на гладкой бумаге», письмо было чистое, а «по письму и бумаге надо положить конец XIV или начало XV столетия». Однако Карамзин, собственными глазами видевший хронограф, на основании своих впечатлений утверждал: речь может идти разве что о конце XV столетия. Этой же мысли придерживался Малиновский, который работал с оригиналом текста. Существовали также версии относительно еще более позднего происхождения рукописи, в соответствии с которыми ее надо было датировать вообще XVII столетием.

Несмотря на все недоразумения, оригинальность находки Мусина-Пушкина все же была доказана. Первое слово в этом вопросе сказал Калайдович. Уже в 1818 году он нашел приписку, сделанную в «Апостоле» 1307 года. Неизвестный копиист процитировал в ней фразу из «Слова…», причем складывалось впечатление, будто эти слова имели в то время большое значение. Исследователя поддержал профессор Московского университета Тимковский, сопоставивший тексты «Задонщины», где речь шла о большой битве на Дону с татарами в 1380 году, и «Слова…». Профессор считал, что «Задонщина», созданная в XIV столетии, является не чем иным, как обычной переработкой более древнего текста — находки Мусина-Пушкина. Кроме того, Тимковский указывал на стилистические сходства в таких литературных памятниках, как «Слово Адама ко Лазарю», «Задонщина» и «Слово о полку Игореве». К делу отстаивания подлинности и древности спорного текста подключился также Карамзин, который доказал родственность стиля сгоревшей рукописи с Галичской летописью. После этого версия фальсифицирования хронографа была признана несостоятельной и больше не рассматривалась.

В настоящее время подавляющее число исследователей также не считают, что «Слово…» — подделка XVIII века. Объяснение звучит просто: у каждой мистификации должна быть цель. А в данном случае ее, по большому счету, просто нет. Как правило, сомнения относительно подлинности высказывают не лингвисты, а литературоведы и историки, которые не осознают количества и степени сложности правил, которые надо соблюсти, чтобы осуществить безупречную подделку. Академик Андрей Анатольевич Зализняк, выдающийся ученый-лингвист (его перу принадлежит много трудов в разных областях языкознания), наглядно продемонстрировал, с какими сложностями должен был бы столкнуться имитатор XVIII века, решивший подделать текст XII столетия, учитывая, что тот дошел до него в списке XV–XVI веков. Такому имитатору пришлось бы учесть сотни разнообразных моментов орфографического, морфологического и иного характера (включая, кстати, и ошибки, которыми обычно сопровождалось копирование древнего текста переписчиком) и при этом не упустить диалектные особенности, характерные для древних писцов, происходивших с русского северо-запада. А. Зализняк на конкретных примерах показал, что проделать такую работу один человек не мог физически. Академик привел ряд случаев отражения в «Слове…» языковых явлений, характерных для русского языка в XII–XIII веках и бесследно исчезнувших задолго до XVIII века, целый ряд других неоспоримых аргументов лингвистического характера, свидетельствующих о подлинности текста. Вывод напрашивается однозначный: если бы «Слово…» было создано неким мистификатором XVIII века, то он должен был быть просто-таки гением науки. Ведь такой человек обязан был бы знать историческую фонетику, морфологию, синтаксис и лексикологию русского языка, историческую диалектологию, особенности орфографии русских рукописей разных веков, многочисленные памятники древнерусской литературы, а также современные русские, украинские и белорусские диалекты разных районов. Другими словами, этот мистификатор опередил весь остальной ученый мир, сотни талантливых филологов, которые все вместе потратили на собирание перечисленных знаний еще два века. Причем автор мнимой подделки трудился бы в эпоху, когда научное языкознание еще не родилось, когда огромным достижением была бы уже сама догадка о том, что языковая сторона литературной фальшивки требует серьезного труда.

