Читать онлайн «Трон Люцифера. Краткие очерки магии и оккультизма». Страница 23

Историческая преемственность здесь очевидна. Произошла лишь «смена караула». Пантеон «Старшей Эдды» расступился перед новым победоносным божеством. «Подобным образом,- отмечает Леманн,- в течение всех средних веков и до наших дней сохранилось в низших классах народа (вскоре мы увидим, что и привилегированные классы не остались тут в стороне.- Е. П.) древнее искусство чародейства, как европейского, так и азиатского происхождения; только таким образом оно и могло сохраниться, так как церковь уже давно… считала языческую магию за диавольскую и преследовала наравне с ересью и идолопоклонством».

Вдумаемся в эти слова, чтобы вернуться к ним несколько позже, когда мы увидим, чем обернется для церкви очередной тактический ход - христианизация магии.

Клерикальная элита решилась на нее далеко не сразу. В постановлении падерборнского синода, созванного в 785 году, сказано на сей счет весьма категорично: «Кто, ослепленный диаволом, подобно язычнику, будет верить, что кто-либо может быть ведьмой и на основании этого сожжет ее, тот подлежит смертной казни».

О, если бы этим реалистическим принципом руководствовались в течение последующего тысячелетия! Сколько ущербных садистов он мог бы обуздать! Сколько безвинных женщин были бы спасены от позора, нечеловеческих пыток и мученической смерти!

Мы знаем, однако, что история церкви пошла по другому пути. Более того, разве смысл и категоричный тон постановления не указывают на то, что несчастных ведьм к тому времени уже сожгли предостаточно? И вновь возникает вопрос: так ли уж внезапно совершился поворот в отношении церкви к колдунам и ведьмам?

Несмотря на то что Карл Вели., кий в свое время утвердил цитированное выше постановление, придав ему силу закона, а на собрании церковных иерархов, состоявшемся в 900 году, главы общин призывались к борьбе с вредными суевериями насчет всякого рода сношений человека с демонами, веру в чародейство равно разделяли и общество, и церковь. Об этом свидетельствуют как многочисленные магические формулы, дошедшие до нас с тех времен, так и зафиксированные в документах случаи преследования за колдовство. Речь, таким образом, может идти не о внезапном перевороте в церковном мышлении, а о постепенном сдвиге, приобретшем в XIII веке черты массовой истерии и, как следствие, узаконенном идеологически. «Некоторые думают, будто бы не существует никакого ведовства,- писал один из виднейших католических авторитетов Фома Аквинский (1225 или 1226-1274),- и что оно возникает из неверия; они думают также, что демоны существуют только в человеческом воображении, так что люди порождают их, так сказать, из себя самих и потом пугаются этих образов, созданных их воображением. Но католическая вера утверждает, что демоны существуют, что они могут вредить своими кознями и препятствовать плодовитости брака… по попущению божию, могут вызывать вихри в воздухе, подымать ветры и заставлять огонь падать с неба. Хотя телесная материя относительно принятия той или иной формы и не подчиняется ни добрым, ни злым ангелам, а одному только богу-творцу, но по отношению к движению в пространстве телесная природа создана так, что подчиняется духовной. Примером этого может служить человек, члены которого движутся только под управлением его воли. Следовательно, если допустит бог, то не только добрые, но и злые духи могут собственной силой достигнуть всего, что только может быть достигнуто посредством движений в пространстве. Так, дни могут вызывать ветер и дождь и другие подобные явления в воздухе посредством движения паров, поднимающихся с земли и с моря».

Де приходится спорить: радикальный и, главное, резкий разрыв с падерборнским постановлением здесь налицо. За одним, может быть, исключением. Осуждая веру в чародейство, постановление тем не менее содержит ссылку на дьявола - первоисточник, движущее и юридическое начало всех живописуемых Фомой ужасов. Не следует также упускать из виду и временную дистанцию в половину тысячелетия. Это не наполненная пустотой бездна, но исторический процесс, в течение которого постепенно восторжествовала новая точка зрения на побочный, в сравнении с главным - признание дьявола,- вопрос. Именно постепенно, потому что впечатление резкости, внезапности как раз и проистекает из сравнения двух отдаленных друг от друга периодов. Если сопоставить, абстрагируясь от промежуточной эволюции философской мысли, уже известную нам выдержку из Фомы Аквинского с тем, что скажет через 600 лет Артур Шопенгауэр («Опыт о духовидении и о том, что с ним связано»), можно впасть в ту же иллюзию внезапного и радикального отказа от канонических взглядов.

«Животный магнетизм, симпатическое лечение, магия, второе зрение, вещие сны, призраки всякого рода видения - все это родственные явления, ветви одного ствола, и они дают непреложно - достоверное свидетельство в пользу того, что есть связь мировых существ, обусловленная совершенно иным порядком вещей, нежели природа, которая имеет своей основой законы пространства, времени и причинности, тогда как этот иной порядок глубже, исконнее и непосредственнее, и потому на него не распространяются самые первые и общие (благодаря своему чисто формальному характеру) законы природы, так что время и пространство больше не разделяют индивидуумов, и как раз на эти формы опирающиеся разобщение и изоляция индивидуумов не ставят уже неодолимой преграды сообщению мыслей и непосредственному воздействию воли; значит, всякие изменения происходят здесь совсем не обычным путем: не в силу физической причинности и не по сцеплению ее звеньев, а вызываются просто волевым актом, на особый лад проявленным и оттого получившим силу вне пределов индивидуума».

