Читать онлайн «Варвары против Рима». Страница 59

При помощи Бонифация или без нее, но Гейзерих организовал удивительное переселение всего вандальского народа. Он произвел перепись всех мужчин, «от хилых старцев до вчера рожденных младенцев». Получилось, что нужно перевезти 80 000 мужчин[362]. Если эта цифра верна, то, по крайней мере, 40 000 из них были способны носить оружие. Вместе с семьями число переселенцев должно было составлять приблизительно 150 000 человек. Исходя из того, что корабль мог принять на борт 100 человек вместе со всем их скарбом, мы получим 1500 переправ. Наверняка были предприняты колоссальные усилия по строительству на побережье барж, которые могли за сутки дойти до Танжера и возвратиться обратно. При наличии 100 кораблей всю переправу можно было осуществить за две недели. Не исключено, что судов было меньше, а темпы ниже. Погрузка и разгрузка кораблей были нелегким делом, и, вероятно, на все это ушло не менее месяца.

К тому времени Бонифаций распознал приметы заговора Аэция и попытался пресечь вандальскую затею, но было поздно. Если высадка производилась в Танжере, самом подходящем для этого месте, ему нельзя было помешать, потому что административно Танжер не относился к провинции Бонифация. Местный командующий имел что-то вроде полицейских сил численностью 5000 человек, предназначенных для надзора за передвижениями кочевников, и «могучую» армию всего из 1000 или около того обученных и экипированных солдат[363].

Вандалы же, оказавшись на берегу, двинулись на восток.

Иммигранты шли по береговой полосе через ту заселенную часть римской Африки, где сейчас находятся Ливия и Триполи. Это был крайне урбанизированный регион, где находилось около 600 городов, процветавших за счет продажи сельскохозяйственной продукции в Европу и тративших деньги на строительство и внешний блеск. Области, которые сегодня едва заселены, тогда были усеяны большим числом благоденствующих небольших городков. В наше время в Африке найдено больше римских триумфальных арок, чем в любой другой имперской провинции, и обнаружено почти три десятка театров. Во всех городах были красивые здания, общественные бани и сады[364].

Однако лучшие дни Африки ко времени прибытия вандалов остались позади. Поскольку доходы империи падали, а военные расходы росли, Африка стала дойной коровой, от которой ждали, что она прокормит ненасытный Рим. Минули времена, когда империя решала свои финансовые проблемы, завоевывая варварские земли и присваивая их богатства. Теперь все, что ей оставалось, — это драть три шкуры с собственных граждан. Горькие жалобы, о которых писал Сальвиан и которые вызвали восстание багаудов в Западной Европе, звучали и в Африке. Малодоходные земли не обрабатывались, деревни обнищали. Богатые не платили налогов, а разорившиеся покидали свои земли или становились крепостными. Численность населения по всей империи падала. Отчасти потому, что люди не могли прокормить свои семьи, а также потому, что вино, подслащенное концентрированным фруктовым «мустом», который кипятили в свинцовых сосудах, истощало мужскую силу. Поля еще хорошо орошались, урожаи были обильными. Но богачи покинули города и перебрались на роскошные загородные виллы. Многие города превратились в «блошиные» рынки, где торговали в тени величественных памятников, сохранившихся от былых времен.

Конечно, Африка не всегда принадлежала Риму. Великая карфагенская цивилизация была финикийской, а ее язык — ханаанским. Рим стал правителем мира после гибели Карфагена, который был не только захвачен, но и уничтожен так, чтобы не осталось, по возможности, никаких следов. В 146 г. до н. э. город насчитывал 70 000 жителей. Когда он был взят, римская солдатня шесть суток сладострастно убивала и грабила в отблеске и треске пожаров, салютующих этой оргии. Более полумиллиона человек, без различия возраста и пола, были убиты[365]. Никто из самых злобных идеологических противников варваров никогда не приписывал столь безжалостных и бесчеловечных поступков кому-либо еще. По части геноцида римляне были спецами.

Римский Карфаген, основанный через 175 лет, стоял на новом месте. Но призрак старого Карфагена все еще преследовал Африку. Римляне называли эту цивилизацию punic, пунической, от греческого phoinikos, финикийский. В латинском языке слово punic означало «предательский». Пунический язык и религия выжили в сельской местности, и, когда пришли вандалы, Августин, епископ Гиппонский, посоветовал своей духовной братии выучить этот язык для общения с паствой. В III в. н. э. будущий император Септимий Север вырос в Ливии, разговаривая по-пунически.