Итак, «Слово…» явно не является подделкой. Однако историки и филологи находят все больше дефектов печатного текста древнего памятника, а также высказывают вполне оправданные сомнения относительно его традиции. Стало очевидным, что форма поэмы, которая дошла до нас, не могла отвечать оригинальной форме «Слова…», написанного в XII столетии.

Теперь исследователи столкнулись с новой проблемой. Как можно определить, что в печатной копии принадлежит самому автору рукописи, что — переписчикам сборника, а за что надо «благодарить» Мусина-Пушкина, Малиновского и всех тех, кто помогал обрабатывать древний хронограф? Ведь разбиралось написанное очень тяжело, а значит, ошибки были неизбежными!

Первый серьезный анализ поэмы был проведен в 1836–1837 годах М. Максимовичем. Среди других исследований заслуживает внимания большая монография Д. Дубенского, напечатанная в 1844 году. Но дефекты копии «Слова…» с течением времени становились все более заметными. Следующие авторы любыми путями старались внести ясность в понимание текста и ради этой благой цели перешли от мелких поправок к одиночным словам, а со временем — к более значительным исправлениям. Достаточно обоснованные теории реконструкции «Слова…» как произведения XII столетия были, конечно, интересными. Но только находка копии рукописи, сделанной для царицы, дала основание для оценки редакционной работы Малиновского. Теперь можно было рассуждать относительно вида текста в хронографе. Тем не менее, работа, которая много лет велась в этом направлении, до сих пор не дала более или менее значительных результатов.

Итак, «Слово…» ныне известно в единственном старом списке, сделанном еще во времена Мусина-Пушкина. Согласно описанию, фолиант, названный «хронографом № 323», состоял из нескольких сотен страниц и был написан на бумаге несколькими авторами или копиистами. Кроме «Слова…», в него входили собственно летописная часть, «Сказание об Индии богатой», «Повесть о мудром Акире», «Деяние прежних времен…» и одна из версий «Девгениевого деяния». То есть все произведения представляли собой образцы светской, историко-героической и романтической литературы. К сожалению, никому в свое время не пришло в голову сделать копии других текстов, так что от них остался только перечень и несколько выписок, сделанных Карамзиным.

Тексты хронографа принадлежали к разряду редчайших. Например, после потери рукописи второй текст «Девгениевого деяния» нашли только в 1850-х годах. А вот копия «Слова…» так и осталась единственной. Да и вообще, сборник, который состоял только из светских произведений, для XII века был уникальным явлением. То, что рассказ о походе князя Игоря Святославича оказался в такой «компании», наводило на раздумья. Может, этот текст — книжного происхождения (т. е. писался автором для чтения)? Вот только что же лежало в основе «Слова…»? Была ли это оригинальная авторская запись? Или составитель сборника сделал обработку устного текста? А может, исследователи имеют дело с записанным песенным рассказом?

Похоже, что копия, использованная для издания 1800 года, ведет свое начало от черной рукописи (брульйона), написанной автором или посторонним лицом с его слов. На это указывают многочисленные приписки, заметки для памяти, поправки. Складывалось впечатление, что писатель колебался, не зная, куда же их вставить. Возможно, он сам не был уверен, какие части первоначального текста потребуются для работы, а какие станут лишними при дальнейшем редактировании. Удивляет также еще один момент. Четко ритмизированный текст местами перерывается прозаическими частями. Почему? Зачем они нужны? Может, подобные вставки появились, когда пытались собрать воедино разные варианты старой песни? Тогда выходит, что древний копиист просто не смог или не успел привести к единой ритмической системе некоторые места? Это может объяснить существование прозаических «рубцов», — они, наверное, обозначают места, где «состыковывались» разные варианты. Хотя нельзя отбросить версию, в соответствии с которой прозаические отступления и приписки являются лишь следствиями изменения текста-основы более поздними переписчиками. К тому же некоторые исследователи считают, что данный текст выполнялся речитативом, наподобие старинных былин, так что ритм рассказа местами мог преднамеренно снижаться, переходя в прозаическую декламацию.