Читать онлайн «Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом». Страница 80

Императорская академия наук с середины 1720-х годов становится одним из главных центров изучения наследия прошлого – в том числе в ходе экспедиций в Сибирь, Поволжье, Приуралье, Предкавказье и на Север[946]. Исследования почти не затрагивали территорию Средней России, что было обусловлено, с одной стороны, интересом к «куриозностям», которые значительно реже встречались в Средней России, а с другой – стремлением укрепить российскую власть на окраинах империи. Участники экспедиций занимались древностями в первую очередь как объектами географического изучения и описания[947]. Лишь некоторые исследователи (прежде всего В.Н. Татищев и Г.Ф. Миллер) подошли к изучению археологических памятников в качестве исторического источника[948].

В XVIII веке предпринимались попытки провести анкетирование в регионах России. Хорошо известны опыты В.Н. Татищева по анкетированию территории Сибири и Казанской губернии в 1730-е годы[949]. М.В. Ломоносов как руководитель Географического департамента Академии наук в 1758 году выступил с инициативой проведения анкетирования территории империи с целью исправления и дополнения Атласа России. Ученый обращал внимание на необходимость изучения Средней России и описания исторических городов[950]. С 1770-х годов больше внимания уделяется центральным провинциям, особенно Москве и Московской провинции[951]. Так, например, известный исследователь Сибири Г.Ф. Миллер в 1778 году изучал Московскую провинцию с целью «учинить ей географическое описание»[952]. По инициативе М.В. Ломоносова и других членов Академии наук Синод начал собирать сведения о храмах и монастырях России[953]. К концу XVIII века во многих регионах составляются и издаются географические, топографические и экономические описания губерний, уездов и городов[954].

Качество ремонтных работ на архитектурных памятниках выросло после того, как в 1730-е годы ответственность за ремонт старых зданий легла на архитекторов (ранее подрядчики выполняли многие работы самостоятельно)[955]. Церковные здания нередко ремонтировались или «по прежнему», или «против прежнего» («как и впредь было»), что допускало изменение облика здания при сохранении плана и общей композиции. Только небольшой круг памятников, обладающих особым мемориальным значением, действительно сохранял свой облик при ремонтах. К ним, прежде всего, относились памятники Московского Кремля: Успенский, Архангельский и Благовещенский соборы, стены и башни Кремля. Сохранность памятника зависела и от условий ремонтных работ, профессионализма архитектора и его представлений о ценности культурного наследия. В 1740-е годы в России зародилась реставрация станковой живописи: тогда в Россию были приглашены немецкие специалисты для «починки картин», которая заключалась в переносе красочного слоя на новую основу[956].

С 1770-х годов растет число изданий о российских древностях. Н.И. Новиков в 1775 году предложил программу первой специализированной серии «Сокровище российских древностей», в которой предполагалось публиковать описания церквей и монастырей, исторических гербов, монет, портреты и биографии российских правителей, библиографии по истории российских древностей. Для этого издания московский архиепископ Амвросий (Зертис-Каменский) (1708–1771), знаток и любитель церковной архитектуры, контролировавший реставрацию Кремлевских храмов, подготовил описание Успенского, Архангельского и Благовещенского соборов Московского Кремля, однако в свет тогда вышел только корректурный экземпляр сборника[957].

В рамках этой модели отношения к культурному наследию национальные памятники вызывали противоречивые оценки современников: самостоятельная эстетическая ценность русских древностей отрицалась, зато признавалось их историческое значение. В этом плане показательно отношение к ансамблю Московского Кремля. С одной стороны, при перестройке Кремля в 1769–1774 годах В.И. Баженов, оценивавший совершенство старых построек по близости к ордерным началам, отмечал, что зодчие прошлого,

без всякого правила и вкуса умножая украшения, ввели новый род созидания, который по времени получил от искусных исполнителей, хотя и не следующих правилам, огромность и приятство[958].

Таким образом, архитектор признавал эстетическую значимость построек, ранее считавшихся варварскими. Одновременно руководитель Каменного приказа Н. Кожин утверждал, что Соборная площадь «есть сама по себе в древности славна, то и оставается к сохранению своего вида по прежнему»[959]. Современники отмечали, что памятники Соборной площади являлись «святынями» и «древностями», т. е. объектами религиозного и мемориального значения. Это подчеркнул Г.Р. Державин в стихотворении «На случай разломки Московского Кремля для построения нового дворца». При этом он высказал уверенность, что эта перестройка позволит кремлевскому ансамблю «прежней красоты чуднее процветать», т. е. улучшит внешний вид «великолепных зданий»[960].

