Читать онлайн «Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом». Страница 57

Эпоха Петра воспринималась Тургеневым как время начала европейской истории страны, «когда Россия грозно и величественно вошла в систему держав европейских и стала наряду с первейшими»[727]. Однако после тщательного знакомства с донесениями европейских дипломатов Тургенев обращает внимание на длительность и сложность процесса европеизации России, связывая его также с царствованием Елизаветы, когда «Россия впервые по-настоящему и бесповоротно вошла в число великих держав. До того времени эта еще совсем недавно варварская империя, даже не понимавшая, на что употребить свои огромные силы, оставалась как бы вне цивилизованного мира»[728]. Сходные мысли видим и в «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина, когда он замечает, что после смерти Петра I «преобразованная Россия казалась тогда величественным, недостроенным зданием»[729]. Заметим, что А. Тургенев являлся внимательным читателем сочинений Карамзина, и многие сюжеты истории России трактовал схожим с ним образом.

В то же время в характеристике эпохи Екатерины II Тургенев часто обращает внимание на сохранение «азиатских» черт в жизни русского общества, считая ее царствование не более чем комедией, разыгрываемой для Европы и развлечения подданных. Однако, критикуя царствование Екатерины II, Тургенев дает ей следующую характеристику в письме к Вяземскому: «умная и опередившая не свой, а наш век Екатерина. …Как ни говорите, а в бессмертной Екатерине было в самом деле что-то бессмертное, и Пушкин недаром любил ее…»[730]. Положительно окрашены в записках Тургенева события русско-турецкой войны; Репнин, Румянцев, Суворов представлены как знаковые персонажи той эпохи и русской истории вообще: «…из какого-то мрака сияют для меня имена сии, переживая даже век Наполеона и Каннинга»[731]. Записки Тургенева не только не воспроизводят стереотип о «блестящем веке» Екатерины, а напротив, демонстрируют критическое отношение к этому периоду русской истории и далеко не восторженное видение истории XVIII столетия в целом. При этом ключевой фигурой исторических представлений остается Пётр Великий, а его преобразовательная деятельность часто характеризуется как революционная. О революционере на троне писал и Вяземский: «Царствование Петра заключает в себе несколько революций, изменивших старый склад и, так сказать, ветхий русский мир»[732]. Метафора революции при оценке преобразований Петра получила широкое распространение и в последующих исторических сочинениях, она закрепилась и в историографии, и в историческом сознании в целом.

Восприятие XVIII столетия как эпохи революционной было тесно связано не только с переменами в русской истории первой четверти XVIII века, но прежде всего с коренными преобразованиями во Франции, которые во многом и сформировали представления о сущности и роли революции в историческом процессе. Великая французская революция XVIII столетия стала одним из тех событий, которые не только повлияли серьезнейшим образом на всемирную историю, поразили воображение современников и потомков, но и заложили определенную политическую и историческую традицию, сформировав в значительной степени модель революции в целом и скорректировав основополагающие представления об историческом процессе. Франция, Париж, революция соединились в историческом сознании и русского просвещенного общества первой половины XIX века. Французская революция для русских приобрела особое значение не только из-за своего «разрушительного» характера, но и вследствие французской культурной ориентации русского образованного общества, придававшей особый смысл событиям именно французской истории, идеям Просвещения. Французская революция как ключевое событие европейской истории XVIII столетия являлась постоянным элементом дискурса русских интеллектуалов первой половины XIX столетия. Ее события и персонажи были своеобразными мнемоническими топосами, соединявшими прошлое и настоящее. Тот же Тургенев, который многие годы провел во Франции, но не терял связи с Россией, в своих корреспонденциях 1820–1830-х годов о событиях в Париже и собственных впечатлениях не раз вспоминал о французской революции 1789 года, включая тем самым прошлое в пространство настоящего. Основой для этих «воспоминаний» являлись «Письма русского путешественника» Карамзина, ставшие не для одного поколения русских интеллектуалов источником формирования представлений о европейской истории и культуре, хотя непосредственно события французской революции 1789 года занимают в них незначительное место[733]. Обращение к революционным событиям во Франции актуализировало для А.И. Тургенева и само пространство Парижа (Гревская площадь, Марсово поле), и встречи с их очевидцами, что также формировало определенные личностно окрашенные «воспоминания» о революции. Можно предположить, что именно воззрения на французскую революцию сфокусировали особенности восприятия недавнего прошлого среди русского образованного общества, а сочи нения, посвященные событиям 1789 года, стали важным фактором формирования исторических представлений в целом.