В начале V в. очень многие бедные африканские римляне приняли христианство, но их вера имела мало общего с религией Равенны и Константинополя. Наоборот, она взросла непосредственно из традиций финикийского Карфагена, ханаанского города, бывшего врагом Рима. Ваал, их старый Бог, которому они поклонялись как Сатурну, теперь стал библейским Богом, Богом-отцом, именуемым senex, «Старик». Это была религия строгих обрядов. В старой вере главенствовали ритуалы и кровавые жертвоприношения, в центре новой стояли ритуалы, епитимья и мученичество[366].

Так же, как в XVII в., английские пуритане называли своих детей Боголюбами и Молибогами, ливийские христиане получали имена, которые указывали на то, что их общественное мнение обязывало христианина стремиться к святости. Епископа Карфагенского звали Чтохочетбог, его преемника — Спасиботебебоже, а в Телуде епископом был Онимеетбога.

Но их мораль казалась многим недостаточно строгой. В то время, как общество все больше впадало в нищету, африканское христианство мутировало, принимая эктримистскую, антикатолическую форму, известную под названием «донатизм», по имени лидера течения Доната. Его приверженцы верили, с горькой убежденностью, что только чистые могут служить в истинной церкви. Любое подчинение церкви светской власти считалось недопустимым. Всякий, заключающий сделку с императорами, независимо от его положения в церковной иерархии, проклинался.

Каша заварилась во время преследований христиан императором Диоклетианом в начале IV в. Многие священнослужители пытались избежать мученичества, уступая ему в реальных или только воображаемых духовных вопросах. Партия, не признававшая компромиссов, не желала их прощать. Когда новый епископ Карфагенский, Цецилиан, был посвящен одним из «провинившихся» епископов, эти упертые фанатики назначили собственного конкурирующего владыку.

Когда преследования прекратились и христианство при Константине стало имперской религией, Цецилиан был признан епископом Карфагенским, а его священники освобождены от налогов и государственных обязанностей. Церковный совет одобрил его назначение, что вполне естественно: какое же собрание епископов когда-нибудь признает, что моральная слабость означает невозможность возглавить епархию. Тем временем епископа-конкурента заменил Донат, нумидийский крестоносец, пользовавшийся огромной популярностью. Началась в буквальном смысле война.

Цецилиан обратился за помощью к армии. Католическая церковь принялась делать мучеников из донатистов, и в крови страдальцев и в ненависти к Риму и католицизму африканское христианство расцвело. Донатистская церковь набрала силу и стала строить собственные огромные церкви — к 330 г. насчитывалось 270 епархий. Ее врагами были имперские чиновники и класс крупных землевладельцев, из которого эти чиновники и происходили.

Теперь донатисты начали массовые погромы католиков, а отряды повстанцев-донатистов принялись освобождать рабов и ниспровергать общественный строй. Их прозвали circumcelliones, циркумцеллионами — людьми, бродящими вокруг cellae rusticanae, гробниц мучеников, примыкавших ко многим церквям донатистов в Нумидии, где они могли найти пристанище и запас еды. Они одевались в грубые одежды, подобные монашеским (Августин называл женщин из их числа sanctimoniales), имели собственные ритуалы и боевой клич Deo laudes! (Хвала Богу!). Это было умышленным отмежеванием от католической формулы Deo gratia, «Спасибо Богу», формулы, которая предполагала некий договор между Богом и паствой.

Донатисты были фанатичными революционными террористами-смертниками. Они нападали на землевладельцев и ростовщиков и иногда заставляли богачей бежать за каретой, в которой ехали их рабы. А поскольку они верили, что мученики попадают прямиком на небеса, то, как говорят, призывали прохожих убивать их либо в массовом порядке сами бросались со скал.

В то время епископ Гиппонский был одним из самых влиятельных христиан — выходцев из Африки. Впрочем, не совсем выходцем, поскольку жил он в ливийском городе Гиппон Регий. Святой Августин, а под этим именем он известен миллионам христиан, опровергал донатистов риторикой. С помощью логики и авторитета он убеждал, что самоубийство — не мученичество, а грех. Надо думать, любому донатисту, уговаривавшему проходящего мимо забулдыгу убить его, было тоскливо сознавать, что он покупает билет не в рай, а в ад.