Читать онлайн «Варварские нашествия на Европу: германский натиск». Страница 34

III. Новая цивилизация

Сказанного выше достаточно, чтобы убедиться, что среди последствий столкновения германцев и римлян перемены и эволюция преобладали над разрушениями. Раннее средневековье не сводится к замещению поверженной римской цивилизации торжествующей германской. Ни одно варварское королевство, — кроме, быть может, государства вандалов, — не знало диктатуры некоего Herrenvolk (господствующего народа) над массами, полностью лишенными всех прав. Повсюду имел место компромисс, более или менее законченный синтез различных элементов и создание новой цивилизации, отличавшейся от цивилизаций поздней Античности и независимой Германии. Ее можно ставить ниже классической цивилизации, но никто не вправе отрицать ее самобытности, провозглашая ее простым «декадансом», продлившимся некоторое время, или придатком к истории германских культур.

Наиболее ярко этот феномен проявляется в двух государствах, которые одни смогли просуществовать достаточно долго — меровингской Галлии и вестготской Испании. Остготы не смогли довершить синтез с римским миром, подготовленный Теодорихом, а государство лангобардов начало свою историю слишком поздно, чтобы напрямую принять наследство поздней Римской империи. Посмотрим, как протекал этот процесс, на примере археологических и ономастических материалов, связанных с Галлией.

Яркий пример дает нам изучение захоронений. Между концом римской эпохи — скажем, началом V в. — и триумфом Меровингов — скажем, серединой VI в. — облик могил изменяется радикальным образом. Вместо небольших и достаточно бессистемных кладбищ, сочетающих ингумацию с кремацией и едва поддающихся обнаружению, мы видим эффектную форму огромных «упорядоченных кладбищ» (Reihengraber), которые быстро вводятся в практику и безраздельно господствуют вплоть до каролингской эпохи. Немногие изменения археологического облика являют себя взору историка более очевидным образом.

«Упорядоченные кладбища»[177] демонстрируют следующие особенности: а) могилы, образующие рвы, гробы из плоских камней или, позднее, монолитные трапециевидные саркофаги; б) достаточно частое присутствие погребальных приношений, нередко помещенных в сосуды; в) тела погребены полностью одетыми, женщины — с украшениями, мужчины — с оружием (по крайней мере, вначале); г) ориентация с востока (ноги) на запад (голова). Чаще всего внешние знаки отсутствуют (существует несколько деревянных столбов или дощатых рам; каменные стелы, очень редкие, встречаются главным образом у слоев, сохраняющих глубокий отпечаток римской цивилизации). До VII в. эти кладбища обычно расположены в открытом поле, без непосредственной связи с местом отправления культа и в удалении от деревень. Количество захоронений вырастает от нескольких дюжин до нескольких тысяч. Когда речь идет о захоронениях в саркофагах — каменные ящики обходились недешево, — часты случаи повторного использования. Естественно, эту картину расцвечивают бросающиеся в глаза местные оттенки, зависящие от доступных материалов (гробы из плоских камней преобладают в Рейнской области, монолитные ящики — в районах, богатых известняком, гипсовые корыта — в парижском регионе), но они не отменяют впечатления единой цивилизации.

Этот новый археологический облик нельзя объяснить только фактом сокрушительного вторжения франков. Никто не дерзнул бы теперь заявлять, что все эти кладбища принадлежат исключительно завоевателям. Они относятся ко всему обществу, которое уже не является ни германским, ни римским, а скорее меровингским. С точки зрения происхождения в этом типе захоронений, по сути, нет ничего германского: германцы не практиковали его до переправы через Рейн. Одна из его самых характерных черт — каменные саркофаги — выглядит римской: свободные германцы не обрабатывали камень и употребляли исключительно деревянные гробы, тогда как у римлян каменные гробы в отдельных местах были в ходу всегда, а при Поздней Римской империи использовались снова и снова. Другая — хотя и с меньшей уверенностью — кажется германской: это обычай погребения мужчин вместе с оружием. Он засвидетельствован Тацитом у независимых германцев, и для периода до V в. мы располагаем несколькими его археологическими примерами, по правде говоря малочисленными, за Рейном (но некоторые галлы, восстававшие против римского влияния, также практиковали его с эпохи Хальштатта). Наконец, последнее слагаемое, ориентация лицом на восток, по-видимому, порождено, хотя это и отрицается[178], атмосферой, навеянной восточными религиями и христианством.

