Читать онлайн «Кто и как изобрёл еврейский народ». Страница 47

Выдающиеся израильские исследователи-первопроходцы из так называемой Тель-Авивской школы — Надав Неэман, Исраэль Финкельштейн, Зеэв Герцог и другие — выдвинули теорию, согласно которой основная историческая часть Библии была написана в период правления царя Иосии незадолго до гибели Иудейского царства. Их теория хотя и чрезвычайно интересна, но, тем не менее, основывается на проблематичных аргументах. Этим ученым удалось убедительно доказать как то, что Библия не могла быть написана раньше, чем в VIII веке до н. э., так и то, что большинство содержащихся в ней историй являются вымышленными[196]. Однако их базисное предположение, утверждающее, что библейское конструирование прошлого было обусловлено почти исключительно политическими интересами манипулятивного правителя (царя Иосии), с неизбежностью порождает проблематичные анахронизмы.

Раскрыв, например, захватывающую книгу Исраэля Финкельштейна и Ашера Сильбермана «Раскопанная Библия», мы встречаем там довольно-таки современное «национальное» общество, верховный правитель которого, царь Иудеи, стремится объединить под своей властью собственный народ и беженцев из погибшего Израильского царства, «сочинив» для этого книгу Торы. Стремление присоединить к Иудее северные территории побудило его изобрести «ангажированную историю», призванную сплотить обе части новой «нации». Впрочем, эти два талантливых археолога, как и их последователи, не сумели отыскать ни единого внебиблейского свидетельства проведения культовой реформы монотеистического толка в VII веке до н. э. в маленьком государстве Иосии. Пока археологические находки не противоречат библейскому тексту, они охотно на него опираются, постоянно «заряжая» его современными политическими реалиями. В ходе чтения книги начинает казаться, что даже если в деревенских хижинах Иудеи и не было телевизоров и радиоприемников, то, по крайней мере, все ее жители были грамотны и с энтузиазмом ознакомились с содержанием распространенных среди них свежеотпечатанных томиков Торы.

В земледельческом обществе, где не существовало ни какой-либо системы образования, ни стандартного языка общения, а общественные коммуникации находились на очень низком уровне, грамотность была уделом единичных процентов от всего населения. Одна или две копии Торы, возможно, стали бы местным фетишем, однако ни в коем случае не сыграли бы сплачивающей общегосударственной роли. Зависимость правителя от воли народа также является современным феноменом, который археологи и библеисты, к сожалению не обладающие социоисторической эрудицией, переносят на древние эпохи. Цари вовсе не стремились мобилизовать широкие массы для осуществления своей «национальной» политики. Как правило, они довольствовались сохранением вялого идеологического консенсуса внутри административного аппарата и узкой прослойки земельной аристократии. Они не нуждались в массовой поддержке «народа», да и не располагали инструментами, позволяющими использовать «общественное сознание» в своих целях.

Следовательно, попытка объяснить корни первого монотеистического учения широкомасштабной пропагандой, которая велась в небольшом периферийном царстве ради присоединения северных территорий, выглядит крайне неубедительной, даже если она и указывает на появление в Израиле начала XXI века «антианнексионных» настроений. Теория, утверждающая, что нейтралистские бюрократические потребности властей в крошечном Иерусалиме VII века до н. э. привели к возникновению монотеистического культа и созданию «ретроспективной теологии» в форме исторических библейских текстов, не может не вызвать недоумения[197]. Ведь современники Иосии, адресаты текстов, рассказывающих о роскошных дворцах Соломона, должны были ежедневно проходить мимо этих «памятников прошлого» на улицах Иерусалима. Но если эти гигантские древние дворцы вовсе не существовали, как следует из археологических исследований, стоило ли писать о них до их вымышленного разрушения?

Логичнее предположить, что оба древних царства, Израиль и Иудея, оставили после себя дворцовые хроники и прославляющие победы их царей надписи, сочиненные, как водится, раболепными придворными писцами (вроде Шафана бен Гемария-гу)2. Сходные тексты существовали и в других государствах региона. Мы не знаем и, видимо, никогда не узнаем, что содержали эти хроники. Однако, скорее всего, часть из них сохранилась среди остатков царских архивов, и авторы различных библейских книг, жившие после гибели Иудейского царства, свободно и изобретательно использовали их как исходный материал для создания произведений, сыгравших ключевую роль в становлении монотеизма на Ближнем Востоке. Они дополнили эти хроники притчами, легендами и мифами, популярными среди местных интеллектуальных элит, инициировав, таким образом, увлекательный критический дискурс о статусе земного властителя — разумеется, с точки зрения верховного божественного суверена[198].

