Читать онлайн «Большая ничья. СССР от Победы до распада». Страница 10

Восполнить понесенные потери до начала войны было невозможно, а реорганизация и увеличение Вооруженных Сил перед войной создавали дополнительный некомплект в офицерских кадрах. За 1938 г. — июнь 1941 г. число стрелковых дивизий возросло с 96 до 198, а всего к началу войны в Вооруженных Силах имелось 303 дивизии. На должности выдвигались молодые, но малоподготовленные и не имеющие опыта руководства войсками кадры. Перед войной в сухопутных войсках в звене «округ — полк» в среднем 75% командиров и 70% политработников имели стаж работы в занимаемой должности до одного года. Красная Армия перед войной росла количественно, но в ущерб качеству, прежде всего офицерского и сержантского состава. В 1940–1941 гг. вновь были назначены на должности более 80% командующих округами, около половины — командующих армиями, примерно 70% — командиров корпусов и дивизий. Немецкие войска, в отличие от советских соединений, во всех звеньях имели хорошо подготовленный в теоретическом и практическом плане командный состав. Советско-финляндская война выявила серьезные провалы в подготовке командиров тактического звена, в том, что боевой подготовке бронетанковых войск и авиации Генштаб и наркомат обороны не уделяли должного внимания. Поэтому авиация и танковые войска не стали ударной силой, как в вермахте. Сказалось и отсутствие хорошо подготовленных штабистов.

Вопреки устоявшимся мнениям, представляется достаточно обоснованным вывод ряда историков о том, что ход приграничных сражений показал неготовность всех — от Ставки Верховного Главнокомандования до командиров тактического звена — к современной войне. Приказ Ставки во что бы то ни стало удерживать занимаемые рубежи даже в условиях глубокого флангового обхода противника часто становился причиной того, что целые группировки советских войск попадали под удары врага, что вынуждало их вести тяжелые бои в окружении, влекло за собой большие потери в людях и боевой технике, усиливало панические настроения в войсках. Отсутствовало, в отличие от вермахта, четкое взаимодействие на поле боя танков с пехотой, артиллерией и авиацией. 

Мнение автора

Среди важнейших причин поражения Красной Армии летом 1941 г. укажем еще одну, которая, по нашему мнению, многое объясняет: массовая паника в войсках в начале войны. Свидетельства ее непосредственных участников, многочисленные советские и немецкие источники позволяют утверждать, что наряду с массовым героизмом были и массовые бегства с позиций, а в безвыходных ситуациях — сдача в плен или самоубийство. Рядовой красноармеец — вчерашний крестьянин или рабочий (по преимуществу тоже выходец из деревни) — осознавал: вся предвоенная пропаганда о мощи Красной Армии и нашей готовности к войне, о том, что в случае войны мы будем воевать «малой кровью на чужой территории», оказалась ложью. Наш солдат на своей шкуре почувствовал, что он не «атом» великой армии, имеющей осмысленную тактику и стратегию, но пушечное мясо в руках бездарных и растерянных военачальников. И тогда народ из всех причин военных неудач выделил одну, но, по его представлениям, главную — измена! И не где-нибудь, а в самих «верхах», в руководстве страной и армией. Каждое новое поражение усиливало эти панические настроения, с которыми не могли справиться ни особисты, ни политорганы, ни заградотряды.

Положение усугублялось тем, что и командиры разгромленных частей и соединений Красной Армии, попавшие в окружение и пробивавшиеся к своим, находились под влиянием тех же настроений об измене и ничего не могли объяснить бойцам. Так, в авторской рукописи мемуаров маршала К. К: Рокоссовского, полностью изданной только в последние годы, немало страниц посвящено описанию состояния «шока», который испытали наши войска летом 1941 г. и из которого не могли выйти «длительное время». В ноябре 1941 г. командир разгромленной советской дивизии Котляров, прежде чем застрелиться, оставил записку, в которой были такие слова: «Общая дезорганизация и потеря управления. Виновны высшие штабы. Отходите за противотанковое препятствие. Спасайте Москву. Впереди без перспектив». О сходных настроениях свидетельствуют документы, связанные с событиями 1941 г., в т. ч. с Московской битвой{68}.

