Читать онлайн «Исламская интеллектуальная инициатива в ХХ веке». Страница 75

Поэтому все джайны — скрупулезные вегетарианцы, «едят только травку, не трогают козявку, с мухами дружат». Они стараются не принимать пищу после захода солнца, чтобы случайно не проглотить безвинную мошку, аскеты-монахи прикрывают рот повязкой, чтобы не вдохнуть залетевшего невзначай комарика. Нельзя также заниматься сельским хозяйством (джайны работают в банках, конторах, школах и т. д.)

Монахи и монахини практикуют медитацию, соблюдают строжайшее безбрачие, должны спать на голой земле или на деревянных досках и любую погоду переносить с безразличием. При инициации они вырывают себе волосы, зависимы от мирян в пропитании. Дигамбары ходят голые, шветамбары — в белых одеждах. Монахам нельзя копать землю (иначе можно ненароком взять на себя кармический груз за невинно убиенного червячка), купаться, плавать, ходить под дождем, мыться (чтобы не нанести вред неким «телам воды», которые, по заверениям джайнов, тоже страстно хотят жить), гасить и разжигать огонь (в нем также есть живые элементы, коим нельзя доставить вред), обмахиваться, ходить по траве (дабы не допустить безвременной и трагической кончины какого-либо мелкого насекомого), прикасаться к растениям, которым можно причинить боль, и т. д. Обет сатьи заключается в воздержании от лживости, высказывании приятной и доброжелательной истины — сунтриты (при этом надо избегать болтливости, вульгарности, фривольности, цинизма, поношения). А для того чтобы научиться высказывать сунтриту, надо, в свою очередь, воздержаться от жадности, страхов, гнева, привычки острить. Астея — недопущение воровства, обет, основанный на идее священности собственности, корень которой — охрана человеческого благополучия. Благополучие является внешним покровом собственности, а нарушить благополучие, согласно джайнизму, значит причинить вред жизни (астея логически выводится из ахимсы). Брахмачарья есть отказ от потворства всем своим слабостям (кама) в любой форме. Обет касается прежде всего сексуальных отношений (но не только их). Монахам вообще предписано безбрачие, миряне должны ограничиваться строгой моногамией. Наконец, апариграха — воздержание от всех привязанностей к чувственным объектам (приятным звукам, прикосновениям, цвету, вкусу и запаху). Зависимость от всего этого — причина нового рождения, а потому необходимо всего этого избегать.

Освобожденный не покидает пределов вселенной (как в буддийской нирване), а лишь преодолевает многочисленные уровни, повышая свой онтологический статус. Пребывая в сиддха-кшетре («поле совершенных»), душа наслаждается блаженством внутри Вселенной-великана.

Таким образом, эта местами комичная, местами доходящая до абсурда, а в целом глубоко враждебная исламу джайнская доктрина буквально вся пронизана идеей борьбы с «плотскими страстями и побуждениями», являющейся аналогом «борьбы с нафсом» — чрезвычайно схожи многие формулировки и объекты, по которым наносится «массированный удар». В философском и мировоззренческом плане эта религия столь же неприемлема с точки зрения ислама, сколь и буддизм.