Из-за бурных событий VI века до н. э. (изгнания и «возвращения в Сион») иудейские интеллектуалы — бывшие придворные летописцы, священнослужители и их потомки — получили относительную автономию, невозможную под властью требовательных династических правителей. Политический разгром и исчезновение жесткого контроля со стороны царского двора создали для них уникальное поле деятельности. Так возникло новое литературное пространство, где наивысшие ценности имели не государственный, а сугубо религиозный характер. Только в совершенно особой политической ситуации можно было, к примеру, прославлять основателя царской династии (Давида) и одновременно изображать его грешником и даже преступником, наказанным божественной силой, превосходящей его собственную. В итоге свобода литературного творчества, чрезвычайно редкая в досовременных обществах, породила теологический шедевр.

На наш взгляд, можно предложить следующую гипотезу: последовательный монотеизм, излучаемый едва ли не каждой строкой Библии, появился на свет не из-за «политики» местного царька, пытавшегося расширить свои владения; его корни следует искать в «культуре», а именно в уникальном соприкосновении иудейских интеллектуальных элит, изгнанных или вернувшихся из изгнания, с абстрактными персидскими вероучениями. По-видимому, монотеизм был изобретен продвинутой прослойкой интеллектуалов, однако политическое давление консервативного «центра» вскоре вытеснило его (в точной аналогии с другими революционными идеологиями различных эпох) на периферию общественной жизни. Не случайно ивритское слово «дат» (религия) заимствовано из персидского языка. Молодой монотеизм принял зрелую форму гораздо позже, после столкновения с эллинистическим язычеством.

Поэтому подход представителей «Копенгагенской-Шеф-фильдской школы» (Томаса Л. Томпсона, Нильса Петера Лемке, Филиппа Дэвиса и др.[199]) представляется более убедительным, хотя мы и не обязаны соглашаться со всеми их предположениями и выводами. По сути, речь идет не о книге, а об удивительной библиотеке, создававшейся, оформлявшейся и перерабатывавшейся на протяжении более чем трехсот лет, с конца VI и до начала II века до н. э. Библию следует изучать как многослойную систему религиозно-философских рассуждений и теологических аллегорий, нередко включающих (обычно в назидательных целях) псевдоисторические описания и обращенных в основном к грядущим поколениям (угроза божественного возмездия также зачастую адресована в будущее)[200].

Древние авторы и редакторы стремились создать сплоченную религиозную общину. Они постоянно обращались к «блестящим» политическим свершениям прошлого для того, чтобы обеспечить прочное будущее культовому центру в Иерусалиме. Их главной заботой было размежевание со своими соседями-язычниками; для этого они создали представление об «Израиле» как святом избранном народе, происходящем из других мест, в противоположность «Ханаану» — местному антинароду водоносов и дровосеков. Возможно также, что экспроприация названия «Израиль» произошла в ходе борьбы «носителей текста» с теми, кто считал себя естественными наследниками Израильского царства — их соперниками самаритянами. Эта изоляционистская «литературная политика», формировавшаяся вдоль оси, соединявшей «провинцию Яхуд» с «высокими» культурными центрами в Вавилонии, полностью соответствовала глобальной политике Персидской империи, правители которой стремились конфессионально разделить различные общины, классы и языковые группы, чтобы облегчить себе контроль над ее огромной территорией.

Вероятно, некоторые из вождей, судей, героев, царей, священнослужителей и пророков, упомянутых в Библии (прежде всего самые поздние из их числа), были реальными историческими фигурами, однако время их жизни, отношения между ними, направлявшие их мотивы, их реальное влияние, границы их владений и их верования — все, что по-настоящему важно для истории, — изобретено в совершенно другую эпоху. Интеллектуальная религиозная аудитория, принявшая и впитавшая библейские рассказы (иными словами, первые иудейские религиозные общины), также сформировалась гораздо позже.