Для основной армейской массы виновниками поражений являлись «высшие штабы», но и они на начальном этапе войны не представляли ясно сложившейся обстановки. К кому мог апеллировать Сталин? Кого обвинять в измене? Понятно, что не военных, в рядах которых он провел жестокую чистку буквально перед самой войной. Поэтому, ознакомившись с проектом приговора командующему Западным фронтом Д.Г. Павлову, Сталин сказал своему секретарю Поскребышеву: «Приговор утверждаю, а всякую чепуху вроде “заговорщицкой деятельности” Ульрих чтобы выбросил»{69}.

Коллаборационизм в СССР — один из наиболее спорных вопросов. Коллаборационистами называли лиц, сотрудничавших с фашистскими захватчиками в оккупированных ими странах во время второй мировой войны. Данная тема в советской исторической науке до конца 80-х гг. почти не затрагивалась. В обобщающих трудах кратко говорилось, что немецко-фашистские оккупанты лживой пропагандой стремились привлечь на свою сторону хотя бы часть населения захваченных районов, попытались создать местные марионеточные правительства и различные буржуазно-националистические организации. «Но фашистам не удалось обмануть советских людей. Изменников и предателей, шпионов и грязных авантюристов народ заклеймил беспощадным презрением», — делали вывод советские историки{70}.

Факты свидетельствуют, что немецкие войска, вторгшиеся в Прибалтику и на Украину, были во многих местах встречены доброжелательно, но очень скоро надежды жителей этих республик на самоопределение и собственную государственность оказались иллюзиями. Немецкая оккупационная политика была направлена на порабощение и эксплуатацию населения оккупированных территорий. Уже к концу 1941 г. в ведомстве рейхсфюрера СС Г. Гиммлера был разработан «Генеральный план Ост», предусматривавший немецкую колонизацию Центральной и Восточной Европы. В качестве предназначенных для этой цели территорий фигурировали оккупированные районы Польши, Прибалтийские республики, Белоруссия, ряд областей Украины, Ленинградская область и Крым вместе с землями в излучине Днепра. Из 45 млн. жителей перечисленных районов около 31 млн. объявлялись «нежелательными по расовым показателям». Они подлежали переселению в Западную Сибирь. Помимо насильственного выселения, сокращение коренного населения должно было осуществляться путем запланированного голода. Поселенческие опорные пункты начали создаваться на Украине, в юго-западной части Литвы. Однако после Сталинградской битвы работа по реализации проекта прекратилась{71}.

Немецкая оккупационная политика, сопровождавшаяся террором СС и полиции в отношении всех «враждебных рейху элементов», способствовала развитию партизанского движения даже в тех местностях, где до оккупации сохранялось лояльное отношение к немцам. В других регионах Советского Союза с самого начала развернулось широкое сопротивление.

Точных данных, относящихся к коллаборационизму и партизанскому движению, нет. По сведениям отечественных историков, до 1,3 млн. человек входили в состав 6 200 различных партизанских формирований. Основными районами широко развитого партизанского движения были Московская, Ленинградская, Калининская, Смоленская, Брянская, Орловская, Курская области, Белоруссия и Украина{72}. Со второй половины 1942 г. для борьбы с партизанами немецкое командование задействовало до 10% всего состава сухопутных сил Германии, находившихся на восточном фронте.

По официальным немецким данным, в начале 1943 г. в вермахте действовало до 400 тыс. так называемых хиви (добровольцев, коллаборационистов), около 70 тыс. бывших советских граждан находились в войсках службы по поддержанию порядка, примерно 80 тыс. — в восточных батальонах: грузинском, армянском, туркестанском, кавказском, прибалтийских и др.{73}. По оценке председателя комиссии при президенте Российской Федерации по реабилитации жертв политических репрессий А.Н. Яковлева, в немецкой армии служило не более 170 тыс. советских военнопленных. В германских частях, сформированных из пленных, костяк составляли сами немцы. Поэтому, полагает Яковлев, простое умножение количества соединений и частей на их штатную численность дает «совершенно неверную цифру участия советских военнопленных в боевых действиях против СССР». Однако, как считает сегодня большинство историков, проблема не исчерпывается одной арифметикой.

Итак, с одной стороны — более миллиона советских людей, активно выступивших против немецкой оккупационной политики, а с другой, по уверениям многих историков, — «кучка предателей». Почему же в таком случае эта проблема продолжает по-прежнему занимать историков, а число посвященных ей работ превышает несколько сотен? И как в этом случае следует понимать доселе невиданный в новейшей российской истории социальный феномен?