Отголоски похожего учения о самосовершенствовании можно найти даже в таком не аскетическом и, по расхожему мнению, пропагандирующем вседозволенность ньюэйджевском течении, как неоиндуизм «гуру» Шри Раджнеша. Действительно, этот «учитель» призывал к полной удовольствий жизни без ограничений, правил, законов, предписаний и ответственности, что резко отличает ее не только от монотеизма, но и от буддийской и джайнской доктрин, буквально источающих аромат воздержания и самоподавления. Однако стоит обратить внимание на слова Раджнеша: «Вы только тогда поможете другим, когда сами станете такими, какими хотите, чтобы стали другие. Но тогда вы будете таким самим своим бытием. Забудьте о прошлом, забудьте о будущем. Это единственный экзистенциальный момент. Живите им». Некоторые исследователи даже проводят параллель между доктриной Раджнеша и экзистенциализмом Жан-Поля Сартра, утверждавшего, что свободный человек, избирая собственный проект бытия, тем самым выбирает его и для других. Однако на самом деле есть разница между философией Сартра, ставшего в итоге леворадикальным идеологом, противником буржуазного общества, и ньюэйджевским учением Раджнеша, открыто признававшего, что его концепция является доктриной богатых и успешных. Собственно, «гуру» не говорит о «проективности» («Эта ориентация на будущее ведет в никуда...»), выделенности, уникальности человека, его свободе и ответственности, его одиночестве, его способности подняться над серой однообразной действительностью и бросить ей вызов. «Я просто любящий комфорт и роскошь, ленивый человек», — признается Раджнеш. В его религии нет места выделенности человека и его «особой миссии» — нет, «гуру» просто учит жить сегодняшним днем, наслаждаясь им и ни о чем не размышляя («У меня нет философии, которой я учил бы, у меня есть существование, которое я раскрываю»). В свете этой концепции радующийся комфортной жизни человек ничем не отличается от хомячка, весело погрызывающего зернышко, кошечки, нежащейся на солнце мохнатым пузиком вверх, прыгающих по веточкам белочек. Однако в фокусе зрения «гуру» — особый проект: единое самодостаточное человечество, всеобщая благожелательность, религия для сильных и обеспеченных («Только в богатом обществе религия становится возможной») и, наконец, солипсизм, бесконечное повышение собственного онтологического статуса и перспектива самообожения. «Бог — это состояние сознания. Каждый потенциально может стать богом». «Гуру» Раджнеш — маститый апологет Системы, провозглашающий себя наследником восточной индуистской метафизики. И он точно так же зовет своих адептов к самосовершенствованию, только способы «полировки себя» ему видятся несколько иными, чем суфиям, буддистам и джайнам. Не случайно и движения нью-эйдж, и буддизм, и другие восточные культы столь усиленно рекламируются сегодня в качестве «модных» и «набирающих популярность»...

...Стремление связать религию с моралью, а нравственную жизнь с религиозностью особо свойственно как клерикалам, так и «свободным мыслителям». Однако есть философы, у которых эта идея достигает собственного апогея. В связи с этим необходимо прежде всего упомянуть Иммануила Канта и его знаменитое определение: «Религия — это не совокупность определенных учений как божественных откровений (такая совокупность называется богословием), а совокупность наших обязанностей вообще как велений Божьих (и субъективно — совокупность максим соблюдения их как таковых). Религия ничем не отличается от морали по своему содержанию, т. е. объекту, ибо она касается долга вообще; ее отличие от морали лишь формальное, т. е. религия есть законодательство разума, призванное придавать морали влияние на человеческую волю для исполнения человеком каждого его долга при помощи созданной самим разумом идеи Бога». Это — набор тезисов, абсолютно неприемлемых для мусульманина, который, напротив, постулирует, что ислам предполагает законодательство Аллаха, а не человеческого разума, что идея Бога не могла быть создана разумом, что представление и знание о Боге, как и религия в целом, есть продукт Откровения. Любой мусульманин — это прежде всего воин Аллаха, что касается предписаний шариата, регулирующих его поведение и взаимоотношения с людьми, то это — не стержень ислама, а приложение к нему, устав для солдата, список требований, предъявляемых к нему (точно так же, как «Моральный кодекс строителя коммунизма» не является идеологической основой марксизма или большевизма). Ислам вовсе не настаивает на том, что человек, не исповедующий мусульманство, непременно безнравственен и аморален — он просто находится вне луча определенного проекта (революции во имя Аллаха), имеющего религиозно-политическое, а не этическое значение. И логика этого типа свойственна любому революционеру — так, искренний сторонник большевизма не будет отрицать, что его антикоммунистически настроенный противник в своей повседневной жизни может быть «высоконравственным» (с обывательской точки зрения): и кротким, и любящим, и заботящимся о семье, и благожелательным. Однако у нонконформиста иные критерии оценки и иная мораль, в том числе и этические принципы мусульманина весьма отличаются от «общепринятой морали» (если не сказать больше — противостоят ей), и он призван дать хлесткую «пощечину общественному мнению», бросить порой весьма дерзкий вызов устоям того общества, в котором он вынужден жить. Не существует никакой абстрактной, самодостаточной морали, морали «общечеловеческой», «морали вообще». Этический кодекс мусульманина — это не мораль в строгом смысле этого слова, мораль — это продукт человеческий, порождение конкретного общества, ислам же рассматривает предписания шариата как требования, приказы Аллаха к собственному наместнику и воину.