Здесь уже не то что дьявол, но и бог не упоминается как первопричина всего сущего, однако при самом поверхностном анализе обнаруживается, что столп немецкой идеалистической философии середины XIX века просто-таки не продвинулся дальше средневекового теолога. Здесь то же признание магических явлений, их надприродной, высшей сущности, примат воли над материей. Тем более что немецкий философ признает внепространственный и вневременной характер всего комплекса магических чудес. Заглавие основного шопенгауэровского труда «Мир как воля и представление» без угрызений совести могло быть принято и в XIII веке. И если Фома ссылается в таких случаях на провидение божье, то у Шопенгауэра оно подразумевается, присутствует в неявном виде. Вот и все различие за 600 лет! И какие это были века! Насыщенные борьбой, революциями, взлетами человеческого гения и взрывами воинствующего мракобесия, величайшими свершениями науки, торжеством искусств и отчаянными пароксизмами реакции, сменой общественных формаций и преемственностью учений, в том числе и заведомо ложных. Последнее, кстати сказать, особенно интересно для исследователя средневекового типа сознания. Если проследить непрерывную линию от Фомы Аквинского до Шопенгауэра и современных спиритуалистов, то можно раз и навсегда убедиться, что в «опыте духовидения» никаких изменений за это время не произошло, равно как и в «опыте колдовства». Что ж, тем больше оснований изучить этот несомненно богатый и поучительный опыт тупиковых ветвей познания мира… Едва ли можно сомневаться в том, что, меняя свою точку зрения на ведовство, церковь лишь избирала иную тактику, более отвечающую ее возросшей мощи и абсолютистским амбициям. Не следует забывать также, что этот достаточно протяженный процесс протекал на фоне непрерывных и возрастающих по масштабам преследований еретиков. Отстаивая первоначальную мысль о том, что произошел «полный переворот» в общем понимании чародейства, Леманн объяснял это влиянием мавританской магии:

«Благодаря крестовым походам и мавританским университетам в Испании европейцы пришли в соприкосновение с арабами и, познакомившись с естествознанием и магией, которые ревностно культивировались маврами, развили эти науки еще далее».

Здесь нет места для полемики Более высокий по сравнению с европейским уровень арабской науки, а также изощренные приемы магии, искусство алхимии и каббала сыграли заметную роль в истории народов христианской Европы. Но это отнюдь не вскрывает причину мнимого «переворота».

Что же касается очевидной перемены тактики, то она целиком и полностью была вызвана появлением инквизиции. В 1274 году, как раз в год смерти Фомы Аквинского, состоялся первый широковещательный процесс над ведьмами, закончившийся костром. И произошло это в том самом Лангедоке, где новоиспеченный орден доминиканцев -. «псов господних» - выжигал остатки разгромленной силой оружия катарской ереси. «Охота за ведьмами» в прямом и переносном значении слова явилась закономерным продолжением ожесточенной, никогда не утихавшей борьбы с ересью. Поскольку в Тулузском графстве непокорных еретиков разбили, а нераскаянных сожгли, требовалось продолжить облаву на еретиков тайных. Это оказалось удобнее сделать под прикрытием новой процедуры, скрупулезно разработанной в недрах святейшей инквизиции. Церковь, одержавшая победу в крестовом походе против собственных, хотя и малость заблудших чад, стремилась окончательно упрочить свою духовную, а через это и светскую власть. Объявить возможного конкурента еретиком было уже недостаточно. Уничтожение катаров (греческое слово превратилось в немецкое «катцер», что буквально значило еретик) как бы снимало проблему с повестки дня. Победа же, достигнутая ценой невиданного кровопролитий и зверств, создала нужную атмосферу истерии и суеверного ужаса. Это расширяло возможности террора, позволяло придать ему как массовый, так и сугубо индивидуальный характер. Филипп Красивый был далеко не первым властителем, сумевши по достоинству оценить «альбигойский прецедент», когда в руки палача Монфора перешло принадлежавшее Раймунду графство. Право объявить еретиком было бесспорной прерогативой церкви, которая широко использовала его в качестве мощного политического орудия. Когда же вдруг обнаружилось, что это орудие может служить и отмычкой к любому денежному сундуку, окончательно решилась проблема создания специальной карательной службы. Соответственно изменилась и терминология. Привычное клеймо «еретическая секта» все чаще стало заменяться определением «бесовская секта». От этого уже попахивало не богословским инакомыслием, но адской серой. Подняв забрало, церковь нацеливала копье не на человека, обладающего свободой воли, могущего заблуждаться и отрекаться от заблуждения, а на самого дьявола с его сонмищами демонов и одержимых, на отродья в человеческом облике, кровью скрепившие свой договор с адом. Перекрещенные в бесов еретики не могли надеяться на жалость и снисхождение.