Все вместе эти элементы могли встретиться, дав жизнь некоему синтезу, только где-то к западу от Рейна, на древней территории Империи. Следуя за И. Вернером, мы обычно предполагаем, что это случилось на севере Галлии в эпоху, когда германские переселенцы и наемники на службе у Рима проживали среди масс, остававшихся римскими, но обнищавших и страдавших рецидивами кельтского самосознания. Некоторые кладбища IV в. в Намюруа, Артуа, Пикардии, Шампани, Верхней Нормандии и Орлеане, по-видимому, как раз и отражают искомый переход, так как уже демонстрируют упорядоченность кладбищ и погребальную утварь смешанного характера. После создания государства Меровингов этот тип кладбищ распространился по всему северу Галлии (кроме Арморики) и — без использования саркофагов — по франкским протекторатам за Рейном (Але-манния, Тюрингия), и даже по некоторым регионам, избежавшим контроля франков, вроде Вестфалии; кроме того, он переправился в южную Англию. Так, между Луарой и Эльбой родилась новая форма, независимая от лингвистических и политических границ. Завоевание повинно в этом только в той мере, в какой оно привело в соприкосновение сначала разнородные элементы, необходимые для этого синтеза, а затем различные регионы этого географического пространства.

Понятно, что следует отказаться от использования «упорядоченных кладбищ» в качестве признака германского населения. Можно ли опираться на какие-то указания второстепенного значения? Вероятно, нужно приписывать настоящим германцам (франкам, но также, может быть, и саксам) редкие захоронения с кремацией, встречающиеся на «упорядоченных кладбищах». Речь идет о противном христианству ритуале, очень быстро отвергнутом, который, должно быть, практиковался только новоприбывшими; однако эта ниточка очень скоро обрывается: 4 могилы в южной Голландии, 5 в Рейнской области, 3 в Бельгии и 4 во Франции! Захоронения с оружием не настолько убедительны, по крайней мере, после 500 г. (раньше этой даты их, пожалуй, не наберется и дюжины): ношение оружия является скорее признаком нестабильности и богатства, чем принадлежности к германцам; кроме того, это в немалой степени было вопросом моды. Из меровингской Галлии обычай ингумации с оружием, как и использование «упорядоченных кладбищ», распространяется по всей Германии.

Только что установленное в связи с могилами можно показать и в отношении украшений и керамики, но отведя при этом чуть большую роль местным традициям Галлии.

В III в. в галло-римском прикладном искусстве произошел возврат к кельтскому прошлому: «пламенеющий» декор некоторых бронзовых предметов, использование материалов ярких цветов, стилизация человеческих и животных изображений. В то же время в декоративном отношении некоторые элементы одеяния, вроде фибулы, закреплявшей плащ на плече, или поясной пряжки, по всей Империи претерпели значительную эволюцию, вовсе несоразмерно своему утилитарному значению[179]. Вновь проявилось все то, что ослабило греко-римский классицизм. Варвары принесли из евразийской степи дополнительные элементы (о которых мы вновь вспомним на стр. 251), однако эта тенденция наметилась еще до их вторжений[180].

К тому же в меровингскую эпоху признание получила новая керамика, сильно уступавшая продукции Западной Империи; она отличалась черной, серой или беловатой, достаточно грубой массой, круговой декор состоял из крестов или шевронов, расположенных в гнездах обтекаемой формы. Отчасти ее истоки, безусловно, обнаруживаются в традициях независимой Германии, но начиная с эпохи Ла Тена примитивные гончарные изделия Галлии никогда полностью не отказывались от этого кругового узора, пережившего явное возрождение в больших цехах Аргонна после IV в.

В ономастической области период после завоеваний характеризуется двумя фактами — почти полным обновлением антропонимики и менее глубокими, но все же впечатляющими изменениями в топонимии.

Антропонимическая система Западной Империи, основанная на tria nomina (трех именах) римского гражданина, умерла задолго до потрясения, вызванного завоеваниями. Если не считать нескольких аристократических родов, то в IV в. уже существовало только cognomina (имя), и каждый человек обычно носил их по два или три; почти все они были одной прозрачной этимологии и образовывались от латинской или греческой основы с помощью немногочисленных суффиксов, в основном — ius (например, Leontius (Леонтий), Ausonius (Авзоний), Gregorius (Григорий)). После очень короткой паузы — менее века — на смену этой системе приходит другая, в которой индивид носит лишь одно имя, обычно составленное, в подражание королевским именам, из двух соединенных германских основ, между которыми не всегда прослеживается достаточно ясная связь (например, Dagobertus (Дагоберт) «блеск + день»; Sigibertus (Сигиберт) «блеск + победа»; Theudericus (Теодерих) «король + народ»; Hariulfus (Гариульф) «волк + армия»; Arnulfus (Арнульф) «волк + орел» и т. д.). Фамильных имен не существует, но родовые связи часто выражаются путем передачи от родителей к детям одного из элементов их имени (например, Chlodovechus (Хлодвиг) и его сын Chlodomeris (Хлодомер)). Эти имена, обыкновенно длинные (по крайней мере, из четырех слогов), в обиходе часто заменяются краткими, ласкательными формами (например, Dado (Дадо) от Audoenus (Авдоин)). Эта система оставалась основой нашей антропонимики вплоть до введения фамилий (между XII и XIV вв.); она до сих пор служит объяснением большинства наших патронимов и некоторого количества имен. Не меньшим успехом она пользовалась в Северной Италии и Испании (но не в Африке).