С другой стороны, в начале XIX века руководитель Экспедиции кремлевского строения Пётр Степанович Валуев (1743–1814) накануне коронации Александра I сообщал императору, что многие постройки в Кремле «помрачают своим неблагообразным видом все прочие великолепнейшие здания», и предлагал их уничтожить[961]. В 1801–1808 годах один за другим были разобраны Сретенский собор, Хлебный и Кормовой дворцы, Троицкое подворье, Гербовая башня, часть Потешного дворца, Годунов дворец, некоторые постройки Государева двора. Руководствуясь теми же принципами, П.С. Валуев навел порядок и в Оружейной палате, освободив ее от ветхих вещей и поновив оставшиеся (полихромные изразцы, например, были покрашены краской). Подобные противоречивые оценки отечественных древностей можно встретить на протяжении XVIII и первой половины XIX века, что, по мнению А.А. Формозова, позволяет рассматривать соответствующие споры в контексте борьбы классицизма и романтизма, понимаемых уже не просто как художественные стили, но как определенные типы мировоззрения[962]. Очевидно, что отрицание ценности российских древностей имело и другие причины: географический взгляд на древности, преобладавший в рамках этой модели, сужал их значение до объектов исторического ландшафта; в связи с отсутствием в историческом сознании того времени идеи органического и непрерывного развития страны культурное наследие обретало легитимность только благодаря своим связям с царствующей династией. Если эта связь не прослеживалась, историческая ценность памятника ставилась под сомнение.

В начале XIX века начинается формирование новой модели отношения к культурному наследию, которая получает распространение в царствование Николая I. Для нее характерно признание за российскими древностями значения ценностной и эстетической категории, внимание к иконографии культурного наследия, выделение его мемориального значения, подчеркивание связи наследия с принципом народности[963]. В процессе осмысления национальных основ российской государственности утверждалось представление о ценности русских древностей, вне зависимости от их отношения к классицизму и классической традиции. Однако классицистическая концепция продолжала оказывать влияние на отношение к материальному наследию прошлого. Во-первых, памятники прошлого оценивались с точки зрения иконографии, внешнего облика – «вида», форм, которые ассоциировались с определенными эпохами (собственно материальное воплощение почти не представляло интереса для историков, археологов и архитекторов)[964]. Во-вторых, существовала убежденность в стилистической однородности памятников одного периода, что позволяло широко использовать аналогии и не всегда указывать их источники[965]. Конечно, круг аналогий был крайне узок, зачастую включал памятники других эпох или памятники, восстановленные с существенными искажениями (например, Теремной дворец Московского Кремля), поэтому представления об иконографии были достаточно обобщенными. В-третьих, памятники воспринимались как материальные свидетельства ушедшего прошлого, что также подразумевало отсылку к «первоначальному» виду и назначению этих памятников, которые понимались порой довольно условно и приблизительно[966].

Император Александр I, на взгляды которого оказала влияние классицистическая концепция, в большей степени интересовался памятниками Причерноморья. Именно на них распространялось первое в России распоряжение об охране всех объектов культурного наследия (на практике оно касалось только казенных владений) – высочайшее повеление «Об ограждении от разрушения древностей Тавриды» (1805). Император запретил «частным лицам» собирать и вывозить древности, найденные на Керченском и Таманском полуострове, а также потребовал предоставлять сведения о находках и месте их обнаружения в Академию наук[967]. Император Николай I ценил не только произведения античного искусства, но и остальное культурное наследие России[968]. По его поручению уже в 1826 году министерство внутренних дел выпустило циркуляр о собирании сведений об «остатках древних замков и крепостей или других зданий древности» и их сохранении[969]. На основе поступивших из губерний материалов был составлен первый свод сведений о памятниках[970]. Для сохранения памятников большое значение имел Строительный устав 1835 года, вобравший в себя все предшествующие законодательные акты об охране архитектурных памятников. Серия указов 1820–1840-х годов обозначила основные принципы отношения к памятникам древности: все древние здания (в том числе церковные) должны сохраняться, их реставрация допускается только по разрешению Технико-строительного комитета министерства внутренних дел (при финансировании работ из казны) или императора, при реставрации должен оставаться «древний стиль византийского зодчества», все археологические находки должны передаваться в Академию наук[971]. В 1840-е годы Синод издал распоряжения по сохранению церковных памятников, основанные на этих же принципах.