Среди таких исторических трудов обратим внимание на «Историю французской революции» (1824) Франсуа Минье, не утратившей своего значения на протяжении всего XIX века. Об отношении в России к труду Минье ярко свидетельствует написанное уже на рубеже XIX–XX веков предисловие К.К. Арсеньева, известного либерального публициста из круга «Вестника Европы», к очередному изданию русского перевода книги. Арсеньев называет среди достоинств сочинения Минье не только объективность, но и сжатое, ясное, точное изложение, наглядность и самобытность, серьезность и глубину мысли. Вследствие этих отличительных особенностей, по мнению автора предисловия, «книга Минье не потеряла своего значения и до сих пор, несмотря на всю массу исторических трудов, последовавших за нею»[734].

Это сочинение было хорошо известно А.И. Тургеневу, который неоднократно перечитывал его, обращаясь к событиям французской революции как во время своего пребывания во Франции (что делало это особенно актуальным), так и во время посещения Карлсбада и Дрездена, обсуждая прочитанное с братом С.И. Тургеневым и В.А. Жуковским[735]. Подтверждение этому находим в дневниковой записи А.И. Тургенева от 30/18 сентября 1826 года: «Читаем Mignet “Histoire de la Revolution française” и вместе с сим заглядываем и в биографию генерала Фуа и в речи его»[736]. Отметим тот факт, что «История французской революции» Минье в декабре 1826 года была послана В.А. Жуковским из Дрездена П.А. Вяземскому с пожеланием написать статью для «Телеграфа»[737].

Тургеневу, напомним, учившемуся в Гёттингенском университете у Шлёцера, идеи постепенного и закономерного исторического развития были несомненно близки, что проявляется во многих его письмах и публицистике. Поэтому утверждение Минье о закономерном характере французской революции («когда реформа делается необходимостью и наступает минута ее осуществления, тогда ничто не может воспрепятствовать ей, и все обращается в ее пользу»[738]) в целом согласуется с историческими взглядами самого А.И. Тургенева. Сравнивая историю французской и английской революций на основании изучения трудов Минье и Гизо, Тургенев запишет в своем дневнике: «Революции прибавили ходу, так сказать, ускорили дело веков…»[739].

Значение сочинений Минье подчеркивается и включением сообщения о нем в «Хронику русского» Тургенева, в его «Письма из Дрездена», напечатанные в «Московском телеграфе» в 1827 году:

Я на днях перечитывал Минье «Историю революции французской, от 1789 до 1814 года», в двух частях. В ней много обозрений, портретов, прекрасных, и есть страницы красноречивые. Например: о казни Лудовика ХVI и в нескольких строках верный портрет коронованного праведника и мученика.

Обратим, вслед за Тургеневым, внимание на характеристику Людовика ХVI, данную Минье:

Он, может быть, единственный государь, который, не имея никаких страстей, не имел и страсти к власти и который соединял оба качества, характеризующие хороших королей: страх Божий и любовь к народу. Он погиб жертвою страстей, которых не разделял, – страстей его двора, которые ему были чужды, и страстей толпы, которых он не раздражал. Не много королей, оставивших по себе такую добрую память. История скажет о нем, что, при большей твердости характера, он был бы королем, единственным в своем роде[740].

Идея добродетельного монарха, заботящегося о благе народа, занимала центральное место в политических воззрениях просветителей, и стала одной из главных надежд русского просвещенного общества в начале XIX века. Сила и слабость человека на троне, отношение к личности государя, олицетворявшего власть как таковую, – все это было для тогдашних русских интеллектуалов крайне важно, так как именно с государем связывались и будущие изменения в русском обществе. Тема «государь и народ» была одной из приоритетных в политическом дискурсе русского просвещенного общества, а отношение к монархии и республике во многом основывалось на историческом опыте, причем сами эти понятия усваивались с учетом античной истории и истории Франции.